Я помолчал, потом решился.

  - А ваша сестра?

  - Лукреция... Я думаю о ней почти постоянно. Многие говорят, что отношения между братом и сестрой греховны, но если даже отец знает ее как мужчина, то можно ли осуждать меня? За те три года, что мы не виделись, я думал, что моя страсть к ней полностью угасла, однако стоило мне только приехать в Рим и увидеть ее, как прежние чувства вспыхнули с новой силой. Теперь она почти постоянно с Чезаре...

  - Но ведь вы навещали ее?

  - Да. Я провел у нее несколько ночей, она была ласкова со мной и говорила, что боится Чезаре и отдается ему больше из страха, чем по желанию. Но как можно ей верить? Лукреция переменчива, как весенний ветер, и так же коварна. Где правда, а где ложь в том, что она говорит? Мы были еще детьми, когда она в совершенстве научилась обманывать. Ей было двенадцать, и однажды она сказала мне, что беременна от меня. Мне не следовало верить ей, потому что у нее уже тогда было несколько любовников, и вряд ли я единственный был настолько неосторожен. Я боялся за нее... Мне казалось, что я обязан заботиться о ней, поэтому настоял, чтобы она уехала в монастырь. Я навещал ее так часто, как только мог, оберегая ее и нашего не рожденного ребенка. А потом явился Чезаре, и вскоре обо всем узнал отец... Я никогда не видел свою дочь. Лукреция говорила, что ребенка увезли в деревню и отдали на воспитание в крестьянскую семью. Как она могла отдать свое дитя с такой легкостью?

  Я уже слышал эту историю, но в пересказе Чезаре она звучала иначе. Кардинал был ослеплен ненавистью и ревностью, его не интересовали истинные мотивы поступков Джованни, потому что он сам был не способен на настоящую любовь.

  - Не ходите больше к Лукреции, - попросил я. - Это дьяволица, а не женщина. Кроме того, если Чезаре узнает, он убьет вас.

  - Я не могу обещать, - устало сказал он. - Все же она моя сестра. Ну а если ей вдруг захочется затащить меня в постель, я не буду сопротивляться.

  - Вы не трус, - засмеялся я. - Вы просто безрассудный и слабый человек.

  - Не отрицаю. Впрочем, Чезаре вряд ли сможет убить родного брата. - Он взъерошил мои волосы. - А вот за тебя я опасаюсь гораздо больше. Я бы посоветовал тебе не приходить ко мне, но то, что случилось между нами, не может быть забыто. Ты нужен мне, теперь даже больше, чем прежде. Если бы ты мог посещать меня тайно, оставаясь незамеченным... Послушай-ка, ведь у тебя есть маска?

  Я улыбнулся. Пажи в масках часто появлялись в приемных знатных вельмож: обычно они доставляли любовные записки своих господ и приглашения на тайные встречи, когда господа не хотели, чтобы об этом стало известно. Плащ мог скрыть тело, а маска - лицо, и я оставался бы не узнанным даже в присутствии Чезаре. Можно было даже немного изменить походку и стать вообще другим человеком. Мысль и вправду была неплохая.

  - Я найду подходящую маску, - сказал я. - Если вы не жалеете о том, что было...

  - Дай мне поразмыслить над всем этим. Меня никогда не тянуло к мужчинам, но с тобой на меня словно что-то нашло. Ты искушен в этой науке благодаря моему брату, верно?

  Я кивнул.

  - Ему нравятся красивые мальчики. Впрочем, у него были и увлечения посерьезнее, но тогда он сам был мальчишкой, его страсть к взрослому мужчине казалась мне игрой. Я не понимал этого...

  - Расскажите, - попросил я.

  - Особо рассказывать нечего. Чезаре по уши влюбился в нашего старшего сводного брата Педро.

  Я изумленно охнул.

  - У нас общий отец, - пояснил Джованни, - но Педро был вдвое старше Чезаре. Я помню его не слишком хорошо. Говорили, что он был отважен и отличился в боях на службе у испанского короля, за что ему были пожалованы владения в Испании, а король даже обвенчал его со своей племянницей... Все это досталось теперь мне. Педро был сорвиголовой, вспыльчивым и прямодушным, и однажды даже угодил в тюрьму. Отец в то время занимал должность кардинала-канцлера при прежнем папе, но ему удалось добиться освобождения Педро и примирения с испанским королем. А потом Педро приехал в Рим. Тут-то Чезаре и стал ходить за ним по пятам, ища возможности угодить ему. Их часто видели вместе; я считал это просто дружбой, потому что мало что смыслил в иных отношениях и уж подавно не считал, что это возможно. Как-то раз я увидел, как они целовались на скамейке в саду у Санта Мария в Портико, но не придал этому значения. Вечером я спросил у Чезаре, неужели Педро так хорошо к нему относится, и он обозвал меня дураком. Потом Педро заболел; ужасная лихорадка, поднимающаяся в жару из окрестных болот, за несколько дней свела его в могилу...

  - Он умер в Риме? - спросил я.

  - Да. Отец очень горевал, но это казалось вполне естественным, ведь он безумно любил его. Сложнее для меня было понять горе и отчаяние Чезаре, который был безутешен. Я пугался, видя его слезы, ведь он почти никогда не плакал. Он отказывался от еды и не спал трое суток, сидя в часовне, где проходило отпевание. На похоронах он стоял возле открытого гроба, глядя на мертвое лицо Педро, и эхом повторял за хором слова реквиема, а слезы все катились и катились из его глаз... Может быть, именно после смерти Педро он так сильно переменился. Во всяком случае, он никогда больше не плакал - и никогда никого не любил по-настоящему. Меня он возненавидел, особенно когда отец передал мне владения и титулы Педро. Я не имел на них права...

  - Это было не твое решение, - медленно проговорил я, и он дернул плечом.

  - Разумеется, я проигрываю в сравнении с Педро. Чезаре всю жизнь стремится быть похожим на него, но успел забыть, каким он был.

  Я содрогнулся. Может быть, старший брат Чезаре действительно был чудовищем, но поверить в это было сложно. Подозрительное, жестокое сердце, не способное на любовь; неукротимая ярость дикого зверя и жажда власти; расточительность и распутство, доведенные до крайности... Неужели такого человека мог полюбить тринадцатилетний мальчишка? Но чем лучше я сам, до беспамятства полюбивший Чезаре?

  - Что ты помнишь о Педро?

  - Ну... Он был храбрый и веселый, знал множество историй, и еще у него было великолепное оружие, которое он позволял нам разглядывать. Лукреция обожала кататься у него на плечах, и он хорошо относился ко всем нам. Он никогда при мне не бил слуг... да в общем он был, наверное, неплохим человеком.

  - Чезаре говорил мне о нем, но я не знал, что они были любовниками.

  - Я не утверждаю этого, - улыбнулся Джованни. - Хотя, судя по всему, так оно и было... Тебя страшит смерть, Андреа?

  - Не знаю. Все люди смертны, придет и мой черед. - Я посмотрел на него, на алый рубец, перечеркнувший его бровь и щеку, на чувственную линию рта. - Но если что-нибудь случится с вами... Я должен буду продолжать жить в мире, где вас уже не будет, и это приводит меня в ужас.

  - Я постараюсь уцелеть и вернуться, - сказал он, целуя меня. - Ради тебя, ради твоей любви.

  Я обнял его, с наслаждением вдыхая легкий запах дыма от его волос, потом он отстранил меня.

  - Тебе нужно идти, - сказал он почти с сожалением. - Я не хочу, чтобы у кого-нибудь возникли подозрения на наш счет.

  Признавая его правоту, я привел в порядок одежду, поцеловал Джованни на прощание и вышел в приемную. Звук моих шагов заставил задремавшего в кресле гвардейца встрепенуться. Щурясь, он недовольно посмотрел на меня.

  - У тебя могут быть какие угодно дела, - пробурчал он, - но ты мешаешь спать его сиятельству. Ты торчал в спальне герцога так долго, что я почти забыл, что ты там. Ступай прочь и в другой раз постарайся приходить с поручениями пораньше.

  Я кивнул, стараясь, чтобы он не разглядел моего лица, и поспешил уйти, унося в сердце новую радость и новые тревоги.

  Кампания в Остии закончилась лишь к апрелю. Испанские войска соединились с силами папы и успешно разбили французов, окончательно вытеснив их из Италии. Замки присоединились к папским владениям, так что у римлян был повод для ликования. Герцога Джованни Борджиа и испанского главнокомандующего генерала Кордобу встречали как триумфаторов. В Риме были объявлены торжества в честь победы, и папа пожаловал Джованни несколько отвоеванных замков.