- Я... украл зерно, господин.

  Чезаре сдержанно улыбнулся, проведя пальцами по щеке мужчины, а затем повернулся к стоящему поодаль коменданту:

  - Отведите его в камеру. Он сознался в краже, но еще не сознался в убийстве. Мы продолжим завтра... или через день. Сообщите мне, нашли ли у него в доме зерно.

  Комендант поклонился.

  - Теперь я хочу посмотреть ваши записи, так чтобы мне никто не мешал.

  - Вы можете сделать это в соседней комнате, ваше сиятельство.

  Он провел нас в небольшую комнатку, смежную с пыточной, и, положив на стол свою тетрадь и оставив свечу, вышел и прикрыл за собой дверь. Чезаре повернулся ко мне. Его глаза лихорадочно блестели в прорезях маски.

  - Я почти не владею собой... - выдохнул он, схватив меня в объятия, и его напряженный член уперся мне в низ живота. Попятившись от неожиданности, я натолкнулся спиной на стену, и Чезаре тут же навалился на меня, забираясь руками мне под рубашку.

  - Если бы я ударил его еще пару раз, то кончил бы, - признался он, ища губами мои губы. - Целуй меня, Андреа... о, боже...

  Сдернув с меня штаны, он резко развернул меня лицом к стене и, удерживая за руки, почти тотчас грубо овладел мной, так что я едва смог сдержать вскрик. Ужас и боль были так сильны, что я заплакал. Он быстро задвигался, закрыв мне рот ладонью, и я укусил его пальцы. Он яростно застонал - и вдруг излился, прижимая меня к холодному влажному камню стены. Я не мог ни понять, ни тем более принять этого.

  - Прости меня, - прошептал он, опускаясь передо мной на колени.

  Из моих глаз катились слезы, когда я отдавался его изощренным быстрым ласкам; он так хорошо знал, что нужно моему телу, и был так настойчив... Я не мог противостоять ему. Обнимая его, я почувствовал, что близок к концу, и с долгим стоном подался вперед, даря влагу своего наслаждения его приоткрытым губам. Охваченный сладостной судорогой, я упал перед ним на колени, и он удовлетворенно поцеловал меня в последний раз.

  - Уйдем отсюда, - попросил я. Он протянул руку - она была в засыхающей крови - и коснулся моего лица.

  - Наверное, я кажусь тебе чудовищем?

  - Я не хочу обсуждать это, монсеньор.

  - Ты боишься меня. И сердишься на себя самого, верно?

  - Прошу вас, никогда больше не берите меня с собой в это место.

  - Ты предпочитаешь замок Ангела? В тамошних подземельях тоже томятся узники, только не торговцы и мастеровые, а кардиналы и графы...

  - Монсеньор...

  - Ты сердишься, потому что не понимаешь. Я могу дать тебе самому почувствовать в твоей руке плеть, ощутить силу удара, услышать звук рвущейся плоти и скрежет зубов, когда хлыст впивается в обнаженное тело... Хочешь? Это чудесно, правда. Только так я вполне чувствую себя живым и осознаю свое превосходство над теми, кто покорно склоняется передо мной.

  - Нет. Я хочу уйти.

  Он не настаивал. Оказавшись на свежем воздухе, я едва не упал от внезапного головокружения, так что ему пришлось поддержать меня под руку. Мы вернулись во дворец и больше не говорили о том, что произошло в тюрьме, но теперь я знал темную сторону Чезаре, вселяющую в меня неистребимый ужас и отвращение. И все же я продолжал любить его.

  Время шло, стирая память о прошлом, и постепенно я привык к странной жизни кардинала Борджиа. Он доверял мне, и я никогда не обманывал его доверия. Ради него я научился переносить вид крови и пыток, научился убивать кинжалом и отравленной иглой, научился шпионить и разбираться в оружии и ядах. Как-то Чезаре со смехом сказал, что не знает никого, кто отличался бы столь редкой ангельской красотой и столь совершенными дьявольскими навыками убийцы. Разумеется, он не имел в виду себя самого... Я так и не освоил всех тонкостей дворцовых интриг. Убивая тех, на кого указывал Чезаре, я не испытывал ничего, кроме страха и раскаяния, и каждый раз находил утешение лишь в объятиях моего господина, которого любил больше жизни. Мне было все равно, ждет ли меня ад, когда его пальцы касались моей щеки, и он целовал меня с восхищением и благодарностью.

  Его тайны оставались тайнами, когда он хотел этого. Просыпаясь в одиночестве, я гадал, куда он уходит, пока я сплю. Иногда я не видел его по целым дням, порой случайно встречаясь с ним в коридорах дворца. Зачастую он оставлял мне записки с поручениями, которые мне надлежало выполнить, и я не имел права на промедление и объяснения. В жизни Чезаре было много женщин, главной из которых оставалась Лукреция. Несколько раз мы занимались любовью втроем; Лукреции нравилось смотреть, как ее брат берет меня, а потом мы с Чезаре овладевали ею одновременно спереди и сзади, наслаждаясь ее сладострастными стонами и ощущением близости друг друга через тонкую стенку внутри ее тела. Когда позже я думал о том, что мы делали, то ужасался глубинам разврата, в которые меня увлекала страсть к моему господину. Я оправдывал себя лишь тем, что оставался верен Чезаре, и эта верность не позволяла мне окончательно скатиться в бездну зла и порока.

  В середине лета Чезаре объявил, что его брат Джованни по приглашению папы должен прибыть в Рим из Испании. Мы сидели на балконе в его апартаментах, глядя, как солнце лениво скатывается за верхушки деревьев ватиканского сада. Июльская жара накалила камни, и единственным спасением была холодная, почти ледяная вода в наших бокалах, напоминавшая мне о тех временах, когда я был еще простым мальчишкой-водовозом в квартале Треви. Чезаре сделал несколько медленных глотков и вздохнул.

  - Знаешь, мне было спокойнее, пока Джованни оставался в своих владениях, - пожаловался он. - Я не виделся с ним почти три года, и не скажу, что сильно скучал.

  - Ты больше переживаешь из-за Лукреции, - сказал я. - Может быть, теперь все будет по-другому? Твой брат женился, и...

  - Глупая шутка судьбы, - процедил Чезаре, прикрыв глаза. - Бог не дал мне родиться первым, а Джованни Он позволил родиться до того, как умер мой старший брат.

  - У тебя был старший брат? - удивился я.

  - Да, Педро. Он умер, когда мне было тринадцать лет. Ты же знаешь, что старший сын наследует титулы и владения, а второй по старшинству предназначен для церковной карьеры. Меня уже с детства обрядили в сутану, так что после смерти Педро все унаследовал третий сын, Джованни, даже его жену. - Чезаре зло рассмеялся.

  - Тебе была нужна его жена? - ехидно поинтересовался я.

  - Ну, титул герцога Гандии и несколько тысяч дукатов мне точно пригодились бы.

  - У Педро не было собственных детей?

  - Нет, конечно. - Он подумал, потом добавил. - Его супруга сама была в то время еще малым ребенком. Ему было двадцать шесть лет, и он... ну, в общем, у него не было детей, даже тех, которых он мог бы узаконить.

  Он надолго замолчал, и я решил, что разговор окончен, но Чезаре заговорил снова:

  - Я не хочу встречаться с Джованни. Отец слишком любит его, и мне тяжело будет снова смотреть, как на его глупую голову сыплются новые подарки. Однако мне придется встречать его и относиться к нему как к нежно любимому брату. Мои родители были бы счастливы видеть, что между мной и Джованни царят мир и согласие...

  - Я начинаю думать, что ты ему завидуешь.

  Он хмуро посмотрел на меня.

  - Если бы Педро был жив, то Джованни остался бы ничтожеством, каким и является на самом деле, без титулов и привилегий.

  - У его святейшества большие возможности, он позаботился бы о Джованни в любом случае.

  - Разумеется. Красная шляпа кардинала была бы этому бездельнику очень к лицу.

  Я пожал плечами. Чезаре не терпел соперников, а его брат, похоже, был соперником весьма серьезным. Невозможно было сказать, заслуженно ли пользуется Джованни отцовской любовью, или Чезаре просто пытается очернить его в моих глазах, чтобы я имел предубеждение против него. Мне захотелось составить собственное мнение на этот счет, но я ничего не стал говорить об этом своему господину.