Царь велел послам унимать королевича, чтобы он «мысль свой молодую и хотение отложил».
В дела вмешался польский посол Стемпковский. Он убеждал королевича смириться. Стемпковский грозил, что московский государь, соединившись со Швецией, наделает Дании много зла, а королевича заточить в далекие страны.
Королевич резко отвечал Стемпковскому:
«Могу уступить только в следующих статьях: пусть мои дети будут крещены в греческий закон; посты я буду содержать сколько мне возможно, без повреждения здоровью моему; буду сообразоваться с желанием государя в платье и во всем другом, что непротивно совести, договору и вере. Больше ничего не уступлю. Великий князь грози, сколько хочет – пусть громом и молнией меня изведет, пусть сошлет меня на конечный рубеж своего царства, где я жизнь свой с плачем скончаю – и тут от веры своей не отрекусь: хотя он меня распни и умертви – я лучше хочу с неоскверненной совестью умереть честной смертью, чем жить со злой совестью. Бога избавителя своего в судьи призываю. А что королю отцу моему будет плохо, когда великий князь станет помогать шведам против него, то до этого мне дела нет, да и не думаю, чтобы королевство датское и норвежское не могли справиться без русской помощи. Эти королевства существовали прежде, чем московское государство началось, и стоят еще крепко. Я готов ко всему: пусть делают со мной, что хотят, только пусть делают поскорее».
Прошло еще несколько месяцев. 25-го июня доносят Михаилу Федоровичу, что королевич «заболел болезнью сердечной: сердце щемит и болит, что скушает пищи или чего изопьет, то сейчас назад, и если скорой помощи не подать, то может быть удар или огневая болезнь, и королевич может умереть».
Но 26-го числа сторож Мина доносил, что 25 числа королевич кушал в саду – все его придворные были веселы, ели и пили; после ужина королевич гулял по саду долго, а когда королевич ушел к себе, то у маршалка все пили вино и романею, и рейнское, и иное питье до второго часу ночи; все были пьяны, играли в цимбалы. Доктора у королевича не видали.
Но 12-го июля (1645 г.) скончался сам царь Михаил Федорович, уже давно страдавший внутренней болезнью.
Оригинальное сватовство таким образом ничем не кончилось.
Царевна Ирина Михайловна навсегда осталась в девушках, и старушкой уже видела начало царствования великого племянника своего, Петра I-го.
VII. Царица Марья Ильинична (Милославская)
Царица Марья Ильинична, или, как ее тогда называли во всех государственных грамотах и других официальных актах, Марья Ильинична, из рода Милославских, была первой супругой царя Алексея Михайловича, но она была не первой избранной им невестой: честь эта выпала, было на долю другой девушки, которая кончила, впрочем, так же несчастливо, как и известная уже нам Марья Хлопова, первая невеста отца Алексея Михайловича, царя Михаила Федоровича, потерявшая счастье быть царицею потому только, что была слишком большая любительница сладкого.
Первый выбор царя Алексея Михайловича пал было на дочь дворянина Рафа или Федора Всеволожского.
Вот как современник, находившийся в то время в Москве, шведский поверенный в делах, Фербер, говорит об этом событии в письме своем в Ригу, как о самой свежей новости дня (письмо писано 1-го марта 1647 года):
«14-го февраля его даровому величеству представлены были во дворце, в большой зале, шесть девиц, выбранных из 200 других назначенными для того вельможами, и царь избрал себе в подруги дочь незнатного боярина Федора Всеволожского; когда девица сия услышала о том, то от великого страха и радости упала в обморок; великий князь и вельможи заключили из того, что она подвержена падучей болезни: ее отослали на три версты от Москвы к одному боярину, чтобы узнать, что с ней будет, между тем родители ее, которые поклялись, что она прежде была совершенно здорова, взяты под стражу. Ежели девица сия получит опять ту же болезнь, то родители и друзья их должны отвечать за то, и будут сосланы в ссылку. Некоторые думают, что великий князь после. Пасхи женится на другой».
Значит, письмо писано через две недели после самого события.
Неизвестно, что оказалось по испытанию здоровья девушки в доме помянутого боярина, жившего от Москвы в трех верстах, но дальнейшие свидетельства об этом времени показывают, что Всеволожские были столь несчастны, что все сосланы в Сибирь, подобно тому, как туда же были сосланы и Хлоповы.
Другие же современные свидетельства утверждают, что Всеволожская действительно была испорчена. Так, сохранилась грамота царя Алексее Михайловича с 10-го апреля 1647 года, – то есть, менее чем через два месяца после смотрин невест, от царя писано в Кирилов-Белозерский монастырь о заточении крестьянина боярина Романова (двоюродного брата царя), Мишки Иванова, а в грамоте, между прочим, сказано: «послан к вам в Кирилов монастырь, под крепкое начало, боярина нашего Никиты Ивановича Романова крестьянин Мишка Иванов за чародейство и за косной развод и за наговор, что объявился в Рафове деле Всеволожского, и для ссылки отдан стряпчему Филипу Ерастеву; и как к вам сия наша грамота придет, а колодника Мишку Иванова к вам в Кирилов монастырь привезут, и вы б его, взяв, велели посадить под начал старцу добру и крепкожительну и велели его держать под крепким началом с великим бережением».
Следовательно, происки против Всеволожской действительно были, и несчастная девушка погибла от придворной интриги. Иностранцы упрекают в этом любимца царского, Морозова, которому не хотелось, чтобы Всеволожские породнились с царем, тем более, что он уже прочил за Алексея Михайловича Марью Ильиничну Милославскую, а за себя сестру Анну, что весьма правдоподобно, так как и Фербер говорит: «некоторые думают, что великий князь после Пасхи женится на другой». Ясно, что уже указывали на «другую»: она и была, конечно, Марья Ильинична Милославская.
Другой современник описываемых событий, известный Котошихин, со своей стороны, говорит в пользу того мнения, что несчастную Всеволожскую испортили из зависти ближние придворные боярыни, ходившие за девушкой, когда она, по обычаю, была уже взята во дворец и поступила на все права царевны.
У Котошихина обстоятельство это рассказывается таким образом: «Царь с патриархом советовал, и со властьми и с бояре и с думными людьми говорил, чтобы ему сочетатися законным браком; и патриарх и власти на такое доброе дело к сочетанию законные любви благословили, а бояре и думные люди приговорили. И сведав царь у некоторого своего ближнего дочь, девицу добру, ростом и красотой и разумом исполнену, велел взять к себе на двор и отдать в бережение в сестрам своим, царевнам, и честь над нею велел держать, яко и над сестрами своими, царевнами, доколе сбудется веселье и радость. И искони в Российской земле лукавый дьявол всеял плевелы свои, аще человек хотя мало приидет в славу и честь и в богатство, не возненавидети не могут. У некоторых бояр и ближних людей дочери были, а царю об них к женитьбе ни об единой мысль не пришла: и тех девиц матери и сестры, которые жили у царевен, завидуя о том, умыслили учинить над той обранной царевной, чтоб извести, для того надеялися, что по ней возьмет царь дочь за себя которого иного великого боярина или ближнего человека, и скоро то и сотворили, упоиша ее отравами. Царь же о том велми печален был, и многи дни лишен был яди; и потом. не мыслил ни о каких высокородных девицах, понеже познал о том, что-то учинилось по ненависти и зависти».
Во всяком случае Всеволожская была загублена и сослана в Сибирь.
Только уже через пять или шесть лет вспомнили о ней и об ее семье: в Сибири их сначала пересылали из одного города в другой – из Яранска в Верхотурье, из Верхотурья в Тобольск. В «Тоболеск» велено было отправить их «без мотчанья», а с ними велено послать «боярского сына добра, да стрельцов, да казаков сколько пригоже».
В 1652-м году Всеволожским позволили, наконец, переехать в одну из дальних деревень Касимовского уезда.