Цитадель твоего сердца

  "Я не знаю, для чего пишу эти строки. Может быть, после того, как все закончится, я заберу эти записки с собой или, что вероятнее всего, их найдет один из тех молчаливых церберов, что охраняют нас по поручению тирана... Что толку гадать? Все лучше хоть такое занятие, чем мерить шагами комнату, терзаясь тоской и мрачными предчувствиями неизбежного.

  Мое имя - Джованни Эванжелиста Манфреди, или просто Оттавиано, как меня с детства называли дома. Когда-то это имя было известным... не столь уж давно, по меркам обычных людей, живущих в мире за стенами мрачной крепости, ставшей мне теперь домом. Здесь время течет иначе, превращая минуты в часы, а часы - в недели. Сейчас я чувствую себя почти стариком, и если бы не малыш Асторе, я, наверное, не смог бы противиться искушению и наложил на себя руки. Но когда я смотрю на него, мое сердце сжимается от нежности и печали, и я понимаю, что ответственен за его судьбу до самой смерти. Знатный пленник все равно остается пленником, не правда ли? Я убивал и сам шел на смерть ради него, ради чистой и благородной души, доверившейся мне безоглядно. Мы продержались так долго, как только было возможно, но ведь нет на свете крепости, которую невозможно взять... Но я забегаю вперед, а ведь мне хотелось рассказать всю историю от начала до конца, времени-то у меня, как у почетного пленника, теперь предостаточно. Пока Асторе спит, а я не знаю покоя, потому что начинаю терять надежду когда-нибудь вновь обрести свободу и увидеть родину. Спи, Асторе, мой маленький ангел, мой брат и государь, пока еще можешь спать, пока еще веришь в честность и доброту человека, прельстившего тебя своими речами! Мой наивный братишка, так и не научившийся отличать ложь от милосердия, а лицемерие от настоящей любви...

  Наверное, начать стоило бы с того, как умер мой отец. Мне в ту пору было шесть лет. Я знал, что моя мать после моего появления на свет ушла в монастырь, и отец, правитель Фаэнцы, женился во второй раз на знатной женщине из Болоньи. Мои старшие братья, Франческо и Сципионе, постоянно дразнили меня, так что первые мои детские воспоминания связаны с обидами и чувством отверженности.

  Асторе родился на три года позже меня; маленький запеленатый живой комочек в колыбели вызывал у меня невольное любопытство и восхищение. Мать любила его без памяти... в отличие от нашего отца, которого считала мужланом и солдафоном и не упускала случая выразить свое презрение к нему. Отец терпел ее вздорный характер, пока ее стараниями он не был отправлен в лучший мир. Заговор увенчался успехом, и тело моего несчастного родителя, исколотое кинжалами, было сброшено с городской стены. Женщина, которую я привык называть матерью, забрала с собой малыша Асторе и укрылась в крепости. В городе поднялся бунт. Я хорошо помню всю эту суматоху на улицах, за которой наблюдал из окна своей комнаты, помню свой страх и старших братьев со шпагами в руках, готовых отомстить убийцам отца. Они убежали на площадь, чтобы присоединиться к штурмовавшим крепость простым горожанам, а я остался, сгорая от ужаса, тревоги и одиночества.

  Все закончилось, когда из Валь-ди-Ламоне подоспели ополченцы и сдали город под власть Флоренции. Моя мачеха вернулась во дворец, и Асторе сделался правителем Фаэнцы. Теперь трехлетнего малыша называли "ваше сиятельство", и в городском совете он имел собственное место. Я завидовал ему и долго не мог понять, почему власть не унаследовал старший брат, Франческо, однако положение матери старших братьев, как мне объяснили, не могло обеспечить кому-либо из нас троих власть над Фаэнцой.

  Франческо вскоре уехал в Венецию, и с тех пор мы лишь изредка получали от него письма, из которых знали, что он устроился на военную службу и добился хорошей должности. Сципионе отправился в Болонью к деду, а я остался в Фаэнце, поскольку был еще мал, под опекой слуг и нянек, вместе с маленьким Асторе. Мы почти все время проводили вместе. Этот серьезный не по годам белокурый малыш постоянно требовал, чтобы ему читали вслух. Поначалу с этим неплохо справлялись его мать и ее новый друг синьор Альти, но потом им это прискучило, и почетную обязанность чтеца возложили на меня. Я рано научился читать и писать, и страшно гордился своим умением, но тогда, клянусь, возненавидел грамоту всеми печенками: Асторе заставлял меня по нескольку раз перечитывать сказки о рыцарях, да так что через несколько дней мне даже не требовалось заглядывать в книжку, чтобы повторить все без ошибки. Уже тогда он заявлял, что станет великим полководцем, а я только посмеивался над ним. Порой, раздраженный его детским хвастовством, я устраивал "его сиятельству" невинные шутки вроде привязывания его к кровати, пока он спал, или запускания жука ему за шиворот. Едва сдерживая слезы, Асторе обычно вынимал меч и грозился расправиться со мной; его деревянный меч не вызывал у меня ничего, кроме смеха, но мне нравилось, что ему не приходило в голову бежать жаловаться на мои злые проделки старшим. Наш дед, Джованни Бентивольо, не любил нытья, а Асторе обожал его и изо всех сил старался угодить старику, когда тот приезжал в Фаэнцу. Дед был суров и ни за что не простил бы внука, если бы тот вел себя как девчонка и постоянно жаловался.

  У меня не было другой компании, кроме Асторе, он таскался за мной повсюду, как тень. Я учил его лазить по деревьям, но его мать, застав нас однажды за этим занятием, пришла в ужас. Я был наказан, и синьор Альти подробно объяснил мне, что со мной сделают, если Асторе разобьет себе голову. Асторе ревел, требуя, чтобы меня простили, а потом укусил Альти за палец и велел слугам высечь его. Помню, меня это здорово насмешило, хотя весь тот день мне пришлось просидеть взаперти и остаться без ужина. Когда мать решила отвезти Асторе в Болонью, он не хотел расставаться со мной и, что было для него большой редкостью, дал волю слезам в моем присутствии: вначале он заявил, что я должен ехать с ними, чтобы защищать их от разбойников; потом, поняв, что этот довод не убедителен, пригрозил посадить мать в подземелье, если она не возьмет в Болонью и меня, а затем начал всхлипывать и в итоге разревелся, как обычный младенец. Мне стало жаль его, а донна Франческа пообещала, что они вернутся очень скоро.

  Обещание обещанием, а в Фаэнцу они вернулись только через год. Я уже успел позабыть своего беспокойного братишку, но мне явно не хватало шума многочисленного семейства. Фактически, я жил один: слуги были почтительны, но их общество меня не радовало. Я читал, играл в мяч с кастелланом, а больше просто бездельничал и откровенно скучал, так что возвращение Асторе доставило мне больше радости, чем я сам ожидал. Мне казалось, что возиться с малолетним ребенком, каковым я считал его - занятие не для меня, и я обреченно ждал, что меня снова заставят читать вслух глупые сказки или попросят возглавить армию глиняных солдатиков. Что ж, признаться, я был удивлен. Асторе приехал без матери, в сопровождении только пожилого сенешаля, и при одном взгляде на него я понял, из какого теста получаются хорошие правители. Его лицо было лицом ребенка, но голубые глаза смотрели серьезно, а шпага в ножнах у пояса была хоть и небольшой, но вполне настоящей. В течение прошедшего года он начал обучаться латыни и греческому языку, фехтованию и верховой езде, поскольку дед его считал, что эти дисциплины делают из мальчика мужчину, а из мужчины - правителя. Я был неприятно задет тем, что сам начал обучаться всему этому гораздо позже. Что ж, решил я, "сиятельству" в наше время положено быть просвещенным человеком.

  Мы неплохо проводили время, играя или объезжая окрестности. По утрам мы вместе занимались чтением и письмом, потом играли в мяч или в шахматы, гуляли по городу, фехтовали или боролись под руководством наставников, а после обеда Асторе отправлялся в синьорию слушать дела. Мне же в его отсутствие тоже нашлось занятие: в библиотеке обнаружились книги о походах Александра Великого, так что я имел возможность развлечь себя чтением. Обычно я сгребал в мешок глиняных солдатиков и располагался прямо на полу в библиотеке, по ходу описания расставляя на деревянном полу войска и разыгрывая картину сражения. Постепенно моя армия пополнялась новыми солдатами, деревянными камнеметами и укреплениями, и скоро они уже не помещались в одном маленьком мешке. По вечерам я вырезал из дерева или лепил из глины фигурки, пока Асторе рассказывал мне о том, что происходило за день в городе. Честно говоря, меня мало интересовали подробности краж и тяжб между ремесленниками или купцами, но руки мои были заняты работой, так что я молча слушал, а Асторе, польщенный моим вниманием, разливался соловьем.