- Тебя не беспокоит, что там мы будем беднее, чем сейчас?

  - Все, что у нас сейчас есть, нам дает кардинал. Там ты будешь работать на другого сеньора, только жить мы будем в своем собственном доме. Если бы монсеньор отпустил тебя...

  - Я свободный человек. - Произнося эти слова, я почувствовал, что вот-вот потеряю сознание. Это была чудовищная ложь, призванная успокоить Франческу и вселить уверенность в меня самого. Я был пленником и рабом Ченчо Савелли, и если бы он вдруг отпустил меня, я не смог бы уйти... Впрочем, теперь, вероятно, смог бы, нужно было только напомнить себе о взгляде Даниэле, о голосах за дверью в кабинет монсеньора - и решиться. Я вдруг подумал, что должен это сделать, чего бы это ни стоило.

  Франческа обняла меня, и я прижался к ее животу, наслаждаясь родным теплом, ее беззащитной верностью, ее любовью и доверчивой прямотой. Во всем мире у меня оставались отныне только она и наш не рожденный ребенок.

  На следующий день я явился к монсеньору и попросил освободить меня от службы во дворце. Он сидел у себя в кабинете, и с ним, разумеется, был Даниэле. Когда я сказал, что хочу оставить службу, кардинал удивленно приподнял брови.

  - Чем же ты намерен заняться?

  - Я уеду из Рима.

  Он посмотрел на меня так, словно не верил своим ушам.

  - Ты недоволен жалованьем?

  - Нет, монсеньор. Просто мне хотелось бы уделять больше времени своей семье.

  "Ты стал примерным семьянином? - насмешливо говорили его глаза. - Давно ли?"

  - Я понимаю, что вряд ли найду столь достойное место, как здесь, - проговорил я. - Но Франческа скучает по дому, да и я, признаться, хочу немного отдохнуть от всего этого.

  Вздернув подбородок, я дерзко посмотрел ему в глаза.

  - Что же такое творится у тебя в доме, Ченчо, от чего мальчик хочет отдохнуть? - поинтересовался Даниэле, рассматривая на свет перламутровый порошок в маленьком стеклянном сосуде. - Убийства, оргии, жертвоприношения девственниц?

  - Замолчи, Даниэле. Это дело тебя не касается. Оставь нас наедине, я намерен выслушать то, что хочет сказать Джованни, без твоих комментариев.

  Даниэле поднялся, отвесил иронический поклон кардиналу и вышел в приемную. Едва дверь за ним закрылась, монсеньор спросил:

  - В чем дело, Джованни? Что на самом деле на тебя нашло?

  - Вы не догадываетесь?

  - Признаться, нет. Тебя смущает Даниэле?

  - Кто он? Ваш друг?

  Он вздохнул, помолчал немного и проговорил:

  - Он рыцарь из Англии, потомок не слишком знатного графского рода. Мы познакомились давно, тогда он был так же молод, как и ты, а я был епископом Сицилии... Мы редко видимся, но продолжаем дружить.

  - Он... ваш любовник?

  - Ты забываешься, Джованни. Я думаю, ты решил уехать, потому что тебя мучает ревность. Так?

  - Отпустите меня, монсеньор.

  Он не ответил и отошел к окну. Я стоял и смотрел на его напряженные плечи, гадая, как он намерен поступить. Наконец он повернулся ко мне.

  - Что ж, я тебя не держу. Можешь уехать из Рима хоть сегодня.

  Я подошел к нему вплотную.

  - Тогда прощайте, монсеньор, - прошептал я, почти касаясь губами его губ.

  Он взял мои руки в свои, наши пальцы переплелись в привычном пожатии, как в те моменты, когда мы в исступлении страсти отдавали себя друг другу без остатка, и я услышал, как дрогнул его голос, когда он ответил:

  - До свидания, Джованни.

  Я наклонился, поцеловал его руку, в последней ласке прикоснувшись губами к пальцам, пахнущим ладаном и воском, и поспешно вышел из кабинета. Сидевший в кресле в приемной Даниэле посмотрел мне вслед своим насмешливым взглядом, и я скорее почувствовал, чем увидел, как он встал и прошел в кабинет кардинала.

  Больше меня ничто не удерживало в Риме. Простившись с Риккардо и другими охранниками, я собрал наши с Франческой немногочисленные пожитки и, взяв двух лошадей, подаренных мне на прощание монсеньором, отправился вместе с женой в деревню.

  Нечего и говорить, что синьора Лаура была несказанно счастлива, что ее дочь вернулась домой, а в доме появился мужчина, способный помочь по хозяйству. Спустя всего несколько дней я нанялся охранником к одному из богатых городских купцов, и мало-помалу стал вникать в дело. В мои обязанности входило охранять лавку и сопровождать хозяина во время поездок за товаром. Новая работа мне нравилась, деньгами хозяин не обижал, и вскоре я почти забыл о своей жизни в Риме. Осталась лишь смутная тоска, накатывавшая в особенности по вечерам, когда я лежал в постели в объятиях Франчески. Мне казалось, что монсеньор должен быть счастлив теперь, когда к нему вернулся Даниэле, и я, служивший ему не более чем игрушкой, уже давно им забыт. Оставалось лишь забыть самому, но это было невозможно.

  Нашего первенца, родившегося в начале зимы, мы назвали в честь монсеньора. Малыш Ченчо стал для меня центром мира; едва освободившись от работы, я мчался домой, чтобы поиграть с моим ангелочком. Едва научившись ходить, он стал сопровождать меня повсюду; часто я сажал его себе на плечи, и его маленькие ручонки обнимали меня с трогательной доверчивостью. Глядя в его широко распахнутые черные глаза, я видел в них отражение мира, лишенного страданий и боли, и любил его всем своим сердцем.

  Ченчо было три года, когда Франческа снова забеременела. Я не мог с уверенностью сказать, был ли я обрадован или нет, во всяком случае, рождения первенца я ждал с большей радостью. Но потом родился Чезаре, и я понял, что люблю его ничуть не меньше. Правда, забот у нас прибавилось. Синьора Лаура помогала воспитывать детей, я работал, и в целом на жизнь хватало. Время шло, отмечая свой ход цветением садов и зимними ненастьями, и воспоминания постепенно покрывал холодный пепел забвения. С того времени, когда я покинул Рим, как-то незаметно пролетело десять лет; жизнь в деревне не отличалась особенным разнообразием: я исправно платил налоги, дружил с соседями, выезжал с семьей в город на воскресные ярмарки. Маленький домик синьоры Лауры я отстроил заново, пристроив к нему заодно еще несколько комнат. Мы были счастливы, как только может быть счастлива простая деревенская семья.

  Однажды весенним вечером мы с Ченчо и Чезаре сидели на крыльце и мастерили домик для птиц. Увлеченные своим делом, мы перестали замечать, что происходит вокруг, когда Чезаре потянул меня за рукав:

  - Отец, посмотри, там кто-то приехал!

  Подняв голову, я увидел на ведущей к дому дорожке широкоплечего человека в одежде воина, ведущего в поводу гнедого коня.

  - Эй, Джованни! Встречай старого друга!

  Я широко улыбнулся, узнав Риккардо, и поднялся ему навстречу. После всех этих лет он показался мне настоящим медведем - могучим и сильным. Тщедушные крестьяне, окружавшие меня в повседневной жизни, казались в сравнении с ним сущими детьми.

  - Славные малыши, - прогудел Риккардо, потрепав Чезаре по темным кудряшкам и положив огромную ладонь на плечо Ченчо. - Неплохо ты тут устроился, Джованни.

  Ченчо тут же заинтересовался мечом Риккардо и спросил, можно ли посмотреть на него поближе.

  - Конечно, парень, - разрешил Риккардо, снимая ножны с мечом. - А мы с твоим отцом пока побеседуем. Не возражаешь?

  Мальчики тут же схватили оружие и совершенно позабыли о нас.

  - Как дела у монсеньора? - спросил я, чувствуя, как замирает сердце.

  - Ну, собственно, я и приехал, чтобы рассказать тебе. Столько всего случилось с тех пор, как ты решил перебраться в деревню...

  - У него все хорошо? - с тревогой поинтересовался я, и Риккардо пожал плечами.

  - Я думал, ты уже все знаешь.

  - Что именно?

  - Ну, неделю назад папа Иннокентий скончался. Говорят, он умер после обильного застолья. В последние годы он любил покушать, так что нет ничего удивительного, что обжорство свело его в могилу.

  Я похолодел.

  - И что же?