Но не в этом только проявлялись достоинства Екатерины. Кроме ее ласковости, нежности и предупредительности к Петру, она была добра и сердечна по природе: всякий обиженный смело шел к ней; всякий, подпавший под сиверку «Петрушеньки», прятался за «матушку» Екатерину Алексеевну – и она сглаживала с царя эту сиверку, и спасала действительно невинных, а иногда заслоняла собой и виновных, просто по своей доброте.
Она была, действительно, также и умна. С каким тактом она умеет во время похвалить своего «Петрушеньку» за полтавскую викторию, поговорить о его любимых корабликах, обо всем, что составляло духовную жизнь ее «старичка».
«Поздравляю вас, батюшка моего, – пишет она царю, – сынком Ивана Михайловича, который ныне от болезни своей, благодарит Бога, совсем уже выздоровел, и хотя в кампании, так готов. – Каким образом оный сынок свобожден, о всем о том будет вам известно от Брауна; а я вкратце доношу, как слышала, что учинена в нем самая малая скважинка возле киля, и конечно от якоря».
«Сынок» – это не что иное, как корабль, который был пробит якорем и судьба которого, конечно, беспокоила Петра: «сынок» выздоровел, – пишет Катеринушка.
В другом письме она шутливо возбуждает ревность мужа, говорит, что без него она обедала с «ковалерами, которые по 290 лет», и также шутит насчет князя-кесаря Ромодановского, называя его, как и сам Петр называл Ромодановского – «государем» и «его величеством»; самого же царя называет «другом сердешным контра-адмиралом» и «господаном», а часто также «хозяином».
«Друг мой сердешной господин господан контра адмирал здравствуй на множество лет, доношу вашей милости, что я приехала сюда по писму вашему. У государя нашева со многим прошением просила, чтоб он изволил побыть здесь до успеньева дни. Но его величество весьма того и слышать не хотел, объявляя многия свои нужды на Москве. А намерен паки сюда приехать к сентябрю месяцу, и отсель изволить итить конечно сего майя 25 числа. При сем прошу вашей милости, дабы изволил уведомит меня своим писанием о состояние дражайшего своего здравия и счастливом вашем прибытии к Ревелю, что даждь Боже. Засим здравие вашей милости в сохранение божие предав, остаюсь жена твоя Екатерина. Из Санктпитербуха мая 23. 1714 г.».
«Р. S. вчерашнего дня была я в питер гофе, где обедали со мной 4 ковалера, которые по 290 лет. А именно тихой Никитичь, король самояцкой, Иван Гаврилович Беклемишев, Иван Ржевской и для того вашей милости объявляю, чтоб вы не изволили приревновать».
В другом послании извещает, что получила письмо от маленьких своих царевен, «от детей наших, в котором писме аннушка приписала имя свое своей ручкой».
«При отпуске сего доносителя, – пишет она вновь, – ко известию вашей милости иного не имею, токма что здесь, за помощию вышняго, благополучно состоит. А я зело сожалею, что после первого вашего писания, которое изволил писат от финских берегов, никакой ведомости от вашей милости по сие время не имею, и того для прошу, дабы изволили мене уведомит о состоянии своего дражайшего здравия, чего я от сердца желаю слышать. Посылаю к вашей милости полпива и свеже просоленных огурцов; дай Боже вам оное употреблят на здравие. За сим здравие вашей милости во всегдашнее божие сохранение предав, остав жена твоя Екатерина, От 30 Июля 1714. Ревель.
Р. S. против 27 числа сего месяца довольно слышно здесь было пушечной стрельбы. А где оная была у вас ли или где инде о том мы не известны; того для прошу с сим посланным куриером Кишкиным уведомит нас о сем, чтоб мы без сомнения были».
Это была, действительно, морская битва со шведами. Русские победили, и Петр радостно извещал жену «о николи у нас бывшей виктории на море над шведским флотом».
Екатерина, со своей стороны, радуется и поздравляет с победой.
«А что ваша милость изволили упомянуть в своем писме, чтоб мне здесь вашу милость ожидать, а ежели мне будет время, то ехать в санкт питербух, и я сердечно желаю счастливого вашего сюда прибытия. Но ведаю, что ваша милость дело свое на жену променят не изволите» – замечательная фраза в ее устах.
А далее, в конце письма, вновь шутит: «Прошу должной мой поклон отдать и поздравит от меня нынешней викторией господина князь баса (Ивана Головина); також извольте у него спросит: нынешние найденыши (т. е. отбитые им у шведов корабли) как он пожалуешь, детми или пасынками?
Всякая шутка супруги вызывала ответную остроту от царя, и иногда шутки эти заходили очень далеко.
Так, Екатерина раз шутливо намекала царю о каких-то «забавах», конечно, не дозволенных, с точки зрения супружества, и Петр отшучивался: «и того нет у нас, понеже мы люди старые и не таковские». Действительно «не таковские».
А в другой раз сам колет свой Катеринушку:
«Пишешь ты, якобы для лекарства, чтоб я не скоро к тебе приезжал, а делам знатно сыскала кого нибудь вытнее (лучше, здоровее) меня; пожалуй отпиши: из наших ли или из тарунчан? я больше чаю – из тарунчан, Что хочешь отомстить, что я пред двема леты занял. Так-то вы евины дочки делаете над стариками!»
Царь часто шутит над своей «старостью», потому что был на пятнадцать лет старее своей супруги, а равно подтрунивает и над ее мнимой неверностью.
«Хотя ты меня и не любишь, – пишет он из-за границы, где лечился, и извещая, что ему лучше, – однакож чаю, что тебе сия ведомость не противна, и рюмку выпьешь купно со своими столпами».
Замечательно, что во всех ста четырех письмах в Екатерине Петр только раз упоминает о царевиче Алексее, и то опять-таки шуточно, по поводу его женитьбы на крон-принцессе Шарлотте. В этом письме царь велит Екатерине «обявить всешутейшему князь-папе и протчим, чтоб пожаловал благословение подал с им молодым, облекшися во вся одежды, купно и со всеми при вас будущими».
Чувствует Петр, что все более и более стареется и болеет чаще: заедает его недужье, бессилье да «чечюй». А Катеринушка от недужья и бессилья шлет ему, где бы он ни был, «крепиша» – водки, или «армитажу» – вина.
Но ему все тоскуется без жены, а вечно с ней быть невозможно.
Вот, он по делу в Ревеле, и не забывает своего «друга сердешнинького» – посылает ей из ревельского дворцового сада цветы да мяту, что сама Катеринушка садила, и приписывает: «Слава Богу, все весело здесь; только когда на загородный двор приедешь, а тебя нет, то очень скучно».
Со своей стороны, Екатерина, благодаря мужа за цветы и мяту, пишет из Петербурга:
«И у нас гулянья есть довольно: огород раскинулся изрядно и лучше прошлогоднего; дорога, что от полат, кленом и дубом едва не вся закрылась, и когда ни выду, часто сожалею, что не вместе с вами гуляю. Благодарствую, друг мой, за презент. Мне это не дорого, что сама садила: мне то приятно, что из твоих ручек… Посылаю к вашей милости здешнего огорода фруктов… дай Боже во здоровье кушать».
Уехал Петр лечиться в Спа на минеральные воды, и постоянно пишет своему другу о том, что скучает, что пьет за ее здоровье – «по чарке крепиша с племянником», т. е. водки.
«И мы, – отвечает ему Материна, – Ивашку Хмельницкого не оставим», т. е. выпьем хмельного за здоровье «старичка».
Чаще и чаще начинает она писать своему «старичку» о его любимом царевиче, но не о злосчастном Алексее Петровиче, а о маленьком Петре Петровиче, которого они называли «шишечкой».
В одном письме, когда Петр находился еще во Франции, Екатерина пишет, что если б он был при ней, «то б нового шишеньку зделала бы».
«Дай Бог, – отвечает на это «старичок», – чтоб пророчество твое сбылось!»
«Однакож я чаю, – пишет Екатерина пребывающему во Франции супругу, – что вашей милости не так скучно, как нам, ибо вы всегда можете Фомин понедельник там сыскать, а нам здесь трудно сыскивать, понеже изволите сами знать какие здесь люди упрямые».
«Хотя и есть, чаю, у вас новые портомои (прачки), – пишет она вновь, – однакож и старая не забывает»…