мы встретили у школы, я по лбу
бедняге дал, да так, что об трубу
он водосточную ударился… Силенки,
конечно, были не равны, и нам
с дружком гордиться нечем было. Срам.
113
Я помню во дворе стволы акаций
толстенные, беленые как след
известкою. Деревьям много лет
уж было. И одно из них, признаться,
мне мило до сих пор тем, что в его
могучей кроне прижилась омела.
По осени листва его желтела,
редела, осыпаясь, и, легок,
кружился лист последний прямо в лужу.
Омела ж зеленела. Даже в стужу,
114
когда на обнаженных ветках снег
уже лежал, и зябко две вороны
расчесывали перья внутри кроны,
а я глядел в окно на них, чтоб век
тяжелых не сомкнуть – так надоела
мне математика, - кустарник-паразит,
чуть припорошен снегом, летний вид
имел всегда: так сочно зеленела
на нем листва, что я вдруг вспоминал
деньки в июле и по ним скучал.
115
Еще я помню, как на перемене
весной блестящей рвали мы с ветвей
акации, забравшись кто быстрей
на школьную ограду иль строенье,
стоящее впритык к ограде, кисть
цветков душистых белых – их мы ели,
был сладким вкус их, приторным; имели
в том лазанье еще одну корысть:
пред девочками ловкостью на крыше
гордились мы; и каждый лез повыше.
116
В те годы в первый раз, открыв тетрадь
линейную и промокашку сдвинув
в сторонку, стул к столу чуть-чуть придвинув,
уставился на чистую я гладь
листка с полями красными, немножко
задумался, от ручки колпачком
коснувшись губ, и застрочил легко.
«Зима, - писал, - как белая дорожка…»
И первый стих за несколько минут
закончил я. И начал новый труд.
117
Чернильной ручкой я писал. Ах, ручки
чернильные, с раздвоенным пером!
Давай одну заправим. Что ж, берем –
но только осторожно, чтобы взбучки
не получить от взрослых, - на столе
мы баночку с чернилами – должны быть
чернила фиолетовыми, – ты бы
заправил даже красными, но нет,
нельзя, - откручиваем крышку,
что трудно поначалу, ибо слишком
118
уж ссохлись на резьбе комки чернил,
но вот мы открутили крышку с силой,
сухая пыль чернил слегка покрыла
два пальца нам, которыми схватил
я баночку; теперь возьмем, открутим
мы верхний корпус ручки и затем
перо погрузим мерно в склянку с тем,
чтобы втянуть как можно больше мути
чернильной в корпус ручки, для чего
резиновым и мягким колпачком,
119
надетым на стеклянный корпус ручки,
по принципу пипетки мы начнем
орудовать. Набрали? Оботрем
перо мы промокашкой, либо лучше
кусочком старой тряпки и – прошу,
готова ручка для занятий. Были
уже наборы шариковых или
лишь только появлялись, но спешу
здесь уточнить: нам в школе запрещали,
чтоб нечернильной ручкой мы писали.
120
Итак, я написал стихов пять-семь
минут за двадцать и решился маме
их показать. Их, сидя на диване,
мать прочитала и меня совсем
хвалить не стала. Стала же, напротив,
мне говорить, что лучше бы писать
стихи не начинать мне, а мечтать
о чем-нибудь брутальном и, животик
погладив мне, сказала: лучше б стал
военным ты… И я тетрадь порвал…
121
«Зима, - писал, - как белая дорожка…»
А дальше я не помню. И бог с ним.
Что пишет восьмилетний херувим –
не все ль равно? Что ручка, если ложка
в руках сего пиита совершит
еще нетвердый крюк витиеватый?..
Нет опыта, и он невиноватый,
он просто еще мальчик, и сокрыт
магический кристалл, через который
поэт вперяет пристальные взоры…
IX. ВО ДВОРЕ
122
Итак, я в третьем классе. Почему
пошел в другую школу вновь – не помню.
Но помню хорошо, как было в лом мне
учиться в третьем классе, как в тюрьму
ходил я в школу, а заданий на дом
терпеть не мог, и все считал года
до окончанья школы, и когда
подсчитывал, то ужасался: адом
мерещилось мне будущее в семь
иль даже восемь лет. Смурнел совсем.
123
И все-таки, когда бы не уроки,
я школу бы любил, ведь там друзья,
там девочки… Опять влюбился я
в одну сначала, но рассказ жестокий
о ней услышал от кого-то из
своих друзей по классу новых, тут же
влюбился я в другую. Почему же
я разлюбил ту девочку? Что ж, плиз,
я расскажу. Но только не судите
меня, девицы. Впрочем, как хотите.
124
Мы шли по парку классом. Как всегда
шли строем по два, девочки за ручки
держались или под руку шли, тучки
по небу плыли редкие, слюда
воздушная подернута не слишком
была осенней дымкой сизой меж
куртиной старых кленов, чей бареж
был желто-красным, празднично и пышно
природа загибалась, и в луче
так славно золотилась на плече
125
у мальчика, взвеваясь, паутинка.
Шуршанье листьев под ногами сей
колонны разговорчивой детей,
ведомой педагогом украинкой,
напоминало хруст, когда жуешь
листы капусты свежей полным ртом ты.
Со мною Витя шел, свои экспромты,
казалось, остроумные – а что ж,
чем хуже я? – я тоже упражнялся, -
нацеливал на девочек; смеялся
126
я вместе с ним и дергал впереди
идущую за косу Ангелину.
Она мне очень нравилась и, мину
ей скорчив обезьянью, породив
ее агрессию, я втайне обижался
такой вот нелюбви и вновь хватал
ее за косы, тем усугублял
меж нами пропасть. Путь наш разветвлялся
на две тропинки, сверху был портал
из крон высоких клена, так что тенью
покрылись мы узорчатой. Печенье
127
на части разломив, мне Витя дал
побольше половинку, театрально
их взвесив на руках, и стал мне тайну
нашептывать одну. Он рассказал
про Ангелину мне, как в первом классе
они вот так же шли по парку, вдруг
ему почудился короткий, звонкий пук
и запах кала, что распространялся
все явственней. И тут уже в кусты
помчалась Ангелина, понятых
128
в кустах, конечно, не было, но ясно –
она обкакалась. Печенье расхотел
я есть, во рту вдруг сухо стало, ел,
верней жевал печенье я напрасно, -
слюна не выделялась. Я комок
разжеванного теста сплюнул наземь