Перезвонил племяннице сам Бенхамин Урданета. Они решили задержаться в Ницце до завтрашнего вечера, но к ужину вернутся. Уже заказан лучший столик в ресторане «Бель Эпок» на побережье.
— Принарядитесь, девочки, будем праздновать встречу! Твоя тетя вам накупила платьев... — Послышался возмущенный голос Соледад Мальярино, требующей не портить ей сюрприз. — Ну, сама слышишь, если скажу еще хоть слово, она меня насмерть запилит.
Пубенса невольно рассмеялась.
— До завтра, дядя.
— До завтра, дорогая.
Пубенсе вдруг стало до слез жалко свою маленькую кузину. Ничего не поделаешь, старшие Урданета вернутся завтра.
— Берегите себя! И поцелуй от меня мою спящую красавицу.
Повесив трубку, Пубенса сказала в пустоту:
— Насладись этой ночью, Соледад. Боюсь, она последняя.
Мадам Тету усадила их под открытым небом на песчаном пляже. Деревянный стол был покрыт длинной льняной скатертью, не гаснущая на ветру масляная лампа освещала только лица Жоана и Соледад. Старушке приятно было чувствовать себя ангелом-хранителем их любви, пусть и всего на один вечер. Эта юная парочка будила в ней воспоминания о собственном несбывшемся счастье, когда она, пятнадцати лет от роду, влюбилась в итальянского моряка, который ушел в плавание и не вернулся. С торжественным видом мадам Тету подошла к столику, неся в одной руке ведерко со льдом, в другой — тяжелую бутылку.
— Небесную любовь следует орошать благословенной влагой. Лучшее шампанское...
— Позвольте помочь вам, мадам, — робко попросил Жоан.
— Ни в коем случае, сударь! Разве можно допустить, чтобы почетный клиент обслуживал себя сам?
— Пожалуйста!
— Что ж, ладно, мой маленький принц. Она твоя. — Мадам Тету вручила ему бутылку, обернутую льняной салфеткой, и Жоан привычным ловким движением опустил ее в ведерко, обмотал салфетку вокруг горлышка, но открывать пока не стал. Он никогда еще не пробовал шампанского и хотел сделать это наедине с Соледад.
— Ничего не замечаешь? — Жоан указал на серебристую дорожку, переливающуюся на воде. — Я заказал для тебя луну. И она пришла, в праздничном наряде. Смотри, какой у нее шлейф.
Соледад вознаградила его светлой улыбкой. Из окон ресторана доносились звуки рояля.
— Он совсем не умеет играть. У тебя получается гораздо лучше.
— Уметь-то он умеет. Но ему не хватает чувства. Поэтому он просто извлекает звуки, которые ни о чем не говорят.
Как завороженный, он смотрел и не мог насмотреться в черные озера ее глаз, накрыв ладонью влажные от волнения пальчики, на ощупь напоминающие сорванную на заре розу в каплях росы. Пунцовый румянец залил ее щеки. Жоану казалось, что он наяву видит сияющий нимб вокруг нее. Правду сказала мадам Тету: небесная дева спустилась к нему из заоблачных высей. Иначе отчего все его существо переполняет благоговейный восторг?
Ужин прошел занятно. Сначала они вычерпали ложками бульон из буйабеса, затем съели плававшие в нем кусочки рыбы, а церемонию вскрытия ракообразных оставили напоследок. Жоан никогда раньше не пробовал лангуста и не представлял себе, как открыть его сомкнутые клешни. Работая официантом, он всегда подавал тонкие щипчики для лангустов с таким чувством, будто готовит стол к хирургической операции. И вот теперь «оперировать» предстояло ему, а он понятия не имел, как это делается, хотя не раз наблюдал за постояльцами, пытаясь уяснить себе процесс. Медленно и неохотно он взял прибор. Соледад, впрочем, сразу же догадалась о его страхах. При первой же попытке клешня лангуста описала в воздухе изящную дугу и приземлилась на ее тарелку. Девушка расхохоталась так звонко и заразительно, что Жоан не мог не присоединиться к ней и вскоре отбросил ненужный стыд. Тогда она принялась учить его. С детства привыкшая к подобным вещам, Соледад орудовала пинцетом с непринужденностью заправского хирурга.
В конце концов они разбавили великосветский лоск — накрахмаленные салфетки, серебряные приборы — простым средиземноморским ритуалом поедания пищи руками. А потом облизывали пальцы, смеясь до слез и напрочь позабыв о приличных манерах.
— Время пить шампанское, мадемуазель, — объявил Жоан, отвешивая шутовской поклон.
— Прошу вас, мой маленький принц, — сладко пропела Соледад, подражая голосу мадам Тету.
Жоан извлек бутылку из ведерка, снял проволочную сетку, удерживающую пробку, и спрятал в карман. Протянул было руку, чтобы вытащить пробку, но та уже сама с радостным хлопком рванулась на волю. Золотистые брызги окатили хохочущую Соледад. Видя, что шампанское продолжает убегать из бутылки, она выхватила ее из рук Жоана и в свою очередь окатила его пенистой струей.
Так, и застала их мадам Тету, среди взрывов смеха и потоков «Вдовы Клико».
— О боже! Ишь чего надумали, шампанским обливаться! Это же смертный грех! Одно слово, сумасшедшие.
— От любви, мадам, это любовь свела нас с ума. — Жоан вдруг взглянул на нее с мольбой: — Мадам! Вы позволите мне сыграть на рояле?
— Когда уйдет последний клиент, заставь рояль плакать от счастья. Играй, как только ты умеешь.
Улыбаясь, старушка забрала тарелки и снова оставила влюбленных вдвоем.
Луна освещала старое оливковое дерево, растущее, казалось, прямо из скалы. Его причудливо изогнутый ствол застыл в ожидании, словно разложенный на столе пергамент. Жоан, разумеется, тут же откликнулся на его немой призыв. Взяв за руку Соледад, он бегом повлек ее за собой по пляжу к оливе, достал свой перочинный ножик и с ловкостью искусного столяра вырезал на дереве сердце, заключающее в себе его и Соледад инициалы. Олива плакала смоляными слезами.
Закончив работу, Жоан сказал:
— Когда мы состаримся, вернемся сюда, а оно будет нас ждать. Оливы никогда не умирают. И мы вырежем еще одно сердце, и еще, пока не заполним сердечками весь ствол.
Соледад обняла его, внезапно погрустнев. Когда они состарятся... Где тогда будет она? А он? Как сделать так, чтобы никто и никогда не разлучил их? Как сказать отцу и матери, что она не сможет жить без своего пианиста, укротителя волн?
Жоан осторожно приподнял за подбородок ее лицо, заглянул в глаза, угадывая невеселые мысли:
— Что за облачко затуманило твое чело, принцесса? Мы всегда будем вместе — знаешь, почему? Потому что у нас одна душа на двоих. Как бы далеко ты ни уехала, все равно останешься со мной, а я с тобой. Мы связаны волнами, музыкой, ветром. Ты вырастешь, закончишь учебу. А я должен буду дать тебе все, чего ты заслуживаешь. Ненаглядная моя... Я не собираюсь всю жизнь служить официантом. Я стану пианистом. И буду играть для тебя каждый божий день. Мы будем переписываться, я приеду за тобой. Переплыву все океаны, если понадобится, только чтобы быть с тобой рядом. Мне не страшно. И ты не бойся, Соледад.
Девушка кивнула: он прав, им нечего бояться. Их любовь будет жить вечно, до конца их дней. И после — тоже.
Они долго стояли, обнявшись, в ночной тишине, слушая, как прибой наигрывает им свою бесконечную сонату.
—Мой маленький принц! — донесся издали голос мадам Тету. — Рояль ждет тебя!
Мигом отбросив все тревоги и печали, они поднялись в ресторан, погруженный в полумрак. Помещение освещали только десятки маленьких свечек, которые хозяйка собрала со всех столиков. Клавиши старинного инструмента призывно сверкали белизной в неверном свете.
— Однажды этот рояль станет моим... мадам Тету сама так говорит. Я играю на нем каждые выходные и знаю — он меня любит. Настоящий «Бёзендорфер», укротить его трудно, но меня он слушается. — Жоан провел пальцами по позолоченным буквам. — На нем я исполню для тебя все сонаты на свете. Сегодня ночью ему выпадет честь аккомпанировать твоему голосу, мадемуазель.
— Что тебе спеть, сеньор пианист?
— Песнь любви, конечно...
Волшебный голос Соледад заполнил все здание, набирая силу. « Mon amour bleu... та vie... »— пела она по-французски. На кухне мадам Тету слушала ее, закрыв глаза. Любовь Жоана и Соледад разбередила давно затянувшиеся раны в ее душе. Она ушла, не попрощавшись, но оставив им толстую цепь с висячим замком и записку с просьбой запереть за собой дверь и спрятать ключ под коврик у входа. А вместо постскриптума заглавными буквами приписала: «БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ».