От этих мыслей мне стало жарко. Вытащив из кармана маску, я быстро огляделся. Охранник в конце коридора, еще один прохаживается у дверей покоев герцога Джованни; двое писцов, проходящих в свете факела по галерее, слишком занятые разговором, чтобы обращать внимание на посторонних. Я расправил маску, все еще сомневаясь, и в этот момент мне показалось, что еще одна легкая тень метнулась в коридоре за охранником позади меня. Вздрогнув, я почти физически ощутил на себе чей-то тяжелый взгляд и поспешно засунул маску в рукав. Мне следовало бы надеть ее раньше. Микелотто сбил меня с толку, и я с самого начала вел себя как последний дурак. Кто угодно мог видеть меня идущим к комнатам герцога Гандии.

  Не спеша повернувшись и заложив руки за спину, я пошел обратно, делая вид, что прогуливаюсь, и тщетно пытаясь разглядеть что-нибудь в конце коридора. Охранник не обратил на меня никакого внимания, но кроме него, я так никого и не увидел. Вернувшись к себе, я с облегчением обнаружил, что Микелотто уже успел уйти, и в приемной не было никого, за исключением дремавшего на стуле гвардейца.

  Прокравшись в спальню Чезаре, я зажег свечу и забрался в кресло, все еще дрожа от странного ощущения близкой опасности. Кто-то следил за мной, или мне действительно померещилось?

  Я заснул прямо в кресле, так крепко, что очнулся только когда Чезаре взял меня на руки и перенес на кровать. Он был обнажен, с мокрых после ванны волос стекали капли воды.

  - Спи, - сказал он, уложив меня и поцеловав в лоб, как ребенка. Я сонно погладил его мускулистую грудь и спросил:

  - Тебя назначили легатом?

  - У тебя были сомнения? - ответил он вопросом на вопрос, ложась рядом со мной. - Спи, мой мальчик.

  Я обнял его и улыбнулся. Он не стал меня тревожить, так что вскоре я снова уснул.

  На следующий день мы проснулись лишь после полудня. За завтраком Чезаре рассказал, как прошло заседание коллегии кардиналов накануне.

  - Вначале отец объявил, что намерен распространить свое влияние на приграничные области Неаполя. Ему, как обычно, удалось сказать это так, что ни у кого не возникло подозрений и недовольства. Однако на многих лицах появилось раздражение, когда он представил подписанную им грамоту о пожаловании Джованни и его потомкам в вечное владение герцогства Беневенто и городов Понтекорво и Террачины. Я ждал шума. Видел бы ты физиономии Орсини и Колонна! Они имели право рассчитывать, что эти бенефиции получат они. Но они молчали, как и прочие. Возмущался только Пикколомини, но я уверен, что отец ему этого не забудет.

  - Молчание еще не говорит об одобрении, - заметил я.

  - Все верно. Но отец знает, кого из них чем припугнуть. Кого нельзя запугать, того можно купить. Если же не помогает ни то, ни другое, можно просто убрать недовольных с дороги.

  Я не стал спорить; эти методы были мне хорошо известны.

  - Значит, Джованни теперь отправится в свои новые владения?

  - Думаю, да.

  - А ты?

  Он помолчал, пристально глядя на меня, разломил хлеб, намазал его медом.

  - Обо мне речь еще не шла, иначе это вызвало бы настоящий бунт, но сегодня будет второе заседание консистории.

   Я подумал, что папа мог бы не откладывать сообщение о назначении Чезаре на следующий день, а порадовать коллегию разом двумя хорошими новостями.

  - Вчера вечером заходил Микелотто, - как бы между прочим сказал я.

  - А. - Чезаре доел хлеб и запил его водой. - Ну, зайдет еще раз.

  Его лицо осталось невозмутимым. Между нами повисло молчание - тяжелое и отчего-то неловкое. Никогда прежде я не чувствовал такого страха в присутствии Чезаре. Я ожидал, что он спросит что-нибудь еще, но он молчал. Мрачные глубины души моего господина и возлюбленного оставались для меня вечной тайной.

  - Я должен идти к обедне, - сказал он. - Пойдешь со мной?

  - Да, конечно. - Я подумал, что в последнее время накопилось слишком много грехов, которые мне нужно было замаливать. - Его святейшество будет вести службу?

  - Ты же знаешь, отец никогда сам не служит, как, впрочем, и я. Думаю, сегодня это поручат Склафенати.

  - Но я всегда считал, что папа должен...

  Он зло рассмеялся.

  - Он никому ничего не должен, Андреа. Он делает то, что необходимо. Между человеком и Богом нет посредника, папа лишь направляет людей, чтобы они выполняли волю Бога. - Чезаре поднялся из-за стола. - Праведность и святость - пустой звук, когда речь идет о простых человеческих интересах.

  Я чувствовал его правоту, но отказывался смириться. Папу Александра называли апостолом сатаны. Разумеется, никто не осмелился бы сказать ему это в лицо. Перед ним склонялись не только верующие и сановники церкви, но даже короли, отлично понимая, что его оружие - не только анафема. Он умел заставлять людей делать то, что ему было нужно, и всегда мстил тем, кто ему не подчинялся. Я видел его только издали: высокий, статный, несмотря на полноту, с улыбчивым привлекательным лицом и ледяным темным взглядом. Он действительно был всемогущ и мог решить любой вопрос и выполнить любую просьбу, если видел в этом выгоду для себя.

  Во время службы в базилике я стоял, низко опустив голову, слушая голос кардинала, отчетливо произносившего слова молебна, и от всего сердца просил Бога о милосердии. Я боялся поднять глаза, чтобы взглянуть на Джованни Борджиа, стоявшего тут же вместе с младшим братом Хофре и его женой Санчией. Мне казалось, что даже случайный взгляд может выдать меня.

  - Я вернусь только завтра, - сказал Чезаре, когда мы спускались по ступеням после окончания службы. - Можешь пойти куда-нибудь развлечься, вот немного денег, этого хватит, чтобы снять девчонку или паренька на ночь.

  Я взял кошелек и почтительно поцеловал его руку. Он усмехнулся и обронил через плечо, уходя:

  - Только выбирай бордель почище.

  Поклонившись, я посмотрел ему вслед. Кошелек был тяжел, но вряд ли золота в нем хватило бы, чтобы купить любовь единственного человека, которого я хотел до безумия - герцога Джованни Борджиа. Я дождался, пока Джованни вышел из базилики. Он говорил о чем-то с Санчией, она смеялась, прикрывая рот ладошкой. Хмурый Хофре шел следом, глядя на старшего брата и жену почти с ненавистью. Вряд ли у них все ладно, подумал я. Джованни не мог остаться равнодушным к красоте Санчии, оставалось только гадать, как далеко все зашло. Я подошел ближе, и взгляд герцога упал на меня. Он вздрогнул, смущенно отвел глаза и отпустил на время руку Санчии. Хофре посмотрел на меня равнодушно, как на любого из тех, что толпились возле базилики, желая лицезреть папу и получить благословение. У юного Борджиа было холеное бесстрастное лицо с маленьким подбородком и тонкими губами; его можно было бы назвать привлекательным, если бы не его злое, оценивающее выражение. Я знал, что Хофре не любил никого из своих братьев, да и вообще, похоже, не испытывал ни к кому теплых чувств. Чезаре презирал его, и я постепенно научился относиться к нему точно так же.

  До дворца я шел следом за ними, а потом направился в свою комнату, надел плащ и, убедившись, что Микелотто не ожидает в приемной Чезаре, закрыл лицо маской, прежде чем выйти в коридор. До покоев Джованни я почти добежал, сгорая от нетерпения. Меня впустили беспрепятственно; герцог собирался обедать вместе с младшим братом и его супругой, но согласился уделить мне несколько минут.

  Когда я вошел, он сам поднялся мне навстречу и прежде, чем я успел хоть что-то сказать, извинился перед Хофре и Санчией:

  - Этот человек принес важные новости, я должен поговорить с ним наедине.

  Мы вышли в соседнюю комнату, и я тут же прижал его к стене и сорвал с себя маску, ища губами его губы.

  - Черт возьми, - прошептал он, задыхаясь. - Андреа...

  - Я болен вами, - горячо простонал я. - Я не в силах не думать о вас. Могу ли я надеяться увидеться с вами сегодня вечером?

  Его рука скользнула вниз по моей груди, к паху, пальцы погладили мой твердеющий член.