Законы эволюции животного мира не распространяются полностью на человека, и поэтому предсказания строения будущего человека — чистая «научная фантастика». Наукой доказано, что скелет человека, жившего 50 тыс. лет назад, ничем не отличался от скелета современных людей. За этот период не возникло никакого нового признака, который дал бы право говорить о новом этапе развития человека. Дальнейшее совершенствование человека связано только с развитием его интеллекта, а также с гармоническим развитием духовных и физических сил.

Здесь необходимо сказать еще об одной современной составляющей эволюционного процесса вида homo sapiens. Какими удивительными и невероятными ни представлялись бы факторы эволюции человека в будущем, мы склонны представлять себе эту эволюцию как нечто, связанное со структурными изменениями в организме. Однако она способна затрагивать и такие области, как поведение человека. Человеческий вид вполне может накапливать другие, нежели интеллектуальные способности (которые по наследству не передаются), наследуемые особенности, не сулящие нам вообще-то ничего хорошего. Например, такие нарушения поведения, как синдром Туретта или синдром дефицита внимания и гиперактивности, могут, в отличие от интеллекта, быть закодированы всего лишь в нескольких генах — и этого окажется достаточно для их высокой наследуемости. Если подобные нарушения еще и увеличат вероятность рождения детей, то они с каждым новым поколением будут становиться все более распространенными.

Многие люди носят в себе гены, делающие их предрасположенными к алкоголизму, потреблению наркотиков и другим пагубным пристрастиям. Большая часть людей успешно этому противостоят, поскольку гены — это не всегда неотвратимость, и их действие определяется окружением человека. Однако, разумеется, есть люди, которые поддаются влиянию наследственности, и возникающие проблемы влияют на то, смогут ли они выжить и сколько у них будет детей. Подобных изменений уровня рождаемости вполне достаточно для продолжения действия естественного отбора. Дальнейшая эволюция может в значительной мере зависеть от ситуаций, в которых будут проявляться специфические формы поведения людей. Точно так же она зависит от различных человеческих реакций на изменчивые социальные и прочие внешние условия. Однако, в отличие от других биологических видов, мы не собираемся пассивно принимать эту логическую схему Дарвина.

Еще менее предсказуемыми, чем генные манипуляции, представляются наши взаимоотношения с машинами. Или их с нами. Не может ли быть следующей ступенью (или даже конечной целью) эволюции нашего биологического вида симбиоз с техникой, синтез органического и неорганического начал? Многие писатели-фантасты уже предсказывали, что возможно сочетание человека и робота, или, например, загрузка данных из мозга человека в компьютер.

Фактически мы уже находимся в зависимости от машин. Чем активнее мы создаем их для удовлетворения собственных нужд, тем больше наша жизнь оказывается приспособленной уже к их потребностям. С увеличением сложности и взаимосвязанности техники для нас возрастает необходимость попытаться наладить с ними некое взаимодействие. В книге «Дарвин среди машин» американский писатель Джордж Дайсон заметил: «Все, что делают люди для облегчения управления компьютерными сетями, становится одновременно, хотя и по иным причинам, облегчением для компьютерных сетей задачи управления людьми: дарвиновская эволюция может пасть жертвой собственного успеха, поскольку не будет успевать за порожденными ею самой недарвиновскими процессами».

Наше совершенствование в технических областях угрожает размыть старые пути, по которым двигалась эволюция.

Рассмотрим два различных взгляда на будущее, изложенные в 2004 году в очерке философом-эволюционистом Ником Бостромом из Оксфордского университета.

Вначале он настраивает нас на оптимистический лад: «Развернутая картина показывает общую тенденцию к повышению уровней сложности, знания, понимания и целенаправленной организации. Тенденцию, которой мы можем дать название «прогресс». Представляя себе все это в радужном свете, можно утверждать, что эволюция (биологическая, миметическая — связанная с мышлением — и техническая) будет продолжаться и пойдет в желательном для нас направлении».

Как доказывал Стивен Дж. Голд, окаменелости — в том числе оставшиеся от наших предков — свидетельствуют о том, что эволюционные перемены не были непрерывными. Они происходили рывками, которые, конечно же, нельзя считать «прогрессивными» или целенаправленными: к примеру, биологические организмы могли как уменьшаться, так и увеличиваться в размерах.

Однако прошлая эволюция имела по меньшей мере один неизменный вектор: в направлении возрастания сложности. Вероятно, таковой будет и дальнейшая эволюция человечества: увеличение сложности через некое сочетание анатомических, физиологических или поведенческих изменений.

Если мы продолжим приспосабливаться и произведем умелое терраформирование (изменение климатических условий планеты для приведения ее атмосферы, температуры и экологических условий в состояние, пригодное для обитания земных растений и животных; термин впервые использовал американский писатель-фантаст Джек Уильямсон в 1942 году), то у нас будут все генетические и эволюционные предпосылки к тому, чтобы жить на нашей планете даже в эпоху угасания Солнца.

Но возможен менее благополучный вариант. Как считает Ник Бостром, загрузка нашего сознания в компьютер могла бы означать конец человечества. Совершенный искусственный разум получил бы возможность извлекать различные элементы наших знаний, а затем собирать из них нечто, что уже не будет иметь отношения к человеку. Это сделало бы нас морально устаревшими.

Итак, Бостром прогнозирует следующий сценарий развития событий: «Некоторые человеческие индивидуумы будут производить загрузку в компьютер и делать несколько собственных копий. Между тем благодаря постепенному прогрессу в нейронауке и создании искусственного интеллекта впоследствии появится возможность помещать знания каждого человека в индивидуальный модуль, а затем соединять его с модулями других людей. Модули, соответствующие общему стандарту, могли бы лучше общаться и взаимодействовать с другими модулями, что было бы более экономичным и продуктивным и вызывало бы потребность в дальнейшей стандартизации. Для умственной структуры человеческого типа могло бы тогда попросту не найтись места».

Но моральное устаревание человеческого вида как такового — не такая уж большая беда по сравнению с еще одной перспективой, обсуждаемой Ником Бостромом. Если бы новым критерием эволюционной приспособленности стала эффективность машин, то в нашей жизни было бы уничтожено очень многое из того, что мы считаем глубоко человеческим. Философ пишет: «Существуют такие сумасбродные и приятные вещи, которые в значительной мере условно наполняют человеческую жизнь смыслом: юмор, любовь, игры, искусство, секс, танцы, светские беседы, философия, литература, научные открытия, еда, дружба, воспитание детей, спорт. Исходя из своего вкуса и возможностей, мы занимаемся всем этим, и в эволюционном прошлом нашего вида подобные предпочтения носили приспособительный характер. Но какие у нас основания для уверенности, что эти же или подобные им вещи по-прежнему будут нужны нам для адаптации в будущем? Вероятно, тогда добиваться максимальной эволюционной приспособленности станет возможным лишь путем непрерывного, тяжелого и монотонного труда с помощью повторяющихся и изматывающих рабочих операций, главная цель которых — крохотное улучшение какого-нибудь производственно-экономического показателя».