ВХОД В ПОРТ СВОБОДЕН
Через смотровую щель рубки едва различим во тьме беловатый пенный бурун впереди идущего корабля. Только по этому буруну и можно определить направление, чтобы удержать «морской охотник» точно в кильватерной колонне[21]. Других ориентиров нет. Корабли идут без огней.
Уже заполночь. В рубке выключено освещение — так виднее все снаружи. Лишь от картушки компаса, освещенной изнутри, сочится желтоватый отраженный свет, ложась на два молодых лица — командира корабля, капитан- лейтенанта и старшины первой статьи, который, низко надвинув бескозырку на лоб, стоит рядом с ним у штурвала.
Сквозь ровный гул моторов и доносящийся снаружи шелест волны, отбегающей от борта, ухо иногда улавливает далекий раскатистый гул — он слышен справа, со стороны невидного в ночи берега, вдоль которого, километрах в десяти от него, идут сейчас корабли. Далекий гул… Словно раскаты грома где-то над прибрежными горами… Но уже давно миновала пора летних гроз. Не гром над побережьем — это грозный голос «бога войны»: нашей артиллерии.
В эту ночь большая колонна кораблей с десантниками на борту идет вдоль Кавказского побережья курсом норд-вест, от Туапсе к Новороссийску, где засели гитлеровцы. Чувствуют они себя там очень неуютно. Захватив город в сорок втором, они так и не сумели овладеть им полностью и за все время ни один немецкий корабль не смог войти в его порт. Восточная окраина Новороссийска— район цементных заводов — с частью берега так и осталась в наших руках. А вплотную к южной подступает плацдарм, еще в феврале захваченный нашими десантниками возле прибрежного поселка Мысхако. Десятки тысяч немецких снарядов и авиабомб перепахивают его почву изо дня в день, из месяца в месяц. В ясный день издали, с моря, кажется — берег Мысхако непрестанно дымится.
Те, кто на плацдарме Мысхако, верят: настанет день, ради которого они вот уже восьмой месяц держатся на голой, открытой вражескому глазу равнине под снарядами и бомбами, в траншеях, выдолбленных в каменистой земле, — день, когда они пойдут вперед, в Новороссийск.
И этот день настал.
Вчера, девятого сентября сорок третьего года, корабли Черноморского флота получили приказ: этой ночью высадить десанты в Новороссийск, один из них — прямо на причалы порта. В те же ночные часы штурм должна начать пехота. Ее поддержат десятки бомбардировщиков, сотни орудийных стволов.
С лета прошлого года, с того времени, как Иванов с Васюковым, Петей и Машей добрался до Батуми, служит он на этом «морском охотнике». За четырнадцать месяцев, что минули, немало было у него вот таких ночей, когда шел он в неизвестность, к берегу, занятому врагом. Сегодня снова, как той февральской ночью, когда корабль высаживал десантников на Мысхако, на борту — морские пехотинцы. Как и тогда, курс норд-вест, к Новороссийску. Но тогда подходили с открытого моря, к пустынному берегу. А сейчас надо пройти Цемесской бухтой, на берегах которой лежит город, и высадить десант в самое сердце его. Вся бухта под прицелом немцев. Идти в порт — лезть в дышащую смертью пасть…
До Цемесской бухты осталось не менее часа хода. Есть еще время собраться с мыслями…
Начнется бой и поглотит все чувства и помыслы. Но пока он не начат, мысли, как бы разжимая до поры пружину предбоевого напряжения, уводят далеко, далеко… Почему так получается — Иванов не знал, но уже не впервые перед боем память возвращает к первой военной ночи. Тогда за бортом не бурлила крутая черноморская волна, как сейчас, а шелестела тихая вода Пины. И рядом были Мансур, Василь… Где вы теперь, други? Разыскивал по разным адресам, да напрасно. Писал матери Мансура — ответа почему-то нет. Удалось ли Мансуру пройти через фронт, донес ли со Шкарандой флаг, жив ли? Василь от Херсонеса, наверное, добрался благополучно, — слышно было, все те катера вернулись в базу. Если так, то Василь давно вылечился, снова в строю. Очень даже возможно, он где-нибудь поблизости. А вдруг в этой же колонне, на таком же «охотнике»? А почему бы нет? По своей же специальности, радистом. А где теперь Васюков, Петя, Маша? Про Машу особенно хочется узнать. Да попробуй отыщи. Ответила коротеньким письмецом. А потом, сколько писем ни слал — нет ответа. А может быть, Маша теперь не в Сочи, а где-нибудь на фронте? Свободно может оказаться Маша даже здесь сейчас, на корабле. Грузились пехотинцы в темноте, мог и не заметить девушку среди них. А до Маши — только спуститься по трапу…
Отдаваясь таким мечтам, Иванов продолжал следить за мутно-белым в ночной тьме буруном впереди и сверяться с компасом. Курс все тот же — норд-вест. Но вот идущий впереди корабль начал забирать правее. Иванов переложил штурвал.
— Поворачиваем в Цемесскую бухту, — сказал ему капитан-лейтенант. — До Новороссийска — сорок минут.
Сквозь однообразное пение корабельных моторов слышнее стали громовые раскаты. Голос наступления…
Возле капитан-лейтенанта возникла фигура поднявшегося в рубку радиста. Он что-то коротко шепнул командиру, тот кивком отпустил его, резко повернул ручку машинного телеграфа. Тотчас же моторы загудели громче. По всему корпусу корабля, отдаваясь от палубы в ноги, пошла железная дрожь. Громче забурлила волна под бортом.
— Вход в порт свободен! — негромко, но с какой-то особой торжественностью в голосе проговорил капитан- лейтенант. — Держать строго по мателоту[22].
— Есть! — Иванов, прищурясь, стал особенно внимательно следить за буруном впереди.
Сейчас не в открытом море. В бухте, на фарватере, только что пройденном передовыми кораблями, опасно отклониться от курса даже на метр, если по сторонам остались под водой необезвреженные мины.
«Вход в порт свободен…»
В тот час ни сам Иванов, ни его командир, ни кто- либо на их «охотнике», как и на других кораблях в колонне, не знал, что предшествовало этому сигналу.
Незадолго перед тем как корабли, идущие с десантом, получили по радио это сообщение, торпедные катера Черноморского флота внезапно для врага на самой большой скорости вихрем промчались через бухту к порту. Вход в него стерегли крупнокалиберные пулеметы и пушки, установленные немцами на молу, ограждающем гавань от моря, а также опущенная в воду стальная сеть, подвешенная на поплавках-бонах.
В минуту, когда торпедные катера подлетали к воротам порта, немцы с мола и причалов не стреляли. Они прятались в блиндажах, спасаясь от снарядов: наша артиллерия обрушила огонь на порт. Оглушаемые разрывами, немцы обнаружили торпедные катера в тот момент, когда те были уже возле мола. Немцы начали стрелять по ним с опозданием. Помогла морякам и темная осенняя ночь.
Несколько катеров, промчавшись под перекрестным огнем к самым воротам порта, с хода выпустили торпеды по огневым точкам на молу, а также по бонам, преграждавшим вход. Мощные взрывы торпед разворотили мол в нескольких местах и погребли под глыбами бетона немцев с их пушками и пулеметами. Упала на дно, освобождая дорогу в гавань, сеть, сорванная с поплавков силой взрывчатки. И тотчас же торпедные катера ворвались в акваторию[23] порта.
К этому времени враг несколько пришел в себя. С берега, тысячекратно пронзая тьму ночи, навстречу катерам устремились светящиеся трассы. Вода перед ними вздыбилась от немецких снарядов. Но торпедные катера, не сбавляя хода, неслись напролом, нацеливаясь на стенки портовых причалов.
Взрыв! Взрыв! Взрыв!..
Перед катерами в ночное небо, подсвеченное разгорающимся боем, взметнулись багрово-дымные гроздья. Выпущенные с короткой дистанции торпеды нашли, как и перед этим на молу, каждая свою цель на причалах — бетонные укрытия, из которых немецкие пушки и пулеметы стреляли по катерам. Выпустив торпеды, катера, прежде чем лечь на обратный курс, разворачиваясь, проносились вдоль причалов, стреляя по метавшимся там фашистам из крупнокалиберных пулеметов.
Путь десанту был пробит. Вот после этого и был дан десантным кораблям по радио сигнал: «Вход в порт свободен».
С берега немцы продолжали стрелять — там уцелело еще немало огневых точек. Но это не остановило отважных.
Было начало четвертого часа утра, когда в озаряемой вспышками выстрелов тьме мимо разрушенного мола самым полным ходом, чтобы не дать противнику пристреляться, в порт прошли первые десантные корабли — «морские охотники», катера, мотобарказы. Одним из этих кораблей был «морской охотник», у штурвала которого стоял старшина первой статьи Иванов.