Глава 3 Кентукки

Три месяца спустя...

Я была на кухне, когда услышала стук в дверь.

Я бросила взгляд на микроволновку.

Вот блин.

Марта пришла раньше. Марта никогда не приходит раньше. Собственно, я сказала ей быть в три, потому что на самом деле мне было нужно, чтобы она пришла в половину четвертого. Марта стабильно опаздывает на пятнадцать минут, но в среднем может задержаться на полчаса (я знаю Марту достаточно давно, и она опаздывает так часто, что действительно можно вычислить среднее арифметическое, что я и сделала), поэтому не редко вбегает, запыхавшись и с кучей оправданий за опоздание на сорок пять минут или час.

Без десяти три, и торт еще не готов.

Проклятье.

Это может означать одно из двух: или проблемы с мужчиной, или нечего надеть.

Обе причины не предвещали ничего хорошего, потому что обе означали, что Марта будет более возбужденной, чем обычно. А обычное возбужденное состояние Марты, читай постоянный водоворот ее сумасшедшей жизни без тормозов, и так непросто выносить.

Черт.

— Солнце, я по локоть в глазури! — крикнула я в сторону входной двери, снова склонившись с кондитерским мешком в руках над тортом. — Заходи, открыто! — закончила я, продолжая украшать каждую третью воздушную звездочку из белого сливочного крема точкой бледно-желтой глазури.

Дверь открылась, а я повернула торт, чтобы добраться до следующих звездочек.

Стоя около острова в своей кухне, склонившись к торту, я почувствовала, что Марта вошла и остановилась в дверях.

— Я немного опаздываю, — сказала я торту. — Возьми себе газировку или что-нибудь. А вообще, принеси мне тоже. Вишневую. С дробленым льдом, — приказала я, ставя точки на звезды сверху торта, затем двигаясь вниз к основанию.

Марта не сдвинулась с места.

Я подняла глаза и уже было открыла рот, но слова и дыхание застряли в горле. Сложив руки на широкой груди и скрестив обутые в мотоботинки ноги, на дверной косяк опирался Джейк Нокс.

Не проронив ни слова и не шевелясь, я разглядывала его.

Выцветшая черная футболка с облезшей надписью «Чарли Дэниелс Бэнд» над таким же облезшим американским флагом как надо обтягивала его торс, за воротник цеплялись зеркальные очки. Джинсы такие поношенные, что приобрели свой собственный особенный оттенок голубого, с потертостями вокруг карманов и восхитительными потертостями в паху, отлично сидели на его стройных бедрах и длинных ногах.

Непокорные темные волосы примерно на дюйм длиннее, чем я помнила, так что теперь они завивались на шее и вокруг ушей. Щеки под острыми скулами, сильный подбородок и жилистую шею покрывала, по моему опыту, по меньшей мере трехдневная щетина.

Серебристо-серые глаза смотрели прямо на меня.

Черт.

Я выпрямилась, держа в руках кондитерский мешок, и уставилась на него.

Он уставился на меня.

У него получалось лучше.

Так что я моргнула и только собралась сказать или сделать что-нибудь, может быть даже закричать, как он меня опередил:

— Теперь ты готова поговорить?

Я снова моргнула и прошептала:

— Что?

— Поговорить, Тесс, — пророкотал он своим глубоким голосом. — Ты обещала, что мы поговорим. Я хочу знать, готова ли ты сделать это сейчас.

Я уронила руки с кондитерским мешком на столешницу и продолжила таращиться на него.

— Ты совсем с ума сошел?

Он пропустил мой вопрос мимо ушей и сказал:

— Меня зовут Брок Лукас.

Я закрыла глаза и опустила голову, переваривая. Этим вопросом я задавалась, лежа без сна по ночам. Имя, которое скрывалось от меня, когда я влюбилась в самозванца.

— Тесс, детка, посмотри на меня, — прорычал он.

Я открыла глаза и подняла голову, почувствовав, как спину пронзил стальной стержень.

Потом я, прищурившись, посмотрела на его суровое лицо, и наэлектризованное ощущение его настроения в комнате наконец проникло сквозь окутавший меня кокон удивления и заискрило на моей коже.

— О боже, — прошептала я. — Ты сердишься на меня?

— Нет, — отрезал он. — Я сердился на тебя. Поскольку, когда я трахал свою женщину в чертов первый раз, она дала мне обещание, когда моя сперма была еще внутри нее, но не прошло и нескольких часов, как она его нарушила. Теперь я здесь, потому что на твоей лужайке красуется знак «Продается», я вхожу и вижу тебя такой, так что должен сказать, детка, я не сержусь. Я чертовски зол.

Он?..

Он?..

Он только что сказал то, что я думаю?

— Прости? — снова прошептала я, но этот шепот был другим.

Он не стал повторять, а вместо этого спросил:

— Где твои очки?

— Что?

— Твои очки, Тесс. Где, на хрен, твои очки? Ты никогда не украшала торт без чертовых очков.

— Я купила линзы, — огрызнулась я.

Он поднял лицо к потолку и выдал:

— Господи Иисусе.

А потом стиснул зубы.

Какого черта мы говорим о моих очках?

Мне плевать. Да. Плевать.

Мне нужно только одно.

— Выметайся, — приказала я.

Он опустил голову и посмотрел мне в глаза:

— Нет.

Мои брови поползли вверх.

— Нет?

— Да, Тесс, нет.

— Точно. Ты сошел с ума.

Он опять проигнорировал меня и спросил:

— Что на тебе надето?

— Что на мне надето?

— Да, детка, что на тебе надето?

Я опустила глаза на свою футболку и джинсы, затем посмотрела обратно на него.

— Футболка и джинсы... — Я помедлила, затем выплюнула: — Брок.

— Никто не зовет меня Брок, меня зовут Слим.

Я моргнула, и что-то в его фразе заставило меня свернуть с текущей темы.

— Что? — выдохнула я.

Он оттолкнулся от дверной коробки и заговорил:

— Никто не зовет меня Брок. Мама, папа, брат, сестры, друзья с самого детства звали меня Слим [2].

— Ты не худой, — сказала я. Хотя он был стройным, худым я его не назвала бы.

— Да, не худой, и в детстве тоже не был, раз уж я при рождении весил больше четырех с половиной килограмм. Это шутка, потому что я был крупным ребенком. Такая у меня чокнутая семейка.

Ого. Он весил больше четырех с половиной килограмм? Это же огромный ребенок.

Он был высоким, как минимум метр восемьдесят пять, может метр восемьдесят семь. И мускулистым. И совсем не худым — его тело состояло из поджарых твердых мышц, которые безусловно были накачены, но не сказать, чтобы огромными.

Поскольку дети не рождаются мускулистыми, я подумала, что он был не крупным ребенком, а длинным.

Тут до меня дошло, что он обошел остров и приближается ко мне, и я перестала думать о его весе в детстве и его теперешнем размере и начала отступать, одновременно вернувшись к текущему разговору.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — твердо заявила я.

— Ага, я понял, — ответил он, продолжая подходить, и я уперлась в боковую столешницу. — Но знаешь что, Тесс? Я не уйду.

И вдруг он оказался прямо передо мной. Так близко, что я ощущала его тепло. Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть на него, потому что я была босиком и рост мой составлял не метр восемьдесят пять или восемьдесят семь, а всего метр шестьдесят семь.

— Пожалуйста, уходи, — заявила я уже не так твердо.

Он наклонился вперед и уперся ладонями в столешницу по обе стороны от меня, и я подняла руки (все еще с кондитерским мешком) между нами.

Он снова проигнорировал меня.

— Ты не позвонила.

Я уставилась в его сердитые глаза.

— Я не позвонила?

В ответ он уставился на меня своими сердитыми глазами.

— Да, детка, ты не позвонила.

— Я не позвонила, — прошептала я. Мое сердце, и так уже быстро бившееся, заколотилось еще быстрее.

— Три месяца, — объявил он, но больше ничего не сказал.

Я продолжала смотреть в его мерцающие серебристые глаза и тут потеряла свое всегда хорошее расположение духа.

— Ты свихнулся? — взвизгнула я.

— Тесс...

— Пошел ты! — закричала я и отпихнула его обеими руками, тонкая струйка бледно-желтой глазури брызнула на пол рядом с нами и на его футболку с Чарли Дэниелсом. Потом я обнаружила, что кондитерский мешок больше не у меня в руках. Брок развернулся и бросил его на остров рядом с тортом, потом повернулся обратно ко мне. Тогда я положила ладони на твердую стену его груди, толкнула и опять крикнула: — Пошел ты!

Он отшатнулся на несколько дюймов, потом придвинулся обратно, наклонился к моему лицу и прорычал:

— Да послушай же меня!

— Нет! — заорала я. — Ни за что. Ни за что. Ты меня использовал.

— Это моя работа, — выдавил он.