– Михал Иваныч, в этом-то и самое главное! – воскликнул Фёдор весьма и весьма эмоционально. – Я ж тоже поначалу так и подумал, ну а разве по-другому можно было подумать, глядя на его поведение?! Но в том-то и соль, что Иван Кирилыч приехал уже после того, как всё случилось. Его не было целый день, как и нас.

– И кто же может это подтвердить, если матушка отпустила всех слуг до единого?

– То, что его не было в имении, не может подтвердить никто, потому что, не считая Юлии Николаевны, дом был пуст. Но кое-кто может подтвердить, что Иван Кириллович всё это время был со своей люб… со своей дамой, учительницей, в её доме на Речной улице.

– И кто же?

– Её горничная, Аглая, – послушно ответил Фёдор. – Моя племянница. Она при Алёне Александровне не первый год служит.

– Ах, вот как, – произнёс Мишель задумчиво. Разочаровало его известие о том, что отец ни при чём, или обрадовало? Трудно было сказать что-то по его лицу – не в пример сегодняшнему утру, Мишель сохранял полнейшую невозмутимость.

– Он был там целый день, с тех пор как уехал, – кивнул Иван Кириллович. – Сначала они с Арсением Ивановичем упражнялись в фехтовании на заднем дворе, целых два с половиной часа, ожидая Алёну Александровну, которая должна была вернуться к одиннадцати, но задержалась на час… Потом они все вместе обедали, потом Арсений Иванович ушёл гулять с разрешения матери, и они остались вдвоём, и уединились на втором этаже. И, м-м, пробыли там до самого вечера.

До чего всё это мерзко, подумал Мишель. «Алёна Александровна», стало быть? А Арсений Иванович, получается, её сын? Отвратительно, подумал он снова. И немного обидно, потому что лично с ним в фехтовании всегда упражнялся дядя Михаил Николаевич, а после его смерти – уже Алексей. Но отец – никогда. Вот оно как, чужие дети сделались ближе своих собственных!

Господи, что за чары навлекла на него эта женщина?!

– Хорошо, у отца алиби, но никто и не говорит, что он действовал в одиночку? – спросил Мишель у Фёдора. Вопрос был скорее риторический, но старый дворецкий, тем не менее, ответил:

– Если и так, то своих Петра и Георгия он к этому не подключал. Доподлинно известно, что они тоже были там, в доме на Речной.

– Я даже не хочу спрашивать, что они там все вместе делали! – скрыв усмешку, сказал Мишель, но дворецкий выставил руки вперёд ладонями и невесело улыбнулся.

– Нет-нет, ну что вы, я не так выразился! Иван Кирилыч, знаете, никогда не ходит без охраны, особенно в последнее время. В стране неспокойно, митинги, забастовки, революции, эсеры, покушения… Он всерьёз опасается за свою жизнь, так что эти двое всегда с ним. Они оба ждали в карете на улице. Георгий у него обычно замаскирован под кучера, а Пётр – под лакея. Я это знаю, потому что, как жаловалась моя Аглая, они приставали к ней безбожно, когда она выходила развесить бельё или покормить кошку. Так что, увы. Всё время были на виду. А от города до имения путь неблизкий, уж она бы их отсутствие заметила, ежели что. Я спрашивал, говорит, не отлучались.

– Это, тем не менее, ничего не доказывает, – огорчил его Мишель. Фёдор Юрьевич согласно кивнул и с надеждой взглянул на молодого хозяина. Мишель перехватил его взгляд и заверил: – Я этого так не оставлю, не волнуйся. Но мне нужно время, чтобы разобраться. И отец. Без него, как я понимаю, правды мы не узнаем.

– Не думаю, что он захочет откровенничать, – предупредил его Фёдор Юрьевич.

– Со мной – захочет, – с усмешкой произнёс Мишель. – В противном случае, придётся применить парочку приёмов, которым меня обучили в окопах.

Дворецкий невесело рассмеялся – кажется, впервые с тех пор, как похоронили горячо любимую хозяйку, а потом вздохнул, выражая свою безграничную скорбь по поводу сей непростой ситуации, но Мишель поспешил его успокоить. Уж если за дело взялся он, значит, всё выяснится, дайте только срок. И почему-то старый Фёдор Юрьевич ему поверил. Что-то такое было в голосе и во взгляде молодого князя, что не оставляло никаких сомнений – этот точно доведёт дело до конца! Такие, как он, слов на ветер не бросают.

И, провожая Мишеля к карете, Фёдор поймал его руку в дружеском рукопожатии и сказал проникновенно:

– Я рад, что вы вернулись, ваше благородие!

А вот Мишель был совсем не рад. Эта поездка ему ровным счётом ничего не дала, а лишь прибавила вопросов, ответов на которые по-прежнему не было. В комнату матери он так и не смог заставить себя подняться – Фёдор ничего про это не спрашивал, хотя было видно, что хочет спросить, но чувство такта победило любопытство: он прекрасно понимал, каково сейчас мальчику, потерявшему любимую мать и столкнувшемуся с таким подлым предательством собственного отца. Если бы Мишель пошёл туда, наверх, где всё напоминало о ней – не выдержал бы, право. А по нему видно было, что он не привык чувствовать себя слабым и беспомощным, война закалила его характер, без того сильный и волевой.

Напоследок Мишель спросил, сам не зная зачем, а не пропало ли чего из имения? Конечно, на фоне отцовских подвигов скорее верилось в то, что Гордеев сам способствовал убийству жены, чтобы беспрепятственно жениться на своей любовнице, нежели в то, что Юлия Николаевна могла стать жертвой банальнейшего разбойничьего нападения. Между прочим, в другой ситуации это выглядело бы вполне правдоподобно – молодая женщина осталась совсем одна в огромном доме посреди леса, до отвалу набитом ценнейшими раритетами, дорогими картинами, а также столовым золотом и серебром. Находка для грабителя, не так ли? И почему такая версия абсолютно никому не пришла в голову?

Однако стоило Мишелю спросить, как выяснилось нечто ещё более удивительное: в Большом доме действительно заметили сразу три пропажи. Бесследно исчезла фотография, некогда стоявшая на туалетном столике в хозяйской спальне, дневник Юлии Николаевны и – Адриан Кройтор, преданный слуга, неотлучно находящийся при княгине столько, сколько Мишель себя помнил.

И вот это уже было по-настоящему странно.

– Поедем, прошу тебя, это обещает быть интересным! – настаивала Ксения, теребя в руках записку, полученную утром от Ивана Кирилловича.

Интересно? Единственное, что было интересно Мишелю – узнать, где черти носят дорогого крёстного, генерал-майора Дружинина, за беседу с которым он готов был дорого дать. Но, увы, Дружинина по-прежнему не было, и никто не знал, где он, а дворецкий сегодня с утра получил записку с указаниями и намекнул, что раньше конца недели генерал-майор в городе не появится.

Безопасность столицы, оставшейся без своих лучших сыновей, да ещё и во время военного положения и накануне революции – дело серьёзное, но, чёрт возьми, неужели он не мог подождать хотя бы пару дней?! У Мишеля имелось к нему дело не менее серьёзное, и отлагательств оно точно так же не терпело, пока ещё не исчезла возможность узнать правду по горячим следам.

Но Дружинин Дружининым, а вот Иван Кириллович обозначился сам, прислав эту самую записку с приглашением на семейный обед, которую Ксения теперь зажимала между своих тоненьких пальчиков.

Мишель, конечно, сразу же послал его к чёрту со своим семейным обедом, едва сдержавшись, чтобы не продолжить и не рассказать дорогому батеньке, где он видел и его самого и его плебейскую любовницу и обоих её детей, привезённых с собой в Москву.

Самым обидным ему показалось то, что сын этой женщины теперь жил не где-нибудь, а именно в его бывшей спальне. Нарочно, что ли, Иван Кириллович это делал?

Мишель решил не обращать внимания на подобную несправедливость и, позвонив отцу, потребовал от него немедленной встречи наедине, без лишних свидетелей. А заодно и предсмертную записку матери, которую он, согласитесь, имел право прочесть. На что Иван Кириллович заявил, что встречаться с сыном «без свидетелей» после вчерашнего инцидента попросту боится, но насчёт записки тот абсолютно прав. И если он хочет её получить, с него только и требуется – прийти сегодня в назначенный час в их квартиру на Остоженке, если он ещё помнит, где это находится.