Против воли покосилась на слизеринский стол – Малфой ржал наравне со всеми. Словно не он вчера смотрел на нее с нескрываемым ужасом и просил не притрагиваться к нему. Вспомнилась прохлада его кожи и рваное, грубое дыхание. Румянец припал к щекам.

Возьми себя в руки, Гермиона Грейнджер, это не тот объект, который был бы достоин твоего внимания.

Покосилась еще раз. Малфой перекинул ногу через скамью и встал, машинально отбрасывая челку влево. Красивый…

Господи, глупая, что у тебя в голове?!

Походка Малфоя была привычной – он, как всегда, шел быстро, размахивая руками так, что идущие мимо первогодки рассыпались в стороны, а девчонки облизывались.

Гермиона готова была себе вилку в руку воткнуть, когда поняла, что и сама провела языком по верхней губе, сверля взглядом удаляющуюся спину. Грубо себя обругала – даже слишком грубо. А потом тоже поднялась на ноги:

– Идемте! Скоро звонок прозвенит.

Мальчишки все еще спорили о метлах, Вуде и о том, сколько снитчей в своей жизни поймал Виктор Крам, а Гермиона шагала сзади, еле перебирая ногами, и мечтала просто лечь спать.

Короткий свист из-за угла заставил ее обернуться.

Малфой не смотрел на нее – был увлечен своими ногтями. Подпирал стену и ждал, что она подойдет. Точно ждал. Было видно по напряженной позе.

Девушка застыла, соображая, что бы такое сказать Гарри и Рону, чтобы они не посмели увязаться за ней.

– Ребят, – тихо позвала она. – Мне нужно умыться, идите без меня.

Показала рукой за угол.

– Ты что – сейчас же урок начнется.

– Я знаю, Рональд, просто идите, ладно?!

И вот – сорвалась. Держалась весь вечер и утро, даже себе запретила думать о том, что он делал вчера с Лавандой… А теперь не смогла удержаться. Чертовски сильно хотелось вцепиться ему веснушчатое в лицо, чтобы не светился так...

– Ладно.

Она подождала, когда друзья скроются за дверью, а потом повернулась к Малфою.

Только посмотрите на него! Само спокойствие.

Быстро достала из сумки свиток пергамента, молча впихнула его в чужие руки и развернулась на пятках, чтобы уйти.

Развернул листок, кхыкнул.

– Это что – все?

– Проверочная по зельям. Нам на сегодня больше ничего не задали.

Говорила спиной – знала, что он ненавидит, когда на него не смотрят. Бесился от этого, как зверь. Даже думать не хотелось о том, когда это она успела подметить такую мелочь, поэтому просто сделала пару шагов вперед.

– А на завтра? Эссе для Снейпа, задания по трансфигурации.

– Малфой, на завтра будет завтра!

– Повернись!

И снова приказной тон. Господи, вот что ему вечно надо?

– Оставь меня в покое, Малфой.

Пошла быстрее, потому что знала, что он не станет догонять – не позволит кому-либо увидеть их вместе.

– Грейнджер, стой, я сказал!

– Оставь меня в покое.

Повторила и быстро юркнула в класс – подальше от испепеляющего взгляда.

Эта сука умудрилась вывести его из себя за несколько секунд. С самого утра. Да чтоб ты провалилась!

Два первых урока он придумывал план мести, а потом заигрался в чернильные бои с Блейзом и сам офигел от того, насколько стало легко.

Зелья всегда были любимым предметом Драко, потому что они проходили в привычных подземельях, и декан его факультета все время унижал гриффиндорцев. Это было весело. Теперь же на место Снейпа назначили старика Слизнорта, и уроки потеряли свою привлекательность.

Нет, само собой, Драко был рад тому, что Снейп, наконец, добился должности преподавателя по защите от темных сил, но Слизнорт вызывал желание пойти и проблеваться в туалете.

Также неплохо портили настроение и вездесущие гриффиндорцы, к которым новый учитель прикипел особой любовью.

Слизнорт поставил студентов вокруг своего стола и водрузил на него огромный котел с подозрительно искрящейся жидкостью. Она была светло-сиреневого цвета и переливалась.

– Кто скажет, что это за зелье?

Малфою не нужно было подходить ближе, чтобы понять, что взметнувшаяся вверх рука принадлежит Грейнджер. Кто бы сомневался?

– Это амортенция, сэр…

Драко закатил глаза и повернулся к стоящему рядом Блейзу.

– Докатились, Забини.

– И не говори. Изучаем любовные зелья. Снейп со смеху сдохнет, когда узнает.

– … Амортенция – это любовный напиток, который создает сильнейшую зависимость, заставляет тянуться к человеку, даже если прежде ты его ненавидел всем сердцем…

Захотелось треснуть ей. Сильно. Просто за то, что она умеет говорить.

– Отлично, мисс Грейнджер. Как известно, амортенция не создает любовь. Ее вообще невозможно создать. Все, что может предложить это зелье – иллюзия любви. Довольно сильная, надо признать. Есть чем дополнить?

Грейнджер прокашлялась.

– Амортенция пахнет для всех по-разному. В зависимости от того, что нравится. Например, для меня это – запах свежескошенной травы. Нового пергамента и… и… зубной пасты. Мятной.

Грейнджер покраснела, и Драко едва сдержался, чтобы не сплюнуть на пол.

Слизнорт прибавил Гриффиндору баллы за ответ, а потом посмотрел на студентов.

– Кто еще хочет вдохнуть аромат любви?

Затошнило. Вот прям до приступов затошнило.

Девчонки облепили котелок так, словно в нем был сокрыт смысл жизни. Поттер пролепетал что-то о пироге и полировочном креме для метлы, Уизли, кажется, почувствовал запах курицы, ну а Пэнси с диким визгом говорила о том, что ее амортенция пахнет одеколоном Драко. Девчонки сочли это милым, по залу прокатилось тоненькое “оооо”, на что Драко отреагировал полнейшим игнором.

– Кто еще? Мальчики, Слизерин? Мистер Забини, мистер Малфой?

Услышав свою фамилию, Драко попятился.

Что, блядь?

– Простите, сэр, у меня насморк…

Отговорка была глупейшей. Тем временем, ученики расступились перед ним, освобождая путь – пришлось идти.

Один шаг за другим Драко приближался к злосчастному котлу. На него смотрели. Малфой любил, когда на него смотрели, но не в таких тупых ситуациях.

– Готовы?

– Да, профессор.

Сморщился. Прикрыл глаза. Медленно вдохнул через нос.

Резко.

Стало больно внутри – защипало и сжалось, даже слезы подобрались к груди.

Этот гнилой и прожженный запах, тот, от которого его тошнило с самого детства, едва почувствовав который он стремительно мчался на воздух… всегда. Прежде.

Запах роз.

Сильный, крепкий, сдавливающий. Кровь прилила к лицу и зубы сжались так тесно, что казалось, еще чуть-чуть и потрескаются.

Захотелось разодрать себе глотку или блевать, согнувшись над унитазом до самого утра. Заслезились глаза от отвращения, разум стал каменным и тяжелым, практически неподъемным – до крика.

На секунду застыл, а потом – против воли, иначе никак, только против собственной воли – впустил в себя этот запах до основания, в легкие, глубоко. Чувствуя, как сердце сжимается и прекращает биться. Совсем прекращает биться.

Сковало все тело – ноги, руки, голову. Шею сцепило мертвой хваткой, сдавило грудь. Пошевелиться не мог, вообще ничего не мог, только стоял и слушал, как мир проваливается под землю с оглушительным грохотом. Ничего не осталось – только он и запах, один на один, в почти равноправном поединке.

Ненавижу. Грязнокровка. Ненавижу.

Захотелось проорать это прямо ей в ухо на глазах у всех этих людей, чтобы знали. Хотя, они и так знали.

– Ну как, мистер Малфой? Что чувствуете?

Голос Слизнорта выдернул с самого дна за гланды. Огляделся по сторонам. Котелок был накрыт массивной железной крышкой – запах исчез.

Нахмурился, все еще чувствуя в горле комок, и посмотрел на учителя:

– Это вишня и… боярышник. Из него сделана моя палочка.

А дальше темно – просто черная повязка на глазах, сквозь которую он слышал шепот Паркинсон, ржач Нотта и Крэбба с Гойлом, а также голоса, один за другим, мужские и женские – разные, от которых гудело в ушах.

– Профессор Слизнорт, могу я выйти? – спросил сквозь сцепленные зубы.

– Плохо себя чувствуете, Драко?

– Мне нужно в уборную.

О, да, ему нужно было в уборную.

Выблевать из себя этот запах вместе с кишками, выкрикнуть проклятья, что жгли язык.

Сорвал с себя галстук, врываясь вихрем в мужской туалет, зарычал, глядя в зеркало, на нового, разъяренного себя. Зубы сцепил, а потом впился зубами в руку, чувствуя привкус кожи, а позже и солоноватой крови. Малфоевской, чистой, как первый снег.