- Нужно идти, - сказала она, несмело потянув Жана за руку. Он кивнул и последовал за ней.

   Возле палатки подремывал стражник, еще трое солдат у костра играли в кости. При виде лекаря и его спутника все как по команде подняли головы, а проснувшийся стражник хрипло поинтересовался, все ли в порядке у государя.

   - Он отдыхает, - ответил юноша спокойно, - и вам не следует тревожить его сон. Если все будет хорошо, к утру лихорадка прекратится, и твой государь будет здоров.

   Они пошли прочь, никем не удерживаемые, пробираясь мимо костров и часовых, пока не оказались у самой границы лагеря. Миновав луг, где под присмотром интендантов мирно паслись стреноженные лошади, они, наконец, остановились на краю леса, глухо шумевшего под ночным ветром.

   Айна ждала, что Жан заговорит первым, но юноша молчал, и его молчание пугало ее больше всего, что случилось нынешней ночью.

   - Мы должны уйти как можно дальше, - сказала она, пытаясь разглядеть во тьме его лицо. - Давай возьмем лошадей и отправимся на север, рано или поздно мы встретимся с моим народом. Они примут нас, как всегда принимают путников. - Видя, что он молчит, она продолжала. - Ты же понимаешь, что я не могу вернуться в Тырново. Изгнание - меньшее, что получу я от племянников Иоанниса, потому что у него нет сыновей, чтобы унаследовать трон. В худшем же случае меня просто бросят в подземелье... Жан!

   Он смотрел на нее, не видя, и она с отчаянием осознала, что для него и в самом деле все кончено. Отныне их дороги разойдутся, хочет она того или нет.

   - Ты беспокоишься о своей судьбе, - проговорил он ровным голосом. - Но теперь ты свободна, а свобода порой ценнее золота, правда? Оставь меня, я не могу следовать за тобой. Мой долг исполнен, и хотя я не чувствую радости от мести, в ней есть какое-то успокоение.

   Она покачала головой.

   - Ты самый необыкновенный человек из всех, кого я встречала. Раньше я не верила в добро и верность, не думала, что ради клятвы, данной мертвецу, кто-то может сам пойти на смерть... Епископ говорил, что в наше время праведников на земле не осталось, но я вижу, что он не прав.

   Жан засмеялся - тихо и горько.

   - Ты называешь праведником мужеложца и убийцу. Я научился ненавидеть и научился убивать, и очень далеко ушел от того образа, который выбрал для себя, принимая обет госпитальера! А еще - я ни о чем не жалею, только не могу простить себе, что не нашел его раньше, пока он был еще жив...

   - Бодуэн? - спросила она, холодея. - Ты говоришь о нем? Он...

   - Я любил его. Он научил меня всему, что я знаю в науке любви. А еще благодаря ему я узнал, что такое истинная преданность и каково это - жить без человека, который дорог тебе больше самой жизни. Простой мальчишка-рыцарь полюбил знатного правителя Фландрии... Чудовищно, правда?

   Айна смотрела на него, широко раскрыв глаза от изумления.

   - Но... Я думала, что...

   - Ты уже не считаешь меня святым? - усмехнулся он. - Ты никогда не понимала, что он значил для меня?

   - О, великая Мать!.. - Она потрясенно молчала. Жан постоял немного, глядя на нее, потом отвернулся и собирался уйти, но она удержала его и взяла его ладони в свои. Как же они были холодны - руки целителя, руки убийцы... Его пальцы в последний раз мягко сомкнулись на ее запястьях в прощальном пожатии.

   - Я буду помнить тебя, - сказала Айна, чувствуя, как по щекам сбегают слезы.

   - Я тебя тоже, - прошептал он, повернулся и зашагал прочь, и вскоре ночной сумрак поглотил его высокую, закутанную в плащ фигуру.

   Когда хоронили старого настоятеля обители святого Иоанна под Константинополем, все пятеро монахов собрались у часовни, чтобы опустить под алтарь останки своего патриарха. Отец Жан прожил больше семидесяти лет - почтенный возраст. Появившись в этих краях еще юношей полвека назад, он сам выстроил эту часовню и скромное обиталище из камней, скрепленных глиной. Живя в уединении, он проводил время в работе и молитвах, снискав себе репутацию сурового праведника, не ищущего общества людей. Спустя восемь лет с начала его отшельничества судьба привела к нему еще двоих странствующих монахов, разочаровавшихся в политике константинопольского архиепископа. Так возникла маленькая обитель, которую не трогали ни греки, ни латиняне, ни турки. Война обходила отшельников стороной, менялись правители, время текло, унося прочь годы и десятилетия.

  Смерть отца Жана была тихой. Еще накануне он велел своему преемнику сделать все необходимые приготовления и попросил похоронить его в часовне под алтарем, где он любил молиться и где, по его словам, он уже давно подготовил себе место. Он был спокоен, и, когда его душа отлетела, на лице его застыла улыбка.

  Когда братья подняли тяжелую каменную плиту под алтарем, чтобы опустить в открывшуюся яму зашитое в саван худое тело, они с удивлением обнаружили, что могила уже служит кому-то местом упокоения. На небольшом постаменте покоился гладкий, словно отполированный, человеческий череп, тускло блеснувший в падающем в яму свете угасающего дня. Кем был этот человек? Почему отец Жан захотел быть похороненным вместе с ним? На эти вопросы никто не знал ответа, но воля настоятеля должна была быть выполнена.

  Мертвое тело медленно опустили во тьму, и двое тех, кому суждено было воссоединиться лишь после смерти, наконец воссоединились.