какая-то крупа, из дома нос
не высунуть, допустим, в минус двадцать
и это катастрофа для крымчан,
полезешь в шифоньер или в чулан –
не знаешь и во что тут одеваться, -
одежды нет такой, чтобы пройти
в такой мороз хотя бы полпути.
97
И все-таки кружащийся, но плавно,
как будто бы в замедленном кино,
снег падающий я люблю давно,
он занавесит все, что мы бесславно
настроили вокруг, да и саму
природу занавесит, словно флером
чистейшим и струящимся, с которым
знаком поэт по сердцу своему,
и это совпаденье чистой сферы
с сердечной чистотой добавит веры
98
поэту хоть на время, и к тому ж
я помню и другие откровенья,
когда моей души опустошенье
очистило мне зренье так, что уж
я словно бы очки, чьи стекла дымны
иль грязны, сбросил наземь, - все вокруг
струилось чистотой, и понял вдруг
я новое о жизни, хоть и стыдно
мне это бесконечно повторять,
но чаще ведь приходится молчать…
99
Итак, моя любовь звалась Ириной
Андросовой. Отличницей была
она, и я отличник был. Свела
нас жизнь на год, но вскоре – неповинны
мы были в том, - расстались насовсем:
мать дом сняла с отцом в районе новом,
и со второго класса уготован
мне путь был в школу новую, и тем
покончено с любовью прежней было.
Но я грустил… Однако, оживила
100
мне вскоре сердце новая любовь.
И все-таки хочу сказать спасибо
той девочке прекрасной, мы могли бы
и дальше с ней дружить, когда б не новь
пространственная. Впрочем, не уверен,
что интерес друг к другу мы могли б
с годами сохранить, и этот нимб
каштановых волос на фоне двери
полуоткрытой в солнечный апрель
не потускнел бы в памяти досель.
VIII. ЗАДУМЧИВЫЙ ХУЛИГАН
101
Да, я недаром выбрал тему женщин
для сочиненья. Сколько себя я
способен помнить, всюду жизнь моя
подогревалась, с большим или меньшим
горением, любовью. Без нее
не помню я себя, чередовались
лишь только те, кому предназначались
мои мечты, кто счастие мое
или терзанья составлял. Так было
до двадцати шести, покуда сила
102
сердечная не оскудела вдруг.
О, я тогда узнал, что значит в мире
жить без любви, как будто бы ты шире
глядишь на жизнь, но непонятно, друг,
зачем все это, если нет влеченья
к прекрасному, и жизнь твоя пуста
становится, ведь жизни суета
еще не завлекла в свое теченье
твой ум и твою волю, ты еще
своим ошеломленьем поглощен.
103
Да… Во втором я классе первым делом
на праздничной линейке бросил взгляд
на девочек из класса и был рад,
что рядом симпатичная Анжела
стояла, расправляя белый бант.
Наметив даму сердца, я влюблялся.
И после каждый раз, когда менялся
мной коллектив, естественный акант,
искал глазами я девчонок лица,
чтоб выбрать и в кого-нибудь влюбиться.
104
Но паузу я сделаю пред тем,
как в третий класс, опять в другую школу
перевести читателя, футболу
я посвящу строф несколько затем,
что окромя него других событий
значительных не помню. Во дворе
на переменках мячик по земле
гоняли мы резиновый, и нытик
какой-нибудь, упав на землю, вдруг
смущался из-за выпачканных брюк.
105
Однажды на какой-то перемене
играли прямо в классе мы в футбол.
Точнее так: хотел забить я гол
с пенальти вратарю. Себя не сцене
я чувствовал чуть-чуть: не все гулять
из класса вышли девочки. Анжела
стояла у доски и что-то мелом
там рисовала. Ловкость показать
мне захотелось. Мы играли между
доской и партами, спортивную одежду
106
в мешочках холстяных заместо штанг
используя. Я мяч ногой поставил
как для пенальти – я по части правил
футбольных был тогда уже педант, -
а на воротах мальчик встал Андрюха,
я разбежался, собираясь мяч
направить в нижний угол, но – хоть плачь, –
мяч пролетел у вратаря над ухом
и врезался в оконное стекло,
разбив его со звоном. Повезло
107
Андрюше, что стекольные осколки
так разлетелись, что ему вреда
не нанесли. Все в шоке были. Да.
Но более всех я, конечно. «Елки,
что я наделал? – замерев, стоял
на прежнем месте я. – Каким скандалом
все кончится?» Вокруг меня витало
всеобщее сочувствие, всяк знал,
что это грандиозным наказаньем
окончиться должно. И с содроганьем
108
об участи своей я помышлял.
«О, если бы вернуть назад мгновенье
и, зная о последствиях, движенье
неловкое ногой прервать», - мечтал,
кусая локти, я… Все вышло проще.
Три дня не признавался целый класс
кто виноват в содеянном, и раз
учительница вызвала уборщиц,
двух бабушек, чтоб утром, до звонка,
не открывали класс они, пока
109
не выяснится, кто же разбил стекла.
Я склонен был сознаться, но меня
пугал страх наказанья, а, храня
молчание, пугал меня Дамоклов
меч наказанья. В общем, тяжело
мне приходилось. Все же разрешилась
проблема: мненье класса разделилось
и кто-то заложил меня. Свело
от страха скулы мне, когда я вызван
был в класс пустой, где у окна сквозь линзы
110
учительница строго на меня
взирала… Я признался в преступленье.
Я был прощен и кол за поведенье
не получил, но должен был в два дня
отец мой вставить стекла… Новым грузом
ответственность на плечи мне легла.
Как дома-то сказать?.. Вот так дела…
Я шел домой, как трепетная муза
на встречу с мясником, - так папа мой
пугал меня. Когда я, сам не свой,
111
во всем признался дома, к удивленью
и счастью моему, меня ругать
не стал никто, и я улегся спать
счастливый и такое облегченье
на сердце испытал, как никогда
еще, пожалуй, в жизни. Стекла вскоре
отец мой вставил, и забылось горе.
Но мне друзья шепнули, кто, мол, сдал
меня учительнице – Паша Серебрянский.
И вот поступок мелкий, хулиганский
112
с приятелем я совершил: сперва
мы дома у него конфет с ликером
наелись до отвала, и с задором
решили Пашке бошку оторвать
за то, что предал… Пашу на продленке