первый раз в лифте проехал в четвертом, по-моему, классе,

      то есть тогда, когда мы оказалися в новом районе,

      где получили квартиру в построенном только что доме.

      Мама тогда на заводе работала и, наконец-то,

      дали квартиру ей. Лифт же включили не сразу, а только

      через полгода, и, помню, я месяц, а может быть больше

      каждое утро с охотой шел в школу, чтоб в лифте проехать.

      Новенький лифт, на панели красивые черные кнопки

      с цифрами от одного до девятки, чуть ниже две кнопки:

      черная кнопка и надпись на ней аккуратная "Вызов",

      красная с надписью "Стоп". В потолке светит лампочка ярко

      под навесным и прикрученным прочно плафоном. Все это

      вскорости будет испорчено: стены исписаны, кнопки

      обожжены и расплавлены, треснет плафон от удара,

      кто-то помочится на пол... Короче, всем это знакомо.

      Вышел из лифта и стал открывать дверь из стали, что в раме

      также стальной находилась. Услышал за дверью, как Ника

      засуетилась и лапами дверь заскребла в нетерпенье:

      хочет гулять. Да и скучно, наверное, ей без Бориса.

      В первые дни, как уехал хозяин, почти и не ела.

      Двери открыл и вошел, закружилась вокруг ног собака,

      лая от радости, мордою тыкаться стала мне в ноги,

      стала бока подставлять, чтобы я почесал их, толкаться, -

      тушка огромная, может свалить, а синяк одной лапой

      запросто может поставить. Я с ней разговаривать начал

      голосом ласковым, впрочем, порой и сердитым, когда уж

      слишком резвилась и с ног меня просто валила, прохода

      мне не давала. На кухне решил посидеть для начала,

      выпить чайку. А потом уже можно идти прогуляться.

      Вот на стене фотографии в рамочках, стал перед ними,

      чтоб разглядеть. Имена все знакомые: вот с Глазуновым

      Ира, художник известный, вот Боря с Плетневым, известный

      всем музыкант, вот Тонино Гуэрра, - когда-то я пьесу

      в ГИТИСе, помню, его репетировал; Гребенщиков вот,

      рок-музыкант, - Ира с Борей лет десять назад или больше,

      больше, по-моему, рок-фестиваль в Симферополе сами

      взялись собрать и его провели тогда очень удачно.

      Это вот я на скамейке сижу с сигаретой, с улыбкой

      полузастенчивой, полунасмешливой, - Ира снимала.

      Это они на тусовке в театре студенческом, с ними

      муж и жена, режиссер и директор, Славутины. Дальше

      на фотографии люди, которых в лицо только знаю,

      а имена позабыл. Посмотрел и уселся на место.

       ГЛАВКА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

      Чайник вскипел, но заваривать чай передумал, - уж после

      как погуляю с собакой. Ошейник взял на табурете

      и поводок. Только Ника увидела это движенье,

      как на четыре вскочила могучие лапы и прыгать,

      лаять, вертеться у ног начала от восторга и еле

      мне удалось ей ошейник накинуть на мощную шею.

      Кстати, ошейник стальной, из колец он стальных, что два раза

      шею мастиф огибают. К кольцу, что побольше, непросто

      я пристегнул поводок, ибо Ника все также вертелась

      от нетерпенья. На правую руку по самый ошейник

      я накрутил поводок для того, чтобы рядом собака

      сразу была и соседей своим грозным видом и лаем

      не напугала бы насмерть. Потом уже начал рукою

      левою дверь открывать, и едва это сделал как Ника

      в щель, что едва появилась, вовсю ломанулась и еле

      мне удалось удержать эту мощную тушу. Прикрикнул

      зло на нее, ибо двери закрыть за собой не давала.

      Но успокоилась чуть, дверь закрыл, и направились к лифту.

      Дверца кабинки открылась, но я за мгновенье пред этим

      чуть отошел от нее, натянув поводок, на тот случай,

      если из лифта появится вдруг человек, чтоб собака

      не зарычала, не бросилась на человека. Все дело

      в том, что Борис с ней гуляет глубокою ночью, когда уж

      не попадаются встречные, мне ж невозможно так поздно

      с Никой гулять, потому что с утра на работу, и так уж

      к полночи ближе стараюсь прийти, чтобы минимум встретить

      или не встретить совсем, что случается чаще, прохожих.

      Был бы намордник, но нет его, Ника к нему не привыкла;

      был как-то, помню, но делся куда-то. Из лифта мы вышли,

      Ника опять ломанулась, а я по ступенькам за нею,

      левой рукой ухватясь за перила, а правую в локте

      силясь согнуть, чтоб сдержать ее резкий порыв, так что Ника

      прям как в диснеевском мультике лапами зря загребала

      и буксовала на месте. Смешно даже стало невольно.

      Вышли из дома; вокруг оглядевшись и видя, что нету

      рядом людей, отпустил поводок до конца и сквозь дворик

      мимо деревьев направился вместе с собакой, что вскоре

      остановилась, присела пописать и делала это

      сосредоточенно очень и тем похвалы заслужила

      краткой моей. Простодушны собаки как те же младенцы.

      Грустным и скромным становишься, глядя порой на собаку;

      душу ее понимая, сравнишь со своею душою

      и не заметишь различий; в глаза, как в свои, ей заглянешь.

      Пересекли мы дорогу, асфальтом покрытую, в скверик

      или же парк, как назвать безразлично, вошли; на лужайке,

      что чуть левее была, собрались собачатники кругом,

      рядом собаки их бегали, все были разной породы:

      колли, боксер, спаниель, пуделек, две немецких овчарки, -

      в общем, различные были собаки. Они меж собою

      шумно играли, и Нике, что вся замерев, превратилась

      в зренье и слух, захотелось к игре подключиться собачек.

      Но не пустил я ее к ним гулять, потому что у Ники

      бзик есть один: ненавидит собак, что малы по размеру.

      Перекусить может запросто, ну, покусать это точно.

      Вот потому-то мы мимо прошли и направились глубже

      в парк вдоль стены монастырской по правую руку. Дорожка,

      что из асфальта была, разветвлялась налево, и прямо

      вглубь уходила. Мы прямо пошли. Фонари освещали

      только местами дорожку, деревья, кусты, но хватало

      света, чтоб все разглядеть даже в темных участках, поскольку

      свет, пусть рассеянный, но доходил и на эти участки.

      Как хорошо поздним вечером в парке весеннем. Приятно

      просто гулять, дышать воздухом, просто глядеть на деревья.

      Рядом с огромным и старым разлапистым тополем Нику

      чуть придержал и сим тополем стал любоваться. Прекрасно!

      Сколько же лет ему? Ствол толщины непомерной, какая

      толстая, словно броня, и морщиниста, словно бы волны,

      эта кора. Как в лицо пожилого совсем человека

      я посмотрел. Задрав голову, кроною стал любоваться.

      Помню, назад где-то года четыре иль больше, быть может,

      пять лет назад, стало вдруг мне понятным одно изреченье, -

      некий святой христианский воскликнул однажды: " Как можно

      дерево видеть и быть несчастливым!" Тогда же пытался

      это в стихах зафиксировать чувство, как всякий раз делал

      стоило только коснуться какой-нибудь новой мне тайны.

      Так все стоял и смотрел, пока смех не раздался подростков,

      что за спиной, метрах в ста от меня, пили пиво на лавке.

      Не надо мной ли смеются? Пред деревом стал, мол. Вот странный.