— Рояль все еще там? — Искры радости сверкнули под длинными ресницами.

— Как, интересно, вы на нем играли, когда там не хватает клавиши? Вот что значит настоящее мастерство. Я-то только потом уже заметил.

Аврора улыбнулась:

— Не хватает «фа»... Но рояль такой чудесный, и звук у него такой изумительный, что я понимаю, почему хозяин не стал его чинить, а играл как есть на искалеченном. Может, он и сам чувствовал себя таким же. Может, ему тоже не хватало чего-то, чтобы ощущать себя целым. Все мы носим в сердце некую умолкшую ноту... или теряем клавиши в превратностях судьбы, не правда ли?

Ульяда молча кивнул, глядя на нее с нежностью и восхищением.

— Отношения с роялем во многом напоминают отношения с возлюбленным. — Аврора несколько смутилась. — Не знаю, зачем я вам это говорю. Но видите ли, у нас, пианистов, устанавливается совершенно особенная связь с инструментом. Рояль — это друг, который всегда рядом, ты в любой момент можешь обратиться к нему, и взамен он отдает тебе свою душу, свою музыку — все, что у него есть.

Ульяда подумал о своих фильмах. Ведь кино для него такие же верные друзья, как для нее рояль. Конечно, следователь понимал ее, еще как понимал.

Они расположились в ближайшем кафе и еще некоторое время продолжали приятную беседу о возвышенном. Сегодня одиночество так терзало Аврору, что ей необходимо было поговорить хоть с кем-то, и по воле случая этим кем-то оказался доброжелательный инспектор, который проявил столько такта и терпения в тот страшный день, когда она узнала о гибели матери.

Прежде чем окончить разговор и попрощаться, Ульяда решился высказать свое заветное желание послушать ее снова, повернув дело так, будто был готов сделать ей одолжение.

— А вам не хотелось бы еще раз поиграть на том рояле?

— То есть как — вернуться в квартиру Жоана Дольгута?

— Ну да, это, конечно, не совсем законно, поймите меня правильно, но... я мог бы провести вас туда.

— Похоже, для меня это дело чести. Рояль Дольгута словно бросал мне вызов, требуя предельной остроты слуха и способности к импровизации. — Аврора колебалась лишь мгновение. — С удовольствием, отчего же нет? Мне кажется, рояль тоже будет рад. Он уже столько дней молчит, а это тяжело любому инструменту.

— Отсюда до дома Дольгута рукой подать. Не желаете пойти прямо сейчас?

Аврора посмотрела на часы: почти восемь, поздновато. Однако что-то заставило ее согласиться. Ей действительно очень хотелось вернуться в ту квартиру и сесть за рояль, настоящий старинный «Бёзендорфер». Инструмент внушал ей трепетное благоговение, ведь он был близким другом старика, а может быть, и ее матери. Вне всякого сомнения, его клавиши хранили какую-то тайну.

Воздушные змеи окончательно исчезли в морских волнах, а Жоан Дольгут и Соледад Урданета все стояли, словно две скорбные статуи, глядя на густой черный смерч, кружащий над морем, точно стервятник, учуявший запах смерти. Записанные на листочках желания белыми птицами взмыли к облакам и скрылись где-то за горизонтом. Пубенса, сопереживая всем сердцем, наблюдала за юной парой издалека, но подходить к ним пока не стала. Впервые Соледад склонила головку на плечо официанта; впервые она плакала за двоих.

— Не грусти, мой ангел. — Легким поцелуем Жоан осушил слезу, катящуюся по ее щеке. Впервые он прикасался губами к этой шелковой коже. Впервые чувствовал Соледад своей. — Знаешь, что я сделаю? Буду играть для тебя всю ночь.

В темных озерах ее глаз застыло страдание. Девушка будто не слышала его слов.

— Не исполнятся, — упавшим голосом произнесла она, глядя на море.

— Еще как исполнятся! Ты разве не видела, как они летели? Они не утонут. Наоборот, достигнут небесных высот... свободные... Нашим мечтам не нужны никакие змеи, у них и так есть крылья.

— Но ты говорил, что листочки должны подняться до змеев. — Она всхлипывала как ребенок.

— Я говорил, что они должны взлететь. И они взлетели. — Жоан ласково гладил ее лицо, утирая бесконечный поток слез. — Ты мне веришь?

Соледад кивнула и обняла его за шею. Их губы чуть соприкоснулись, ощутив соленый вкус последней слезинки. Она, никогда никого не целовавшая прежде, хотела что-то сказать, но не успела. Самым нежным и осторожным поцелуем, какой только он мог изобрести в свои шестнадцать лет, Жоан призвал ее к молчанию, замирая от впервые изведанного блаженства. Ураган долго сдерживаемых чувств вырвался на волю, не давая им разомкнуть объятия. Они закрыли глаза, безразличные к течению времени.

Так и застали их сумерки за невинными поцелуями. Близился вечер. Жоан и Соледад решили поужинать в ресторанчике мадам Тету и направились за Пубенсой, чтобы проводить ее до автобуса. В отель «Карлтон» она сегодня вернется одна.

— Жоан, берегите мою кузину, — строго потребовала Пубенса. — Если дядя с тетей о чем-нибудь догадаются, мне первой не сносить головы. — А ты, — она умоляюще посмотрела на Соледад, — не задерживайся допоздна, иначе я с ума сойду от беспокойства. Если тетя позвонит, я скажу, что ты спишь. — Потихоньку от Жоана она сунула Соледад банкноту в пять франков в кармашек платья, шепнув на ухо: — На всякий случай.

— Спасибо, милая кузина! — Соледад бросилась ей на шею и горячо расцеловала.

С тяжелым сердцем смотрела Пубенса из окна отъезжающего автобуса, как Жоан и Соледад машут ей вслед. Ее потихоньку начинало грызть чувство вины за происходящее: и за то, что сейчас все так хорошо складывается, и за то, что со дня на день этому придет конец. Завтра вернутся родители, а значит, бедные Жоан и Соледад навсегда распрощаются с возможностью видеться наедине. Ни дядя Бенхамин, ни тетя Соледад ни при каких условиях не потерпят безродного ухажера возле своей дочери. Пубенса слишком хорошо изучила их характер. При них лучше даже не упоминать о Жоане. Тревога ее нарастала: как она могла поощрять эту неразумную связь, лишенную будущего?

В вестибюле отеля ей вместе с ключами вручили записку, в которой говорилось, что нужно срочно позвонить в Монте-Карло, в отель «Париж» — родителям Соледад.

Пубенса совсем растерялась. Она-то рассчитывала, что они не станут звонить раньше десяти вечера. Лихорадочно размышляя, она закрылась в комнате, позвонила и заказала себе ужин наверх. Единственное, что пришло ей в голову, — спросить месье Филиппа. Он, весьма смущенный, лично принес ей еду.

Сгорая со стыда, Пубенса рассказала ему о записке.

— Мадмуазель, — добродушно ответил месье Филипп, — это можно уладить. Маленькая ложь во благо. Вам никто ничего не передавал, — и, хитро подмигнув, он разорвал записку на мелкие клочки.

Через час зазвонил телефон.

— Здравствуйте, тетя.

— Почему вы нам не позвонили? — ледяным тоном осведомилась Соледад Мальярино.

— А мы должны были позвонить? — невинно удивилась Пубенса.

— Вам что, не передали сообщение?

— Какое еще сообщение, тетя?

— Уже вижу, что не передали. Ладно, не важно, дорогая.

— Ах, тетушка! — со вздохом облегчения радостно защебетала Пубенса. — Мы так чудесно провели день! Ходили на пляж запускать воздушных змеев. Заглядение! Устали до невозможности, вот Соледад, представьте, уже два часа спит как убитая!

— Так, значит, у вас все хорошо.

— Не то слово, тетушка! Мы в полном восторге! — Пубенса отважилась на рискованный вопрос: — Хотите, разбужу Соледад, она сама вам все расскажет?

— Даже не вздумай! Пусть себе спит... Все такая же соня, как в младенчестве. Твой дядя тут думает, не задержаться ли нам еще на денек, но пока точно не решил. Мы познакомились с интереснейшими людьми, а он ведь, сама знаешь, натура увлекающаяся...

— Оставайтесь, тетя. Право же, не волнуйтесь за нас. Завтра мы можем сходить в кино. И бассейн под боком. Обещаем не уходить далеко от отеля.

— Надо обсудить это с Бенхамином. Он сейчас внизу, с нашими новыми друзьями. Я тебе перезвоню. Только снимай трубку поскорее, чтобы Соледад не проснулась. Сон — лучший способ сохранить красоту.