Смешавшись с прислугой, я прошел прямо в залу и остановился у стены. Монсеньор сидел за столом напротив гостя и что-то говорил - я не слышал, что именно, но по его напряженному лицу догадался, что разговор был не просто приятной беседой о пустяках. Его взгляд случайно упал на меня, он нахмурился и, подозвав слугу, указал ему на меня. Слуга кивнул и направился прямо ко мне.

   - Джованни, монсеньор просит тебя уйти, - сказал он.

   Это стало для меня неожиданностью. С чего бы кардиналу прогонять меня? Такого не было еще ни разу, и такое поведение монсеньора озадачило и обеспокоило меня. Кардинал продолжал смотреть на меня в упор, и у меня не оставалось выбора, кроме как покинуть залу. Но я твердо решил, что далеко не уйду.

   Очутившись за дверями, я начал прохаживаться взад и вперед, поминутно заглядывая в залу, но это ничего не дало: я был слишком далеко и не знал, о чем идет разговор. Мне был виден лишь профиль незнакомца - высокий лоб, правильной формы нос, твердый, чуть выдающийся вперед подбородок. Его ровно остриженные волосы были темными, но в них кое-где уже серебрилась седина. Пожалуй, он был еще молод, во всяком случае, моложе моего господина, лет около тридцати пяти или чуть более. Его лицо было привлекательным, даже красивым - экзотической красотой северянина, хотя его обветренная кожа была темной от загара. Когда он повернулся, я увидел его глаза - серые и холодные как сталь. Казалось, они способны были бесстрашно смотреть в глаза самой смерти.

   Я решил, что непременно спрошу кардинала, что за новости привез ему этот человек. Может быть, в Византии снова переворот? Или император Бодуэн захватил греческие земли к западу от Константинополя? Или патриарх, ставленник Ченчо, отдал Богу душу? А может быть, приезд незнакомца никак не связан с делами Империи?

   Весь вечер я промаялся, гадая, почему монсеньор не хотел, чтобы я присутствовал при его разговоре с гостем. Когда они пошли в кабинет кардинала, я на расстоянии последовал за ними, стараясь оставаться незамеченным. Это было несложно: как обычно, кардинала сопровождали аббаты, слуги и секретари, почтительно державшиеся поодаль, но готовые явиться по первому знаку своего господина. Он отмахнулся от всех, заявив, что хотел бы переговорить с посланником из Константинополя наедине.

  Что ж, я знал, откуда смогу подслушать их разговор. Маленькая приемная, как обычно, пустовала, и я как бы невзначай зашел туда и затворил за собой дверь. Пройдя к двери, отделявшей приемную от кабинета монсеньора, я прислонился к стене и прислушался.

  - Пленение императора Бодуэна - прискорбное известие, - сказал монсеньор. - Он был неплохим человеком, как говорят. Я мало знал его, в основном он общался с папой. Лотарио говорил, что Бодуэн умел заставить людей любить его и умирать за него, а это редкий дар. Что до его брата Генриха...

  - Анри - воин. - Незнакомец говорил с легким акцентом, мне показалось, что его голос печален. - Ему больше подходит меч, чем корона. Впрочем, сейчас такой правитель даже лучше, потому что враги давят нас со всех сторон. Я уже рассказывал тебе о раздорах между императором Бодуэном и маркизом Монферратским, а теперь вот императора нет, и Анри пытается установить мир...

  Я был встревожен. Кто этот человек, называющий монсеньора на "ты"? Он говорит о делах императора так, словно принадлежит к числу самых знатных баронов, и общается на равных с кардиналами.

  - Да, ты говорил, что он пытается залезть в чью-нибудь постель, - согласился монсеньор, - и ищет себе пассию, которая позволила бы ему помириться с самыми опасными из врагов. Что ж, он еще молод и такая политика может быть оправдана... Не знаю, попытается ли он выкупить Бодуэна у болгар, но что-то мне подсказывает, что трон окажется дороже жизни брата. Как ты думаешь?

  - Трон шатается, Ченчо. Мы удерживаем его не ради Анри или Бодуэна, и даже не ради венецианцев, хотя они-то получили самую большую выгоду. Мы заботимся о Церкви и ее делах. Я знаю, сколько золота утекло из Константинополя в Рим, и какую власть будет иметь папа, когда мы подчиним греков и болгар. Вопрос, кто будет к тому времени папой...

  - Замолчи, Даниэле.

  От этого имени у меня мурашки побежали по спине. Даниэле! Он здесь, этот друг монсеньора, признававшийся ему в любви, и один Бог знает, что будет теперь делать монсеньор.

  - Ты ведь приехал не только ради того, чтобы упрекать меня в тщеславии?

  - Не только.

  Наступило молчание. Я прижал пылающую щеку к холодному камню стены, пытаясь различить хоть какой-нибудь звук с той стороны двери, но дерево было слишком толстым.

  - Мне так тебя не хватало, - услышал я наконец голос монсеньора.

  - Зачем лгать, Ченчо? Будь оно так, ты никогда не послал бы меня за море. Почти месяц на корабле, а потом - только кровь, война, лишения и болезни. Я надеялся, что смогу забыть тебя, но, как видишь, не смог.

  - Ты всегда хотел славы, мой милый Даниэле. Ты получил ее, а заодно и то, что ей обычно сопутствует. К тому же, как я понимаю, ты нашел мне достойную замену. Тот юноша, с которым ты был в Неаполе...

  - Я был с ним счастлив какое-то время. Потом... он умер. Я не хочу говорить об этом.

  - Хорошо. Поговорим о нас.

  Они снова замолчали, на этот раз надолго, затем до меня донесся сдавленный стон. Вцепившись пальцами в каменный выступ, я напряг слух.

  - Я мог бы взять тебя прямо здесь, - услышал я прерывающийся голос Даниэле.

  - Так сделай это, любовь моя, - выдохнул кардинал.

  Оставаться у двери дольше было не в моих силах. Все происходившее было слишком тяжело вынести, и я, шатаясь как пьяный, рухнул в кресло и сжал руками голову. До меня долетали тихие вскрики из-за двери, я слышал их, даже не вслушиваясь. Как я мог быть так слеп! Я же видел, какими глазами смотрел на монсеньора этот Даниэле; несомненно, в его взгляде была глубокая страсть. Разлука была долгой, а теперь они снова вместе, и разве мои мучения что-то значат для кардинала? Кто я такой, в конце концов? И что я знаю о душе Ченчо Савелли, кроме того, что она подобна адской бездне, скрывающей сотни мрачных тайн, о которых я не имею ни малейшего понятия? Разумеется, я не мог сравниться с Даниэле: судя по всему, он был знатным господином, умеющим не только вести себя в высшем обществе, но и неплохо владеть оружием. Он был ближе к Ченчо, чем я, простой телохранитель, слуга во дворце, один из многих незаметных, но не незаменимых.

  Вернувшись к Франческе, я постарался сделать вид, что все в порядке, и нарочито бодрым голосом рассказывал ей, как прошел день. Она сказала, что видела, как к монсеньору приехал незнакомый дворянин, "очень красивый и, видимо, знатный, но не слишком богатый". Слуги его говорили, что их хозяин намерен пробыть в Риме какое-то время, а затем вернется в Константинополь.

  - Эвлалия сказала, что он похож на англичанина, - сообщила Франческа. - А Морицио рассказал, что он очень дружен с монсеньором кардиналом, они были знакомы еще когда монсеньор был епископом в Палермо. Морицио часто видел этого человека у монсеньора, он действительно англичанин, вот только имени его Морицио не припомнил.

  - Даниэле, - тихо сказал я. - Его зовут Даниэле.

  - Ерунда. У англичан не бывает таких имен. - Она поставила передо мной блюдо с холодной телятиной и сыром, положила рядом пирог с яблоками и плеснула в кружку вина. - Поешь-ка, у тебя усталый вид. Знаешь, пожалуй, я попрошу управляющего поговорить о тебе с монсеньором, чтобы не так часто тебе выпадали ночные дежурства.

  - Наверное, тебе бывает одиноко без меня. - Я принялся за еду, не чувствуя вкуса. - Хорошо, попробуй договориться насчет ночных дежурств. Отныне я постараюсь проводить с тобой побольше времени. Как там наш малыш?

  Она улыбнулась, погладив себя по чуть выступающему животу.

  - Растет. Я была бы счастлива, если бы мы уехали отсюда к моей маме в деревню. Здесь слишком шумно, много народу и мало места для простых людей вроде нас с тобой.