- Так ваш новый наниматель - герцог де Монтефельтро? - удивился поверенный вполголоса. - Вот уж не подумал бы, что его интересует живопись. Его отец был воякой до мозга костей, и говорят, муштровал своих сыновей не хуже полкового сержанта. Посмотрите на выправку этого молодого человека, он держится прямо, как солдат.

   - Он действительно хорошо умеет обращаться с мечом и арбалетом, но не испытывает к ним сильного пристрастия. Я расписываю его замок уже несколько месяцев, и вместе со мной работают скульпторы и резчики по дереву, а герцог отдает каждую свободную минуту обдумыванию интерьеров и росписей.

   - Удивительно, не правда ли? В особенности после того, как его семью постигло такое несчастье...

   - Вы думаете, Лодовико де Монтефельтро сошел с ума? - спросил Фабио. - Могу вас заверить, что с головой у него все в порядке. Он увлечен искусством, только и всего.

   - Знаете, синьор Сальвиати, вы теперь вполне состоятельный человек, так что могу порекомендовать вам вложить деньги в банк под хорошие проценты... Кто знает, они могли бы пригодиться вам позже. Ваша жена была бы довольна, узнав, что вы приумножаете ваше состояние.

   Фабио вздрогнул, когда Барбаццо упомянул его жену, но взял себя в руки.

   - Пожалуй, вы правы. У меня с собой двести дукатов, это не много, но я готов открыть у вас депозит.

   Барбаццо выдал ему расписку и забрал деньги, быстро пересчитав их. По-видимому, его не слишком волновал вид золота, и работа с деньгами была ему привычна.

   - Я могу попросить вас об услуге? - спросил Фабио, взяв чистый лист пергамента.

   - Разумеется, синьор Сальвиати.

   - Я хочу завещать свой депозит моей жене Терезе. - Он написал расписку и протянул ее Барбаццо. - Если со мной что-нибудь случится, пусть она заберет эти деньги. Я хочу попросить вас, если я не вернусь через год, отнести ей их вместе с причитающимися процентами по этому адресу. Вы честный человек, синьор Барбаццо, и я верю вашему слову больше, чем бумагам.

   - Надеюсь, с вами ничего не случится, - улыбнулся поверенный. - Однако могу обещать, что исполню ваше желание.

   Они покинули контору Спаноччи уже после полудня, но Лодовико настоял на том, чтобы не задерживаться дольше в Сиене. Фабио понимал, что герцог щадит его чувства, не оставаясь в городе, с которым у него было связано столько воспоминаний. Ночевать им пришлось в небольшой придорожной гостинице. После скромного ужина Лодовико приказал приготовить комнаты для ночлега, и, несмотря на протесты Риньяно, велел сопровождавшим его охранникам ложиться спать.

   - Меня не зарежут во сне, - сказал он. - У меня всегда наготове меч и кинжалы, а сплю я чутко, так что можете не волноваться о моей безопасности.

   Он метнул быстрый взгляд на Фабио, и художник понял, что он еле сдерживает себя. Удалившись в отведенную ему комнату, Фабио умылся, переоделся в ночную рубашку и дождался, пока все его спутники разойдутся на ночлег, а затем выскользнул в коридор и бесшумно пробрался к двери комнаты герцога.

   Лодовико уже ждал его. Едва художник появился на пороге, юноша бросился к нему и обнял, с наслаждением прижимаясь всем телом и покрывая поцелуями его лицо.

   - Какое мучение видеть вас, говорить с вами и не иметь возможности прикоснуться к вам несколько дней! - воскликнул он. - Вы даже не представляете, как много это теперь для меня значит!

   - Лодовико, мой дорогой мальчик...

   - У меня не хватает воображения, чтобы придумать причину, по которой я должен остаться с вами наедине, - засмеялся юноша. - Все они никуда не годятся и покажутся смешными даже ребенку, а между тем я просто схожу с ума... О, Фабио...

   Он застонал, когда художник настойчиво поцеловал его в губы. Ощущение мягких губ Лодовико, его нетерпеливого языка, всего его трепещущего гибкого тела заставило Фабио задохнуться от мгновенного болезненного желания. Раздевшись донага, герцог упал на постель, увлекая Фабио за собой, и тот осторожно коснулся его восставшей плоти. Лодовико быстро сорвал с него ночную рубашку и стал гладить и целовать его плечи, грудь, живот, опускаясь все ниже. Его порывистые ласки вызывали у художника невероятное удовольствие. Фабио стонал, пропуская сквозь пальцы густые кудри юного герцога, и вдруг губы Лодовико сомкнулись на головке его члена. Фабио вскрикнул, покоряясь движениям жаркого влажного языка, губ и пальцев, ласкающих его с неистовым возбуждением. Его руки легли на плечи юноши, слегка направляя его, и вскоре он почувствовал подступающую волну наслаждения; оно вспухало в нем, пока не взорвалось несравненной, яростной, почти непереносимой вспышкой мучительного восторга. Он выгнулся всем телом, брызнув пульсирующими струями семени, и Лодовико стиснул его бедра, принимая в себя все до последней капли.

   Содрогаясь, Фабио склонился к юноше и принялся целовать его, шепча слова безмерной любви и благодарности. Он бережно уложил его на постель и стал ласкать, чувствуя безумный огонь страсти, охватывающий Лодовико. Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы довести герцога до самого конца. Фабио поймал его ртом, лишь несколько жемчужно-белых капель пролилось на блестящий от легкого пота мускулистый живот юноши.

   - Ты ангел, - выдохнул Фабио, целуя его разгоряченное лицо. - Могу ли я поверить, что все это не сон?

   Лодовико молча улыбнулся, его пальцы скользили по телу художника в сдержанной признательной ласке.

   Дождавшись, пока герцог заснул, Фабио ушел в свою комнату. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь случайно обнаружил их поутру вместе, хотя никогда еще он так остро не нуждался в обществе Лодовико, как теперь.

   Разбуженный голосами в коридоре, Фабио понял, что проспал до позднего утра. Слуга постучал в его дверь, крикнув, что пора просыпаться, если господин художник не желает продолжать путь во Флоренцию в одиночестве. Спустившись к завтраку в общую залу, Фабио застал там всех своих спутников и сел возле Риньяно, усердно расправлявшегося с копченым окороком и пирогами. Герцог Лодовико, сидевший прямо напротив, обменялся с художником быстрым взглядом и улыбнулся, коснувшись под столом его колена своим. Юноша выглядел свежим и отдохнувшим, волосы цвета полночи были аккуратно расчесаны; простая дорожная куртка, кожаные штаны и высокие сапоги делали его похожим на обыкновенного путешественника.

   - До Флоренции отсюда совсем недалеко, - сказал Риньяно. - Думаю, мы можем добраться к полудню. Ваше сиятельство, я вышлю вперед слугу, чтобы предупредить о вашем приезде.

   - Да, хорошо. - Лодовико кивнул. - Я напишу письмо.

   После завтрака он действительно набросал несколько строчек на листе пергамента, запечатав его воском, и отдал Риньяно. Пока они выезжали со двора, герцог обратился к Фабио:

   - Надеюсь, нам удастся неплохо устроиться.

   - Республика не слишком жалует вельмож из Романьи, - заметил художник.

   - Ей все равно. У Пьеро Медичи было несколько дворцов, большое семейство и куча родни, половина из которой до сих пор постоянно наезжает во Флоренцию погостить, так что на нас не будут обращать слишком много внимания. Пока гости платят и не покушаются на власть, республика молчит... Надеюсь, пожелания, которые я высказал в письме, будут выполнены.

   - Какие пожелания?

   Лодовико весело улыбнулся и слегка пришпорил лошадь.

   Дорога тянулась вдоль берега реки Арно, по которой сновали рыбацкие лодки и небольшие торговые суда. Все чаще путникам попадались груженые товарами повозки мелких торговцев и крестьян, везущих продавать в город фрукты, а то и купеческие обозы с охранниками. Всадники легко обгоняли ползущие по дороге телеги, и уже через несколько часов завидели раскинувшийся впереди большой город с возвышающимися над ним соборами, башнями и колокольнями. Черепичные крыши казались издали выщербленным огромным щитом, накрывающим город сверху. Дорога стала шире, поток путешественников и повозок - гуще, и совсем скоро герцог де Монтефельтро и его спутники въехали в городские ворота и направились по запруженным народом улицам к центру.