и я не испугаюсь риска:

«Зачем с тобой, мой друг красивый,

повсюду ездиет Раиска?!»

И так уж планы напряжены!

И на исходе наши силы!

Ни с кем не будут ездить жены!

За исключением Людмилы!

Когда я стану депутатом,

решу в принципиальном духе

чтоб в институт — никто по блату!

За исключением Илюхи!

Ну вот и вся моя программа.

Вы разберитесь в ней по сути.

И чтоб вас не постигла драма —

лишь за мена проголосуйте!

Вся наша жизнь советская — война!

Атаки, драки, штурмы и окопы.

Мы столько лет ухлопали сполна,

за коммунизм сражаясь, остолопы.

В сражениях за план и в битвах на полях

любой из нас немало пролил крови.

В боях за колбасу, в автобусных боях…

А ты был ранен в битве за здоровье.

Тебя жестоко мучали враги,

ты был в отключке ровно три недели.

Они хотели выключить мозги,

но своего добиться не сумели.

Был мир твоим упорством изумлен:

ты, стиснув зубы, до конца держался.

А в это время за тебя сражался

и шел в атаку женский батальон!

И все мы до сих пор поражены:

ведь это подвиг, и не скажешь проще —

да, подвиг вечно преданной жены

и золотой твоей любимой тещи!

Вернулся ты из самых дальних стран,

откуда возвращаются так редко.

Считай, туда ты послан был разведкой.

Теперь ты наша гордость — ветеран.

Ты ветеран, ты раненый герой,

ты образец для общего примера.

Пусть салютует пионерский строй!

Эх, жаль, теперь не сыщешь пионера.

Что ж, встанем мы, и если нам нальют,

мы этою весеннею порою

тебе, и юбиляру и герою, до дна

и залпом отдадим салют!

Ослепший мой товарищ, он новый мир слепил

из слуха с осязаньем и острого чутья,

из ароматов кухни и гладкости перил,

из лепета ребенка и клекота ручья.

Он ранее не ведал, как рубчат и шершав

рукав его рубашки, как хрупок слой стекла,

и как прохладен кафель и тепел старый шкаф,

и как надежна твердость дубового стола.

Он ранее не слышал, как оркестрован дождь,

а сколько нежных ноток у цвирканья синиц,

и как нежданно резок звонок, хотя и ждешь,

и сколь уютно пенье, скрипенье половиц.

Обзавестись — однажды сумою и тюрьмой —

никто не зарекайся. Полна его сума

взамен пропавших зрелищ озвученною тьмой

и до последней щелки общупана тюрьма.

На отдаленной крыше прогромыхала жесть…

Мир, сотканный из мрака, где ночью ночь и днем.

Нам путь в него заказан и не дай бог обресть,

а он в нем вечный пленник и повелитель в нем.

Ковры писателю нужны,

они пушисты и нежны,

на них усталый взор отрадно бросить,

они услада для жены,

их так приятно пылесосить.

Когда бы не было ковра,

писатель с самого утра

не ведал бы причин для вдохновенья,

теперь — тащи ковер во двор

и колоти во весь опор

с хорошим творческим волненьем.

Он — вещь прекрасная вполне

и на полу и на стене,

к тому ж он теплый и как будто прочный,

и как могучий падишах,

сидеть ты можешь на коврах

и заряжаться мудростью восточной.

Итак, наш друг и юбиляр,

прими заочно скромный дар,

который мы иметь хотели б сами

ведь путь писательский не прост,

так пусть хоть раз за тыщи верст

сегодня будет устлан он коврами.

Когда меня баюкала метель,

в ответ на звуки скорбные метели

я отзывалась, словно бы свирель,

как если бы на мне сыграть хотели.

Отчаиваться — боже упаси.

Отбрось сомненья, мужичок-проказник:

руби под корень, к детям уноси,

пускай погибну — детям нужен праздник.

Руби меня, не ведая тоски:

Не первую в лесу зимою губят…

А все же никакие мужички

моих стихов вовеки не зарубят!

Я не ношу в редакции стихов —

возможно ли, чтоб уходили дети,

рожденные под крики петухов

на медленном заплаканном рассвете?

Я первая средь тех, кто удивлен:

чьим помыслом, заслугой чьей печали

стихи, чье место — сад и небосклон,

внезапно появляются в журнале?

И вовсе уж неведом путь земной,

каким они, лишенные интриги,

на волю не отпущенные мной,

выныривают в виде целой книги!

Я не просила. И не попрошу.

Я звезд не вынимаю из колодца!

Возможно, кто-то пишет. Я — дышу.

И мне ли знать, откуда что берется?

Мой дом и дым. Мой сад и суд. Мой бог,

тщете людских привычек потакая,

самой-то страшно выйти за порог!

Вы, может, не такие. Я — такая.

Друг мой, падают Ваши волосы,

как листья с осенних берез.

Друг мой, я слышу наивные возгласы:

«Как много он перенес!»

Сочувствуют и ищут несуществующие драмы,

трагические страницы из ненаписанной главы,

наивно веря, что душевные травмы

непременно отражаются на поверхности головы.

И живут, и верят, и успокоясь,

только изредка воют, как заурядный шакал.

Голова тупеет, как усеченный конус,

становясь пособием по геометрии для средних школ.

Умирают безропотно, как негр от Линча,

но я-то знаю — Вы многих резвей,

и если страдаете, то не от личного,

а от всеобщего неустройства людей и зверей.

Впрочем, для животных существуют зоопарки:

ежедневная прогулка и мяса кусок.

Хуже, когда чувствуешь себя павловской собакой,

из которой выкачивают желудочный сок.

Прекрасно зверем, румяным от каротина,

выкидывать на арене цирка фортель!

Хуже, когда чувствуешь себя крокодилом,

переделанным на портфель.