— Рост — ерунда. Не гренадером же ты готовишься стать? Ты, Ниночка, на коллектив опирайся. Это же — пионеры.

— Хороший совет, благодарю. Только как я его сумею применить? У них была вожатая, они над ней просто издевались.

— Гляди, чтобы ты не растерялась, не смущалась. А то авторитет потеряешь.

Нина засмеялась.

— Сначала авторитет надо заработать, а я, хотя убей, не знаю, как это делается.

— Нет, комитет правильно сделал, что послал тебя в пионерский отряд пятого класса. Я сама была за это.

— Ой, я забыла что ты — член комитета.

— Ты будь справедливой, Нина: туда надо девушку серьезную, умную.

— Благодарю за комплимент, только я таки по-настоящему боюсь провалиться. Какая же из меня тогда комсомолка? Перед собой стыдно.

Как-то несмело она положила обе ладони на плече Марийке и снова тихо, почти шепотом, спросила:

— А ты хочешь, чтобы я рассказала сейчас сюжет своего рассказа?

— Ниночка, что за вопрос? Конечно, хочу, мне очень интересно. Но почему только сюжет? Ты прочитай рассказ.

— Его еще нет. Я хочу сначала увидеть все события в своем воображении, а тогда уже писать. Герои мои — ученицы десятого класса. Ну, слушай.

Нина удобно уселась на тахте. Закрыв глаза, какой-то миг молчала, собираясь с мыслями.

— Я коротко. В десятом классе учится девушка. Мать ее преподает в этом классе тригонометрию. Звать учительницу, скажем, Ольга Семеновна. Она очень требовательна, четверку и то тяжело у нее заработать. Тройками и двойками так и сыпет. А как только вызовет свою дочь, так и ставит ей пятерку. Дочь каждый раз прекрасно решает задачи. По другим предметам и тройки у нее, а может, даже и двойки есть… Только по тригонометрии — всегда пятерка.

Здесь и началось. Ученицу игнорируют, так как решили, что мать заранее предупреждает ее, какую задачу спросит. Тебе не нравится?

— Нет, я слушаю.

— Ну, вот. Ученица ощущает неприязненное отношение к себе одноклассниц. И вот однажды — чудо! Она не смогла ответить урок! Ни одной задачи не смогла решить! Класс замер. Все ждут, что будет дальше. А Ольга Семеновна, сама крайне удивленная, спрашивает: «Что с тобой? Ведь тригонометрия — твой любимый предмет. Тебе следовало бы поставить двойку, но я ничего не ставлю, так как тригонометрию ты знаешь и, наверное, сегодня ты просто недомогаешь».

Здесь произошло неожиданное: ученица заплакала и гневно обратилась к матери, может и ногой топнула: «Ставь двойку! Не имеешь права не ставить!»

Мать растерялась, разволновалась, — что же, думает, здесь произошло? В классе, знаешь, тишина такая, что слышно, как муха жужжит. Начинает Ольга Семеновна расспрашивать дочь, и здесь все обнаруживается. Ученица, в самом деле, всегда хорошо готовилась к урокам и сегодня просто специально не ответила, чтобы «заработать» двойку и вернуть утраченную дружбу своих одноклассников. Вот и все… Ну, как тебе?

Марийка молчит. Нина всматривается в лицо подруги, и сердце у нее начинает неприятно ныть.

— Марийка, — повторяет Нина осевшим голосом, — как я… придумала?

Марийка резко повернулась.

— Да, именно придумала, — произносит она с ударением на последнем слове. — В самом деле, придумала. Так как в жизни такого не могло быть.

Нина молча смотрит на подругу. Она привыкла к тому, что Марийка всегда говорит правду в глаза. Но так хотелось, чтобы сегодня эта правда была другой, чтобы подруге понравился замысел рассказа. Сколько Нина его вынашивала в мыслях! Разве не бывало так, что, проснувшись ночью, девушка уже не могла заснуть до утра, так как вдруг вспоминала о своем будущем произведении, и его герои тесным кругом обступали в ночной тишине кровать. Тогда Нина видела их лица, слышала каждое слово, и звучал сквозь слезы гневный голос ученицы, которая требовала от матери поставить ей двойку.

— Видишь, Нина, — говорила дальше Марийка, — я не могу поверить в такую историю. Неужели десятиклассницы могли серьезно подумать о заговоре матери-учительницы и дочери? Разве же мать не желает добра своей дочке? А если желает, то наверно хотела, чтобы у дочери были настоящие знания. Ниночка, дорогая, не сердись на меня, но почему читатель должен верить твоей выдумке, если в действительности все было, наверное, совсем по-другому, совсем проще!

— Как же было? — тихо спросила Нина, ощущая — сейчас разрушается то, что уже стало ей близким, то, что она строила с такой любовью и настойчивостью.

— Нет, никто из учеников не мог подумать, — говорила сосредоточенно и серьезно Марийка, — что мать, учительница тригонометрии, сговорилась с дочерью. На самом деле, наверное, думали, что мать помогает дочери по этому предмету. Да, так оно и было. Если бы такая глупая мысль о заговоре матери и дочери и пришла в голову какой-то ученице, то ее никто бы не поддержал. И потом — не верю я истерике, которую устроила в классе ученица. Она, наверное, нашла бы другие средства убедить своих одноклассниц в том, что они напрасно стали ее игнорировать.

— Какие же? — так же тихо промолвила Нина, убеждаясь, что сюжет ее ненаписанного произведения уже распался.

— Какие средства, спрашиваешь? Да просто сказала бы подругам: «Какого черта вы выдумали? Ну-ка, спрашивайте меня сами, я вам любую задачу решу!»

Марийка замолчала, немного подумала и заговорила снова:

— А почему твоя ученица, вместо плакать в классе и требовать поставить ей двойку, не рассказала прежде матери обо всем? «Вот, мол, что думают подруги о пятерках, которые ты мне, мам, ставишь!» Так, Нина, наверное, произошло бы в жизни. Но я знаю, почему ученица ничего не сказала своей матери.

— Почему?

— Потому, что тогда не было бы рассказа. Кроме того, мне кажется, что если твоя героиня так чудесно знала тригонометрию, то, наверное, и по другим предметам успевала. А если у нее были четверки и пятерки еще и по другим предметам, то никто бы из ее подруг даже не подумал бы о заговоре с матерью.

Нина шумно вздохнула.

— Знаешь, Марийка, у тебя такие логические замечания… Если я буду когда-то писательницей, то ты будешь литературным критиком. Мне еще надо все обдумать. Все, тобой тут сказанное. Вот ощущаю, что твои слова будто и правдивые. А отказаться сразу от того, с чем сроднилась, что выносила в сердце, очень тяжело… Думается, что и такой случай, как у меня, мог бы произойти…

— Как же может произойти, если он… Ну, как тебе сказать? Просто выдуманный, фальшивый. А ты напиши о чем-то настоящем из жизни нашего класса. Вот, например, о нашей «вобле»!

Нина подумала:

— Не знаю, Марийка, напишу ли про «воблу», а о пятом классе, наверное, у меня будет интересный материал.

У нее не выходило из головы все то, что сказала Марийка о сюжете ее будущего рассказа. Хотелось все обдумать в одиночестве, посоветоваться еще с кем-то.

А что если Марийка ошибается?

Неожиданно где-то в дальнем закутке сердца возникла неприязнь к подруге. Захотелось сказать Марийке что-то колючее, обидное. «Вот сейчас скажу ей, — подумала Нина, — что я лучше нее учусь, я — отличница, а она критикует меня, поучает!»

Но это чувство и эта мысль были такими мутными, такими оловянными, тяжелыми, что угнетали сердце. И Нина только болезненно вздохнула.

И чем больше в одиночестве думала Нина о том, что подруга раскритиковала ее будущее произведение, тем сильнее был ее внутренний протест. Критика казалась искренней и убедительной, но девушку не оставляло ощущение, что на самом деле Марийка в чем-то ошибалась. Нину мучило то, что она не может найти возражений Марииным словам.

«Работать дальше над сюжетом или бросить?»

Ответа не было, не было и силы выбросить из головы «надуманный, фальшивый сюжет». Да фальшивый ли он? Разве Марийка не могла ошибиться?

Впервые поняла Нина, как глубоко «залезло» в ее сердце желание писать, творить. Не желание, а уже страсть — острая, волнительная… Легко сказать самой себе: «Выбрось этот сюжет из головы». Но как выбросить, если он врос в плоть, пустил корни? Теперь его надо вырвать с кусочком сердца…