Иду по лесу. Сшибаю ногой поганки. И от каждого шороха у меня сердце: тук, тук, тук… Все я жду, что вот выскочит на меня заяц или тетерка. И держу ружье наготове.
Вдруг слышу: издали утка крякает. Подкрался я поближе и вижу — озерцо. А за кустами, у самого берега, плавают утки — штук пять. Сердце у меня замерло. Я прицелился и выстрелил… Гляжу — что такое? Дробь попала в самую стаю, водяные брызги взлетели вверх, а утки даже не всполошились.
Но кусты вдруг как зашевелятся. Выскочили оттуда двое дяденек. С ружьями. И давай на меня кричать:
— Ах ты такой-сякой! Ах ты горе-охотник! Ведь ты, пустая голова, по манкам стрелял… Это — деревянные утки. Мы их для приманки пустили, а сами в кустах сидим и крякаем. Ведь ты чуть в нас не попал! Убирайся скорее, пока мы тебе не задали!
Вскинул я свое ружье и со стыдом убежал прочь.
Блесна
Кто из ребят хоть раз видел Кирова, никогда этого не забудет.
А у меня с ним были даже две удивительные встречи.
Как-то удил я пескарей в Парке культуры и отдыха на островах. Целый день удил и обедать не ходил. Заругают дома — ну, да ладно.
Зато пескарей поймал целых двадцать пять штук. Плавали они у меня в ведерке, все ребята видели.
Вдруг кто-то сказал:
— Киров идет!
Гляжу: пионеры идут толпой, а в середине несколько мужчин. Один — впереди. Небольшого роста, в гимнастерке, в светлой фуражке. Глаза у него такие добрые, веселые. Разговаривает с ребятами и всё улыбается.
Это и есть Киров, Сергей Миронович…
Загляделся я на него и забыл совсем про своих пескарей.
А он посмотрел на меня да как крикнет вдруг:
— Рыболов! Гляди — удочку упустил!
Я обернулся — удочка-то моя поплыла.
Бросился я за ней, да как-то ведерко ногой задел.
Ведерко — набок, пескари мои шлепнулись в реку, хвостиками вильнули, только я их и видел…
Ребята кругом как засмеются. А мне обидно. Ведь целых двадцать пять пескарей было. Выходит, весь день зря проудил.
Я едва слезы сдерживаю — стыдно заплакать при Кирове…
А он улыбается.
— Ну что, — говорит, — всех своих щук растерял… Как тебя зовут?
— Петька!
— Подожди-ка, Петя. Мы это дело, кажется, сейчас поправим.
Порылся он в карманах и протягивает мне блесну — блестящую жестяную рыбку с тремя крючками.
— Вот тебе пескаря — щук ловить. Привяжешь на длинный шнур и пустишь с лодки. Щука подумает, что это живая рыбка, схватит и попадет на крючки.
Зажал я подарок в руке.
От радости хочется мне крикнуть, — голос у меня всегда во какой: на том берегу слышно! — а тут, точно это не я; бормочу чуть внятно:
— Спасибо, Сергей Миронович…
Киров улыбнулся и пошел с ребятами дальше. И я хотел за ними, да у меня удочка запуталась. Пока я ее распутал и ребят догнал, Киров уж уехал.
Вот вскоре после этого поехал я к дедушке погостить. А дедушка мой — егерь. Сторож такой в лесу, куда охотники ездят на охоту. Он сколько раз Кирова на охоте видал. Да только дедушка мой — чудак. Все молчит, не любит рассказывать.
Там есть большое озеро.
Подарок Сергея Мироновича я, конечно, захватил с собой.
И только приехал, сейчас же отправился в челноке по озеру — с блесной. Она была привязана на зеленый рыболовный шнур.
Ездил, ездил — ничего не поймал. Только устал. Где-то поблизости то и дело стреляли охотники. Должно быть, они всю рыбу распугали. Досадно было. Повернул я к берегу.
Вот стал уж приставать, вдруг мой шнур задергался. Я потянул за шнур, а на другом конце сильно заплескало. Я обрадовался: «Видно, большая рыба попалась».
Выскочил я на берег. Тяну и приговариваю: «Вылазь-ка, голубушка, на сушу».
А рыба как рванет, — я и скатился в воду.
— Ах, чтоб у тебя хвост откис, — говорю, — врешь, все равно не уйдешь!
А рыба еще как потянет, — шнур чуть и совсем из руки не выскользнул. Я едва за самый конец удержал, даже ладошке горячо стало.
Смотрю: ладошка в крови. Это шнуром прорезало. Больно мне, слезы брызнули, но я зажал шнур в руке еще крепче и вокруг пальцев обернул.
Блесна-то — подарок Кирова, ни за что ее не выпущу.
Хотел я вылезти, а дно под ногами илистое. Я и поскользнулся.
И окунулся с головой.
Вскочил на ноги — глубина мне уж по грудь.
А рыбина тянет ну прямо что лошадь. Я чуть не реву. Придется мне шнур отпустить. Пропала заветная блесна… А не отпущу шнур, утянет меня рыбина за собой…
Но тут вдруг кусты за мной зашелестели, кто-то с плеском ступил в воду, сгреб меня и мигом выволок на берег.
— Ай да рыбак, — говорит. — Никак тебя щука поймала!
Обернулся я, а это Киров.
Ружье за плечом, охотничьи сапоги до пояса, а в сумке на боку — утки.
Я как закричу:
— Сергей Миронович!
И обхватил его руку.
А он удивляется:
— Да как ты, малыш, меня узнал?
— Сергей Миронович! Так ведь я же — Петька! Помните, в Парке культуры пескарей удил? Ведь это на блесну, что вы дали, я рыбу поймал!
— Да где же твоя рыба?
Я протянул руку, и меня даже в жар бросило: нету шнура в руке. Видно, от радости, что увидел Сергея Мироновича, я про шнур-то позабыл и выпустил его! Я растерялся.
— Плохо дело, — засмеялся Киров. — Ушла твоя рыба. Ну, ничего, шнур я перехватил. Вот он!
Стали мы осторожно тащить — ну и щуку вытащили!
Если бы не Сергей Миронович, ушла бы она от меня.
Прошу я его:
— Сергей Миронович, возьмите щуку себе.
— Что ты! Мне такую большую не съесть!
Так и не взял.
Потрепал меня по щеке и ушел. А я на эту блесну больше никогда не удил, — чтоб не потерять.
Ведь это у меня память от Сергея Мироновича!
