Когда в середине августа Джованни Арагонский, герцог Гандии, прибыл в Рим, его брат кардинал Борджиа встречал его у ворот с небольшой свитой. Несмотря на моросящий дождь, с лица Чезаре не сходила приветливая улыбка, когда он спешился и пошел навстречу своему брату, раскрыв объятия.

  Джованни оказался высоким изящным молодым человеком лет двадцати, одетым, на мой взгляд, чересчур роскошно, но алый бархат его костюма удивительно шел ему. У него было обаятельное открытое лицо, живые темные глаза и еще по-детски припухлые губы. Его каштановые волосы волнами сбегали на плечи из-под маленькой шапочки с пером. Между ним и Чезаре было несомненное сходство, но Джованни казался более жизнерадостным и улыбчивым, чем его старший брат. Я начал догадываться, почему Лукреция не смогла устоять перед ним: в нем не было мрачной сосредоточенности Чезаре, и я почему-то подумал, что зрелища пыток вряд ли доставляют ему такую же радость.

  Сердечно обняв и расцеловав брата, Джованни снова сел в седло и, сопровождаемый своими знаменосцами, слугами и прибывшими вместе с ним дворянами, проследовал во дворец папы. На улицах толпился народ, чтобы посмотреть на блестящих всадников; проезжая мимо дворцов, я видел кардиналов и вельмож, приветственно машущих руками. Похоже, в Риме Джованни любили гораздо больше, чем я предполагал.

  Мне не полагалось присутствовать при аудиенции герцога Гандии у его святейшества, и пока мой господин беседовал с братом и отцом, я оставался в своей комнате. Чезаре вернулся поздно ночью. Я услышал его шаги в коридоре и отложил книгу, которую читал.

  - Андреа! - позвал он, и я поспешно вошел в его спальню.

  Он полулежал в кресле, устало положив подбородок на сцепленные в замок руки, его лицо было задумчивым. Я присел возле него на пол.

  - Что ты думаешь о моем брате Джованни?

  - Я слишком мало знаю его, но мне кажется, он не из тех, кто может доставлять неприятности.

  - Есть люди, доставляющие неприятности самим своим присутствием, притом сами того не сознавая. Отец пришел в восторг, когда увидел своего любимчика. Он так и не понял, что Джованни слаб и глуп, и возлагает на него большие надежды. Ладно, может быть, ты прав, и от моего братца не будет особого вреда. Пусть себе порезвится, постоит на литургии вместе с отцом, потаскается по римским борделям... Если же он вздумает лезть в мои дела, то пожалеет об этом.

  - Вы хотите, чтобы я приглядывал за ним, монсеньор?

  Он усмехнулся, взял меня за подбородок и заглянул в глаза.

  - Было бы неплохо, в особенности если он станет увиваться за Лукрецией... Впрочем, пока он не опасен. Пойдем спать, я устал.

  Герцог Гандии вызывал у меня любопытство. Он не лез в политику, ему не было никакого дела до интриг папы и Чезаре, и вместе с тем ему нравилось жить на широкую ногу. Сопровождаемый повсюду герольдами, оруженосцами и пажами, он неизменно привлекал всеобщее внимание. Он был дружен со многими знатными вельможами, его любили за легкий характер и веселость. Ненависть к нему Чезаре была для меня необъяснима, и мне захотелось узнать о нем побольше.

  Я стал осторожно наблюдать за герцогом, стараясь, чтобы он не заметил моего пристального интереса к его особе. Это оказалось легко: Джованни привык находиться в центре внимания, так что еще один восхищенный взгляд вряд ли побеспокоил бы его. Своими роскошными нарядами из парчи и бархата с золотым шитьем он напоминал царственного шмеля среди мух на летнем лугу.

  Мне хотелось застать Джованни в неформальной обстановке, когда он бы не был окружен друзьями и слугами, посмотреть, что он за человек. Возможно ли, что обаяние и приветливость были только маской, за которой он прятал свои истинные чувства?

  Через две недели после приезда герцога Гандии Чезаре объявил, что собирается провести инспекцию городских тюрем и рассмотреть прошения о помиловании. Зная мое отвращение к подобным мероприятиям, он снисходительно разрешил мне не сопровождать его, однако велел отнести записку кардиналу Караффа, а затем понаблюдать за Джованни, который, по его сведениям, намеревался прогуляться по городу.

  Первое из поручений было делом несложным: кардинал Караффа был другом папы, к тому же этот честный старик был одним из тех, кто мудро держался в стороне от распрей, раздиравших аристократические семейства Рима. Папа Александр любил его общество и советовался с ним по разным вопросам, касавшимся управления Церковью. Доставив письмо во дворец Караффа, я вернулся к себе, переоделся в простой черный костюм и отправился искать герцога Джованни.

  Оказалось, что Джованни только что прослушал литургию и после обеда велел подать ему коня. Я некоторое время поболтал со слугами герцога, успев узнать, что Джованни в восторге от свободной и разгульной жизни Рима, что почти ежедневно он отправляется искать приключений, но не решается в открытую посещать дома удовольствий, предпочитая, чтобы к нему приводили красивых девушек. Разумеется, эти похождения не должны были стать предметом огласки, так что красавицам обычно завязывали глаза и щедро платили за молчание.

  Наконец, герцог, в камзоле из зеленого бархата и длинном плаще, вышел из своих покоев и направился к выходу из дворца. Я последовал за ним на некотором расстоянии, проследил, как он садится в седло, и некоторое время колебался, не взять ли тоже лошадь, но передумал: пешком было удобнее, а ходить я умел довольно быстро. К тому же я знал город гораздо лучше Джованни и всегда мог найти укрытие, откуда мог наблюдать, оставаясь незамеченным.

  На этот раз герцог отказался от большого эскорта, взяв с собой только вестового и еще одного слугу. Из Ватикана он направился к Эсквилину, не спеша проезжая по улицам. Надо сказать, что скромно одетый всадник с двумя слугами - в Риме вещь довольно обычная, а в лицо герцога Гандии мало кто знал, так что без приветственных криков и внимания толпы Джованни доехал до большого каменного дома с садом, видимо, бывшего конечной целью его путешествия. Спешившись, он постучал в дверь, и я успел увидеть женщину средних лет, радостно бросившуюся ему на шею. У дамы было красивое жизнерадостное лицо, обрамленное светлыми вьющимися волосами, полная грудь и тонкая талия. Я не поручился бы, что она не была любовницей Джованни, но поцелуй, которым они обменялись, был вполне невинным.

  Женщина провела герцога в дом, и я несколько часов ожидал его, томясь вопросами, на которые не знал ответа. Уже начало темнеть, когда Джованни вышел на улицу. Слуга поддержал ему стремя, и герцог, сев в седло, помахал рукой женщине, стоявшей у окна со свечой в руке. Она улыбнулась и махнула в ответ.

  Я гадал, куда теперь направится Джованни, но все оказалось просто - он поехал назад, в Ватикан. Он не торопился, и я без труда следовал за ним. По дороге он что-то говорил слуге, но тот отвечал почтительно и односложно, так что я решил, что это был скорее монолог. Возле конюшен апостольского дворца он спешился, бросил поводья конюху и быстро зашагал к лестнице, ведущей в апартаменты.

  Скрываясь в тенях, я направился за ним. Он поднялся на второй этаж и пошел по коридору к своим покоям; я шел в десяти шагах позади. Следить за ним было так легко, что я почти совершенно не прятался, тем больше были мои удивление и испуг, когда герцог, мгновение назад завернувший за угол, вдруг выскочил обратно прямо мне навстречу. Не успев отступить, я налетел на него и едва не упал, больше от неожиданности, чем от силы удара. Что касается Джованни, то он споткнулся и все же рухнул на колени, негромко вскрикнув.

  - Черт побери, - пробормотал он. Я протянул ему руку и помог встать на ноги.

  Он неловко улыбнулся, потирая ушибленное колено. На меня весело глянули темные сияющие глаза.

  - Мой брат говорит, что я редко удосуживаюсь смотреть себе под ноги.

  - Простите, ваше сиятельство...

  - Пустяки. Мне кажется, я обронил кошелек, когда шел со двора, вот и решил вернуться.