— Какая ерунда! — вслух сказала Нина и подошла к окну. Стволы деревьев толпились у веранды. Где-то за стеной на улице пошатывался фонарь, и казалось, что деревья тоже качаются, не стоят на месте.

— Какая ерунда, я все это преувеличиваю!

Девушка ногтем легонько постучала по оконному стеклу. Может, так же стояла около черных оконных стекол ученица-десятиклассница из будущего рассказа. Да, она стояла и думала, что ее подруги жестоко несправедливы к ней, и не знала, как снова войти в их круг…

На площади Дзержинского Юля Жукова и Виктор Перегуда сели в троллейбус, направлявшийся вверх по Сумской улице. Не успел Виктор и слова сказать, как Юля взяла два билета.

— Подожди, что же это такое? — запротестовал Виктор. — Ты не признаешь меня за кавалера?

— Терпеть не могу этого слова. А еще больше не люблю, когда кто-то платит за меня.

— Но, Юля, это же такая мелочь.

— Не в этом дело, Виктор, — шутя, сказала Жукова. — Почему парень должен платить за девушку? А я хочу сама платить за парня!

— В таком случае пусть каждый платит за себя, — улыбнулся Виктор, — чтобы никому не было обидно. А то… Будто я не… не кавалер!

— Снова!

— Извини, забыл. Я это слово употребляю условно.

Они сошли возле городского парка. Осенним, влажным листопадом дохнул на них вечер.

— Пойдем через парк, — предложила Жукова, — а там сразу же за стадионом и улица Коцюбинского.

Она подошла к киоску и купила два бутерброда.

— Подкрепись, Виктор, — протянула один парню. — Знаю, что ты, так же как и я, вола бы съел.

— Снова! — пожал плечами Перегуда. — Нет, это оскорбительно! В таком случае я перед тобой в долгу.

— Попробуй только! — грозно промолвила Юля, с аппетитом поедая бутерброд.

Они шли главной аллеей парка. Тускло светили фонари, по обочинам дремали старые каштаны, а за ними, куда не доставал электрический свет, скучивались темные молчаливые деревья. Юля сбоку посмотрела на Виктора. Он шел медленным, но размашистым шагом, его кепка сдвинулась на затылок, от чего козырек задрался вверх и открыл широкий упрямый лоб. Какие-то тени перебегали по его лицу — может, от ветвей каштанов, может, от легкого качания фонарей.

Нежное и вместе с тем странное чувство шевельнулось в Юле: будто она впервые увидела этого парня, его волевой подбородок, разрез умных карих глаз. И ее почему-то очень растрогало, когда он легким движением коснулся локтя, предупреждая, чтобы она не споткнулась о камень. Юля словно впервые заметила крутые дуги его бровей и удивилась, что они поблескивают при электричестве, как антрацит.

Девушке очень захотелось в эту минуту услышать его голос, будто она никогда не слышала его раньше, и было очень интересно, что он скажет.

Но Виктор молчал. Неожиданно он остановился.

— Юля, ты слышишь? Ветер пробегает по верхушкам. Вслушайся!

Жукова прислушалась и услышала далекий глухой гул. Он приближался, закачались верхушки деревьев, застучали голые ветви, а через мгновение ветер начал отдаляться. Но где-то далеко-далеко уже родилась новая волна…

— И знаешь, — продолжал Виктор, — мне кажется, Шепель сказала бы: «Пусть шумит. Что мне от того?»

— «На завтра нам не задавали про ветер», — прибавила Юля. — Правда же?

Он засмеялся.

— Я сейчас, не знаю почему, вспомнил о Шепель. Это у нее — такая целеустремленность, которая отвергает все постороннее, или ограниченность?

— Разве можно назвать посторонней жизнь? — пылко откликнулась Жукова. — Шепель не живет, а существует. У нее все разложено по полочкам.

— Может, это высшая степень организованности? — вслух подумал парень.

— Это высшая степень сухого педантизма. «Гончарова я сейчас читать не буду, так как мы его еще не проходим; кто открыл Антарктику — меня не интересует, так как я не собираюсь туда ехать!» Это — организованность?

— Конечно, нет, — согласился Виктор. — Я только стараюсь понять эту натуру, для того чтобы найти, чем повлиять на нее. Что у нас за коллектив будет, если мы не сумеем ее перевоспитать! Ты — секретарь комсомольского комитета школы, ты думала над этим, Юля?

— Ты — секретарь комсомольского бюро класса и должен думать так же, как и я, — отпарировала Жукова. — А во-вторых — я не только думала, а и действовала. Помнишь карикатуру на Шепель в стенгазете? Поверь, это заставило девушку задуматься. А отношение к ней класса, а разговоры с нею Юрия Юрьевича, а… Нет, Шепель преодолевает свой характер. Ну, конечно, это делается не сразу, хотя мы и помогаем ей в этом. И скажу правду тебе, Виктор: от нее еще можно ждать всяких сюрпризов и даже не очень приятных. Все-таки мы еще как следует не подошли к Шепель, она еще далека от нас.

Юля и самая не понимала, как произошло, что они с главной аллеи повернули в сторону и оказались на тихой уединенной тропе. А может, и тропы никакой не было, так как они брели куда-то наугад, взявшись за руки. Опавшая мокрая листва не шелестела под ногами, лишь ветер гудел над верхушками деревьев и издалека долетала музыка из громкоговорителя.

Они вышли на лужайку с высокими березами. Белые стволы словно вытекали из густой полумглы и казались таинственными и печальными.

Не сговариваясь, Юля и Виктор стали под старой березой, опершись о нее плечами. Было влажно, теплый туман кисеей наползал на лужайку. И какая-то ночная птица беззвучно сорвалась с ветви и мелькнула над головами.

Виктор молча перебирал в своей руке теплые пальцы девушки. Он слышал ее близкое дыхание, и ему хотелось, чтобы эти минуты молчания тянулись без конца.

Юля вглядывалась в лицо парня, во тьме казавшееся ей загадочным и незнакомым, а сам Виктор был будто другим Виктором, которого она до сих пор не знала.

Вдруг его лицо словно выросло и оказалось просто перед ее глазами.

— Юля! — шепнул он самым дыханием и несмело обнял ее за плечи.

Она тихо отстранилась.

— Что ты, Витя?

Он снова взял ее руки и молча гладил их ладонью. Она была у него такая тепла, широкая и немного шершавая от работы. Юля припомнила, как упорно копал он ямки, когда школьники садили на пустыре сад.

Где-то высоко вверху, в ночном небе, возник рокот самолета и поплыли огоньки.

— Витюсь, видишь?

Юля никогда так не называла его раньше. Теплая волна колыхнулась в груди.

— Я когда-то мечтал стать летчиком, еще в пятом классе. Подумай, Юля, какая благородная и отважная профессия! А потом убедился, что, например, быть сталеваром, как мой отец, — это такой же благородный труд. Не было бы сталеваров — не было бы и летчиков. Верно же?

Жукова не ответила. Болезненное воспоминание укололо сердце. Она вспомнила о своем отце.

Виктор понял, почему молчит Юля, он знал все про ее семью.

— Ничего, — тихо промолвил, — в конце концов, он же должен понять. А что, он до сих пор пьянствует?

Она доверчиво положила ему на плечо руку.

— Теперь уже не так, как раньше. Видно, он и сам с собой борется. Но… вот вчера снова… Ну, как он после похмелья стоит у станка? Представляю: руки дрожат, взгляд мутный. Где уж тут выполнять норму! Есть некоторые «приятели», которые тянут его с собой пьянствовать. Стыдно за него! Если бы ты знал, Витя, как я намучилась!

Никогда еще Юля не говорила Виктору о своих семейных делах, об отце. Парень знал про ее семью от других. А сейчас искренние и печальные слова девушки вызвали у него желание помочь ей, сделать так, чтобы ничто не омрачало ее жизнь. Впервые сегодня Виктор увидел ее другой — не Жукову, секретаря комитета комсомола, а Юлю, свою одноклассницу, с ее болью и простыми проникновенными словами.

Ему хотелось сказать Юле, что с сегодняшнего дня он будет ее наилучшим другом, но разве до сих пор они не были друзьями? «Надо не словами, а делом помочь ей, — подумал он. — Только как это сделать?»

Парня растрогала мысль, что в самом деле он может помочь Юле, может пойти к ее отцу, поговорить с ним, может даже пойти на завод…