И они были счастливы, а старый приморский ресторанчик на одну ночь превратился в храм любви.

Жоан заперся на кухне, захватив с собой золотистую проволоку от бутылки шампанского, — решил смастерить из нее колечко для любимой. Соледад он попросил подождать в зале, сказав, что хочет преподнести ей сюрприз. Девушке тем временем пришло в голову написать ему любовное послание на внутренней стороне центральной клавиши рояля, ноты «фа», чтобы впредь всякий раз, когда Жоан сядет играть, его незаметно сопровождал ее голос. Извлекать клавиши она научилась еще в детстве, когда после очередного урока пения вознамерилась выяснить, что же прячется внутри рояля. Затем она стала в рояле хранить бумажки, на которых записывала свои девичьи секреты, каждую неделю проверяя их сохранность и неизменно убеждаясь, что лучшего тайника не найти. Теперь же в безрассудном порыве чувств она решила в качестве бумаги использовать клавишу. В конце послания она пририсовала сердечко с именами — своим и Жоана. Если любознательность Жоана не уступает ее собственной, то, возможно, он когда-нибудь обнаружит надпись. Если же нет, это останется самой сокровенной из ее тайн. Подышав на чернила, чтобы они поскорее высохли, Соледад ловко вернула клавишу на место. Жоану она ничего не скажет.

Зажав в кулаке свой незатейливый подарок, Жоан вернулся с кухни к Соледад, чинно сидящей на скамеечке перед роялем. Он сел рядом, взял ее правую руку и, перецеловав все пальчики, опустил на клавиатуру, будто собрался разучивать с нею гаммы: большой палец — на «до», указательный — на «ре», средний — на «ми», безымянный оставил зависшим над «фа», и мизинец — на «си».

— Это центральная клавиша рояля. — Жоан указал на ту самую, что скрывала послание Соледад. — Ни одна из сочиненных мной сонат не может жить без нее. Это «фа».

Он начал нажимать клавиши: до, ре, ми... и на этом месте одной рукой закрыл глаза Соледад, а другой надел ей на безымянный палец самодельное колечко.

— Без нее мои сонаты умрут. Никогда не забывай об этом, мой ангел.

Накрыв ее руку своей, он сыграл гамму сначала с нотой «фа», а затем — без нее, чтобы Соледад почувствовала разницу.

— Какая прелесть! Я буду носить его не снимая. Сам снимешь, когда мы встретимся снова.

— Уж тогда-то я подарю тебе настоящее, сияющее ярче солнца. Ты подойдешь ко мне, облаченная в лунный свет, и я, у всех на глазах, подниму фату, скрывающую твое лицо, и поцелую твои дивные губки... И все узнают, что ты отныне моя навеки, а я — твой до последнего вздоха.

— До предпоследнего, — поправила Соледад. — Мне не нравится слово «последний», оно отдает смертью.

В испуганном молчании они прижались друг к другу, потерянные и беззащитные. Зловещая тень расставания змеей обвила их сердца, прерывая дыхание, грозя раздавить и сокрушить своей беспощадной силой.

Рассвет они встретили в обнимку, глядя в бескрайнее море и прислушиваясь к трепету волн, замерзшие и печальные, терзаемые несбыточной любовью. Пронзительный визг старой корабельной сирены возвестил наступление дня. Первые рыбачьи лодки уже возвращались с утренним уловом. Разминая затекшие ноги, Жоан и Соледад направились к остановке. Дождавшись первого автобуса, они поехали назад, а в их памяти навсегда остались слова обета, ночной полумрак, сердце, вырезанное на стволе оливы, тайное послание под клавишей рояля, улыбки, слезы, простое колечко и невыносимая боль скорой разлуки.

На прощание они целовались не в силах оторваться друг от друга, пока их губы не начали кровоточить, придавая поцелуям вкус соленой горечи. Всю ночь они только это и делали: ласкали друг друга словами, взглядами, молчанием, губами — всей душой. Им не понадобилась близость плоти, чтобы отдаться друг другу без остатка; их любовь обрела крепость алмаза, который нельзя ни разрезать, ни разбить. Соледад принадлежала Жоану, а Жоан принадлежал Соледад — навеки.

Соледад нашла Пубенсу задыхающейся в клубах дыма, с чашкой кофе в руках. Она выкурила все свои запасы и находилась на грани нервного срыва. Упреки не заставили себя ждать.

— Я же просила вас вернуться пораньше, а ты в котором часу являешься? Боже, ты себе не представляешь, что я пережила. Всю ночь не сомкнула глаз, дожидаясь тебя, чуть не ослепла, глядя в это окно, чуть не умерла от страха! Слава богу, твои родители будут только к ужину. Застань тебя дядя с тетей в таком виде, что бы они со мной сделали!

Расстроенная Соледад с заплаканными глазами молча слушала кузину. Слезы снова подступали к горлу, пеленой застилали взгляд, и, не выдержав, девушка разразилась безутешным плачем. Пубенса, еще пуще перепугавшись и опасаясь худшего, бросилась обнимать ее.

— Что случилось, Соледад? Неужели этот Жоан отнесся к тебе без должного уважения? Скажи мне правду. Если это так, клянусь, я убью его собственными руками!

— Он меня... пальцем не тронул, — с трудом выговорила Соледад, сотрясаясь от рыданий.

— Боже милостивый! И то хорошо. Как же я раскаиваюсь, что поощряла ваши встречи. Если б я знала, что ты воспримешь все так глубоко! Если ты будешь страдать, я никогда себе этого не прощу.

— Ты не виновата, кузина. Ни ты, ни он, ни я — никто не виноват. Я выйду замуж... — Соледад подняла глаза, в которых внезапно отразилась железная решимость зрелой женщины. — Я выйду замуж за Жоана.

— Пресвятая Дева! Не вздумай сказать подобное отцу, на месте ведь прибьет и не пожалеет!

Пубенса отвела кузину в постель, сняла с нее сандалии, все еще хранящие следы песка, и, укрыв одеялом, утешала и убаюкивала, пока та не забылась тяжелым сном.

Жоан, с такими же покрасневшими глазами, слушал на кухне успокаивающие слова месье Филиппа, который, не прекращая раздавать указания и раскладывать круассаны по корзинкам, старался его ободрить.

— Она все еще здесь.

Жоан удивленно воззрился на него, не понимая, о чем речь.

— Да-да, и не смотри на меня так, эспаньолито. Твоя принцесса все еще здесь. Понимаешь, что это означает? Что надежда умирает последней. Неужто ты позволишь себе показаться ей на глаза в таком состоянии? Кто-то из вас двоих должен быть сильным. Судьба не благоволит к слабакам, мой мальчик. Иди прими душ. — Он ласково подтолкнул Жоана к выходу, потихоньку сунув ему ключ. — Как будешь готов, спускайся. Отнесешь своей принцессе королевский завтрак и подаришь свою самую ослепительную улыбку. Да, и еще один совет! Постарайся завоевать расположение ее кузины, она может стать твоей союзницей... в ближайшем будущем. — Он подмигнул с таким лукавым видом, что Жоан не мог не улыбнуться ему в ответ.

Через десять минут Жоан пришел в белоснежной униформе, немилосердно подчеркивающей фиолетовые круги под глазами, и отдал ключ месье Филиппу.

— Благодарю вас, сударь.

— Поешь чего-нибудь, не то напугаешь ее своим видом.

Насилу выпив чашку горячего шоколада, он поднялся в номер 601, обуреваемый чувством неловкости. Теперь, когда они с Соледад договорились о помолвке, он стыдился вновь предстать перед ней в костюме официанта.

Пубенса открыла ему дверь и тут же прижала палец к губам, призывая к молчанию. Соледад так и заснула, проливая слезы. Стараясь двигаться бесшумно, Жоан поставил на указанное место тележку с завтраком и обратил к Пубенсе взгляд, исполненный мольбы. Сжалившись, девушка поманила Жоана за собой.

Остановившись у кровати, он замер как вкопанный. Зрелище тронуло его до глубины души. Он смотрел и не мог насмотреться. Жоан хотел запомнить ее такой — в объятиях сна. Шелковые волосы разметались по подушке, на щеках застыли следы высохших слез. Порозовевшая и безмятежно-спокойная, Соледад напоминала творение гениального скульптора. Спящий ангел, сложивший усталые крылья. Его ангел.

— Как она прекрасна, — едва слышно прошептал Жоан.

— Прекрасна, бесспорно. Так не заставляйте же ее страдать.

— Сеньорита Пубенса, я люблю ее больше жизни. Как я могу заставить ее страдать?

— Знаете, Жоан, иногда любовь наносит смертельные раны. Я всю ночь сходила с ума от тревоги.