- В чем дело, Лодовико?

   Юноша ответил не сразу, а когда заговорил, то начал с вопроса:

   - Вы знаете Паоло Орсини?

   - Того, который тщетно добивался руки папской дочери Лукреции? Вроде бы я о нем слышал, но...

   - Нет, вы путаете его с Франческо, его кузеном. Паоло - второй племянник кардинала Орсини.

   - Я слишком плохо знаю их всех.

   - Паоло показался мне неплохим человеком. - Лодовико помолчал. - Он хорош собой, умеет держать себя в обществе и разбирается в живописи... Я успел сдружиться с ним, и он обещал показать мне работы своих мастеров.

   Фабио ощутил укол ревности.

   - Я... не должен говорить об этом, - вдруг сказал герцог и опустил глаза. - Фабио...

   - Не скрывайте ничего, мой друг. Что произошло?

   - Паоло Орсини очень популярен в городе. Про него говорили, что он поклонник мужской красоты, и меня это немного интриговало, но его постоянно окружают и мужчины, и женщины, стремящиеся добиться его внимания, так что я не очень доверял тому, что болтают. Я считал его просто хорошим человеком, и разговаривать с ним было интереснее, чем с солдафонами вроде Вителли. Но сегодня...

   Он умолк и покачал головой, словно собираясь с мыслями. Фабио встал, подошел и обнял его, как ребенка. Лодовико взял его руку и поцеловал, потом заговорил снова:

   - Мы собрались у Колонна. Сначала говорили о политике; кто-то сказал, что Чезаре собирает в Риме войско, чтобы двинуться на Камерино, и стали обсуждать, потребуется ли ему помощь. Паоло заявил, что выступит, если его попросят об этом, но вовсе не жаждет оказаться на войне. Потом он позвал меня в галерею, чтобы выпить вина и поговорить о чем-нибудь более приятном, чем бойня в угоду святой Церкви. Я пошел за ним, и когда мы остались вдвоем в полутемном коридоре, он прижал меня к стене и стал пытаться поцеловать, одновременно забираясь руками мне под рубашку. Фабио, это было омерзительно... Я пытался вырваться, и он сказал, что сделает для меня все что угодно. Он говорил, что давно мечтает принадлежать мне как женщина... Потом я услышал еще много всякого, и его слова были для меня жутким откровением. Я... Фабио, я хотел его, и одновременно испытывал чувство гадливости. Он звал меня в спальню и прикасался ко мне... везде. - Лодовико вздрогнул, стиснув пальцы художника. - Он предлагал мне себя, и я не знал, как поступить. Наверное, я был больше испуган, чем возбужден, потому что не представлял себе, о чем он говорит... Потом я оттолкнул его и ушел, а он бежал за мной следом до самого крыльца. Я не оглядывался, но знал, что он смотрит мне вслед...

   Фабио молчал. Он знал, что рано или поздно наступит момент, когда Лодовико обнаружит, что на свете есть множество мужчин и женщин, не придающих большого значения словам "верность" и "любовь", и однажды кто-нибудь из них заменит юноше старого художника, страсть к которому выглядела так нелепо... Фабио почувствовал, как его сердце сжимает холодное отчаяние.

   Лодовико встал, снял одежду и вопросительно посмотрел на художника.

   - Фабио, вы так нужны мне. - Он лег на постель, опираясь на локоть, и указал на место рядом с собой. - Идите сюда.

   Фабио нерешительно подошел и присел на край кровати, и Лодовико принялся нетерпеливо раздевать его, одновременно ласками понемногу возбуждая в его теле желание.

   - Вы никогда не говорили мне всего, правда? - прошептал герцог, заключая его в объятия. - Почему?

   - Я не думал, что это было бы правильно, Лодовико. Вы так молоды...

   Юноша склонился над ним и поцеловал - с томительной, глубокой нежностью.

   - Мне нравится все, что вы делаете. Эти ощущения сводят меня с ума... Фабио, я люблю вас. Никто, кроме вас, не может прикасаться ко мне так... Паоло красив, но когда он касался меня, я чувствовал только отвращение. Я думал о вас... Но теперь я понимаю, что мне действительно нужно знать больше.

   - Лодовико... - Фабио затрепетал. Уложив герцога на спину, он стал целовать его грудь и живот, опускаясь губами все ниже, туда, где под его рукой уже восстала твердая мужская плоть. Некоторое время он ласкал ее ртом, а потом Лодовико настойчиво потянул его вверх, на себя. Их лица оказались друг против друга, и герцог снова принялся целовать Фабио, поглаживая его плечи и грудь.

   - Я хочу знать, - проговорил Лодовико, обнимая его бедра, и Фабио, приподнявшись на нем, отыскал рукой его член. Желание и страх боролись в его душе. Он так боялся переступить ту грань, что до сих пор разделяла их, ступень высшего откровения, за которой, он знал, не оставалось больше ничего, кроме всепоглощающей радости безраздельного обладания и окончательного ужаса неизбежной потери. Он замер, с любовью и трепетом глядя в лицо Лодовико, и почувствовал, как к глазам подступают слезы.

   - Фабио... - с мольбой прошептал юноша, коснувшись пальцами его щеки, и тогда он решился.

   Боль. Она заполнила, казалось, весь мир, сжигая его вихрем слепящих искр, безумием яростного вторжения. Он закричал, и его мучительный крик смешался с криком Лодовико; оба застыли, глядя друг на друга широко распахнутыми глазами.

   - Боже, - выдохнул герцог, - Боже... Я... Прости меня...

   - Все хорошо, - проговорил Фабио, не пытаясь больше сдерживать слезы. - Так и должно быть.

   Он опустился ниже, и огненное копье вонзилось еще глубже, заставляя его почти до хруста стиснуть зубы. Лодовико застонал, судорожно вцепившись в его бедра, и Фабио осторожно задвигался, привыкая к боли и слушая ощущения собственного тела. Лодовико стал ласкать его, не сводя изумленных и восторженных глаз с его лица. Тонкие пальцы юноши скользили по телу Фабио именно так, как нравилось художнику, доставляя ему настоящее блаженство, и вскоре боль почти ушла, уступив место удовольствию. Отдаваясь плавному ритмичному движению бедер Лодовико, Фабио стонал, чувствуя, как внутри его тела нарастает жаркая волна, порождаемая новыми, ни с чем не сравнимыми ощущениями. Он задрожал, охваченный сладостным предвкушением, и Лодовико откликнулся, двигаясь все быстрее. Склонившись к юноше, Фабио поцеловал его, чувствуя подступающую судорогу, и, послушный ласкающей его руке, излился, сдавленно вскрикнув от почти непереносимого восторга. В тот же миг Лодовико, выгнувшись, замер с долгим стоном, и Фабио почувствовал в себе его семя. Он снова испытал боль, когда юноша выскользнул из него, но эта боль для него теперь ничего не значила. Почти лишенный сил, художник лег рядом с Лодовико; его сердце колотилось так, что готово было выскочить из груди, глаза заливал пот.

   Герцог дышал глубоко, глаза его были закрыты, по щекам пролегли влажные дорожки.

   - Ты плачешь? - спросил Фабио, целуя его в полуоткрытые губы.

   - Я... со мной такое произошло впервые. - Он открыл глаза и почти с упреком посмотрел на Фабио. - Я не знал...

   - Я тоже. - Художник помолчал. - Я просто не мог себе представить, что когда-нибудь сделаю это. Тебе понравилось?

   - О да. Я видел, что делаю тебе больно, но не мог остановиться...

   - Это действительно больно, Лодовико. Наверное, именно это испытывает женщина, когда мужчина берет ее в первый раз, так что ты, можно сказать, лишил меня невинности.

   - Прости... Теперь я понимаю, почему ты не хотел раньше сделать это со мной.

   - Нет, дело не только в боли, мой ангел. Ты обязательно поймешь это позже, но я не стану говорить об этом сейчас. Между нами давно нет тайн, просто иногда слова не нужны. Ведь и ты в определенной мере лишился сегодня невинности, а это значит, что мы оба приобрели кое-какой опыт... Я никогда не предполагал, что смогу отдаться другому мужчине, но мне хотелось, чтобы ты почувствовал радость обладания.

   - Я оценил силу твоей любви. - Лодовико поцеловал его в висок, ласково отведя в сторону прядь потемневших от пота волос. - Это потрясло меня больше, чем откровение близости. Фабио... Можно ли мечтать о большем счастье?