— Думаешь, мне не все равно?

— Может, если ты, на хрен, успокоишься и послушаешь минуту, то поймешь, почему я считаю, что тебе не должно быть все равно.

— Уверяю тебя, Брок Лукас, ты не скажешь ничего, что заставило бы меня понять, почему мне не должно быть все равно, — сообщила я.

— Твой бывший, Тесс, этого ублюдка надо было взять. Этот ублюдок очень опасен.

Мое тело застыло, и, глядя ему в глаза, я дрожащим голосом произнесла:

— Я в курсе, Брок. Я в курсе.

И с восторженным вниманием смотрела, как его глаза моментально расплавились в ртуть. Он убрал руки со столешницы и положил ладони на основание моей шеи, зарывшись пальцами в волосы. Потом наклонился, так что его лицо оказалось в паре сантиметров от моего и прошептал прерывистое, мучительное:

— Детка.

И одно это слово пронзило меня, словно зазубренный нож.

О боже.

Он знает.

Конечно, он знает.

Конечно.

Конечно, конечно, конечно.

Та штука у меня в животе развернулась, раздуваясь, заползая в горло, и на этот раз ее наполнял не парализующий яд страха или отчаяния. Это было кое-что другое.

Паника.

Я попыталась вырваться, но Брок держал крепко. По-прежнему держа одну руку на моей шее, он обнял меня другой рукой, сдвинул вдоль столешницы и зажал в углу.

Оказавшись без путей к отступлению, я напряглась, уперлась ладонями ему в грудь и, не отрывая глаз от его горла, прошептала:

— Отпусти меня и убирайся.

— Никто не знает, что с тобой случилось, да? — мягко спросил он.

— Отпусти меня и убирайся.

— Ты не рассказала никому из своих подруг.

Пристально глядя на его горло, я потребовала:

— Брок, отпусти меня и убирайся.

— Загнала это дерьмо поглубже, — пробормотал он.

Я посмотрела ему в глаза и проскрипела:

— Отпусти меня и убирайся.

Он крепче сжал руку у меня за спиной, а большим пальцем другой руки погладил мою скулу.

— Я был первым, кого ты подпустила к себе, да, детка?

О боже.

— Отпусти меня и убирайся, — проскулила я.

— Тесс, — прошептал он.

Я молчала.

— Тебе нужно выпустить это дерьмо, — посоветовал он, и я перевела взгляд на его ухо. — Смотри на меня, — приказал он, и я перевела взгляд обратно, но продолжала молчать.

Он смотрел мне в глаза.

— Я пытался сдерживаться, Тесс, — тихо сказал он. — Хотел подождать, когда дерьмо с Хеллером закончится, с тебя снимут подозрения и мы сможем двигаться дальше. Но твои чертовы очки и это до чертиков милое выражение лица каждый раз, когда я тебя целовал, как будто ты только что пережила чудо, блин. — Рука, державшая мою голову, напряглась. — Блин, детка, ты меня доконала, и я не смог удержаться. — Он провел большим пальцем по моей скуле, его взгляд из ласкового стал обжигающим, а голос глубоким, когда он произнес, словно разговаривая сам с собой: — Это выражение лица становится в сто раз круче, когда ты кончаешь.

— Пожалуйста, отпусти меня и убирайся, — прошептала я.

Он покачал головой.

— Это работа, и это дерьмовая часть работы, но скажу тебе, Тесс, если бы я знал, что он тебя изнасиловал, я бы ни за что не обманывал тебя. Ни за что, Тесс. — Он заговорил тише и наклонился к моему лицу. — Поверь, детка. Я не стал бы тебя обманывать, если бы знал.

— Но ты обманул, — тихо сказала я.

Он чуть сильнее сжал пальцы в моих волосах.

— Я не знал.

— Но все равно обманул. — Я отклонилась назад и отвела голову. — Я тебя не обманывала. Я никогда не играла с тобой в игры. Ты же обманывал меня с самого начала и до конца.

Его рука на моей голове снова напряглась, а глаза сверкнули.

— Неправда, Тесс, и ты, черт возьми, это знаешь.

— Ты прав, Брок. В том, что сказал до этого. Ты первый, кого я подпустила к себе, и когда я это сделала, я даже имени твоего не знала.

— Этого урода нужно было арестовать, — прорычал он.

— Да, нужно, но меня не греет мысль, что первый мужчина, которому я доверила свое время и внимание после очень-очень плохого брака, был со мной только затем, чтобы расследовать мои возможные криминальные связи с моим определенно криминальным бывшим мужем.

— Сначала так и было, да, и продлилось примерно час. Ты не можешь стоять и говорить мне в глаза, что не знаешь, в какую гребанную секунду все изменилось, потому что если так, то ты чертова лгунья.

Он не ошибся. Я знала. Я знала точную секунду. Об этом я тоже думала, лежа по ночам в кровати.

Поэтому я не ответила.

А он продолжил:

— У меня было задание, и мы хотели сработать чисто. Я знал, что тебя не арестуют, но я также знал, что им нужна уверенность, так что я обеспечил им эту уверенность до того, как тебя забрали и ты их добила.

— То есть ты хочешь сказать, что сделал то, что сделал, чтобы защитить меня?

— Нет, я хочу сказать, что делал свою работу, ты не была замешана, тебя не нужно было защищать. И я хочу сказать, что четыре гребанных месяца любил свою работу намного больше.

Это лишило меня дыхания. До такой степени, что я не могла говорить.

У Брока такой проблемы не было.

— Ты не знала моего имени, Тесс, но все это время я был твоим, и ты это знаешь.

Мой взгляд вернулся на его горло.

— Детка, смотри на меня, — прорычал он, и подняла глаза на него.

— Зачем ты здесь? — тихо спросила я.

Он вздохнул и нетерпеливо спросил:

— Честно?

— Что ты хочешь от этого разговора? — давила я.

Он покачал головой, но его глаза весело блеснули, и я почувствовала, как колючее мерцание его напряжения покинуло комнату, сменившись ласковым гудением юмора.

— Как думаешь, часто я разговариваю с женщинами, зажав их в углу, обнимая, когда моя любимая футболка вся заляпана глазурью?

О боже.

Нужно как-то вернуться от сексуального и веселого Брока к тому, чтобы он исчез из моей жизни, так что я сделала все возможное.

— Не знаю. Как выяснилось, я не слишком хорошо тебя знаю.

Глядя мне в глаза, он ответил:

— Что ж, поведаю тебе немного больше: ответ на этот вопрос — нет. Если стерва устраивает мне сцену, орет в лицо и пачкает глазурью мою футболку с Чарли Дэниелсом и эта стерва не ты, я ухожу.

— Мне не нравится, когда меня называют стервой, — огрызнулась я.

Он наклонился еще ближе, и я увидела, что его глаза на полную сияют весельем.

— А сейчас, дорогая, ты упираешься, просто чтобы поупираться, и мы оба это знаем.

Черт. Он прав.

Я посмотрела ему в глаза и попробовала другую тактику.

— Я сейчас не могу. Мне нужно закончить украшать торт, переодеть футболку, потому что теперь я вся в глазури, и успеть на бэби-шауэр, — сообщила я ему, и уголки его губ приподнялись. Рука в моих волосах опустилась вниз и легла мне на спину, так что теперь он обнимал меня обеими руками.

Черт, я скучала по этому. Он мог быть нежным, очень. В хорошем настроении, это было лучшее, что могло случиться. И он любил обниматься, много. Он обнимал меня, обнимал крепко, обнимал легко, обнимал меня, когда смеялся, обнимал, когда смеялась я, обнимал меня, когда целовал, и обнимал просто так.

И я скучала по этому.

Черт.

— Когда ты будешь дома? — спросил он.

— Поздно.

— Поздно — это во сколько? — настаивал он.

— Поздно — это поздно, — юлила я.

Он обнял меня крепче и низко произнес:

— Тесс.

Блин.

— Я не знаю. Поздно. Семь-восемь.

— Я вернусь в девять, — заявил он.

Черт.

— Почему бы нам не встретиться где-нибудь и попить кофе? — предложила я.

— Может потому, что я не дурак?

Черт!

Я не собиралась приходить, и он это знал.

— А сейчас ты расскажешь мне, почему продаешь дом.

— Мне нужны перемены.

— Да. — Он стиснул меня в объятиях. — Я вижу. Ты сбросила пять килограммов, которые на твоей попе и груди смотрелись лучше. Ты в футболке и джинсах, а не в своих шикарных шмотках и на каблуках. Ты сняла очки и купила контактные линзы. Единственное, что мне нравится, детка, это волосы. Выглядят лучше длиннее и светлее.

Ему понравилась моя прическа.

Я постаралась не поддаваться трепету, вызванному этими словами, но в итоге всего лишь притворилась, будто не чувствую трепета, вызванного этими словами.

— Брок, я серьезно, можем мы поговорить об этом позже?

— Куда ты переезжаешь? — спросил он, дав понять, что нет, мы не можем поговорить об этом позже.

— Я еще не решила, — соврала я, и пульсация его юмора и хорошего настроения сошла на нет, а глаза сузились.