Я задрожал всем телом; внезапно мне захотелось разрушить незримую стену, разделявшую меня и кардинала, - прижаться к нему, вдыхая запахи ладана и воска, исходившие от его кожи, положить руки на плечи, коснуться губами его лица... Меня охватило сумасшедшее чувство восторженной покорности, я готов был исполнить любое, пусть самое безумное желание кардинала. Он задумчиво изучал мое лицо, потом произнес:

   - Сними рубашку.

   Я понял, что пропал. Мое тело выдало бы меня лучше всяких слов. В нерешительности я стоял перед ним, чувствуя, что не посмею выполнить его приказание.

   - Джованни, - мягко произнес он. - Поверь, я не стану делать с тобой ничего плохого. Скажи, чего ты боишься?

   "Я боюсь, что ты увидишь, что я чувствую рядом с тобой, - в отчаянии подумал я. - Ты увидишь это и выгонишь меня из своего дворца, и я должен буду как-то жить без тебя..."

   - Прошу вас, монсеньор, - взмолился я, - позвольте мне не раздеваться. Я готов загладить все, чем провинился перед вами, но я действительно не могу снять рубашку.

   - Прекрати. Я же сказал, что у меня нет никаких дурных мыслей.

   Мысленно послав все к чертям, я повернулся к нему спиной и быстро сбросил рубашку, оставшись в одних тонких полотняных штанах. Внезапно кардинал взял меня за плечи, я ощутил тепло его сильных рук на своей коже.

   - Я был слишком жесток с тобой. - Он немного помолчал, и его пальцы заскользили по моей спине, ощупывая заживающие следы от хлыста. - Прости меня.

   - Монсеньор, я заслужил наказание, - тихо проговорил я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. - Вы могли бы избить меня намного сильнее...

   - Вот как? - Он отпустил меня и отошел. Я стоял не оглядываясь и не шевелясь, и когда он снова приблизился ко мне сзади, я почувствовал прижавшуюся к моей обнаженной спине сталь. - Хороший нож, Джованни. Ты умеешь выбирать оружие и неплохо с ним обращаешься, за это я и взял тебя на службу. Но у тебя слишком слабый характер.

   Он надавил на нож, и мою спину обожгла боль. Очень медленно он повел лезвие вниз и вбок. Я застонал, охваченный жарким, мучительным желанием.

   - Кровь, - прошептал кардинал завороженно. - Тебе больно, правда? Должно быть очень больно, когда нож вскрывает старые царапины... Почему ты терпишь это, Джованни?

   Задыхаясь, я повернулся к нему, перехватил его руку с ножом и, сжимая его запястье, упал на колени. Он не успел сказать ни слова, когда я задрал подол его длинной ночной рубашки и буквально в одно мгновение сдернул вниз его штаны, лишь тихо вскрикнул, когда мои губы сомкнулись на головке его жестко стоящего члена, - а затем порывисто притянул меня к себе.

   Его руки, лежавшие на моих плечах, пахли железом и кровью. Моей кровью. Если бы я задумался о том, что делаю, то, несомненно, пришел бы в ужас, но в тот момент для меня не существовало ничего, кроме ослепляющего вожделения. Никогда прежде я не делал такого с мужчиной и не мог помыслить, что когда-либо подобное будет для меня возможно. Чудовищно, невероятно... и я хотел посмотреть, что случится дальше, как он кончит, что он скажет мне, что сделает потом. Я продолжал ласкать его, воспламеняясь сам от его судорожных вздохов, от быстрых движений его бедер, от силы его пальцев, вцепившихся в мои плечи с отчаянной одержимостью.

   - О, Джованни! - вскрикнул он хрипло, замер, его горячее семя хлынуло мне в рот, и я жадно и торопливо стал глотать его, закрыв глаза и обнимая его колени. Кажется, я заплакал; содрогаясь всем телом, он опустился на пол рядом со мной и обнял меня, тяжело дыша.

   Я коротко посмотрел на него, встал и пошел к своей кровати, пытаясь успокоиться и унять тянущую боль в паху. Усевшись на постели, я обхватил руками голову, скрывая от кардинала безудержно катящиеся по моим щекам слезы, и тогда он подошел, сел возле меня, и я почувствовал его руку на своем плече.

   Молча он лег передо мной на спину и потянул меня на себя. Я не знал, что делать; мое смятение достигло предела, когда он раздвинул ноги и, высоко вскинув таз, направил меня собственной рукой. Впрочем, раздумывать я был уже не в состоянии; приподнявшись на руках, я овладел им, пронзив тесную теплоту его мышц. Он закричал, вонзив ногти мне в спину, мое сладострастное рычание слилось с его криком, и всего через пару сильных толчков мощная судорога наслаждения сотрясла мое тело, взорвав мир белым огнем.

   Все было кончено. Кардинал встал, оделся и пошел к дверям своей спальни, не сказав мне ни единого слова. Я рассеянно смотрел ему вслед. Раскаяние, стыд, отвращение к себе бились где-то в самой глубине моего сознания, но их заглушало другое могучее чувство: я знал, что отныне принадлежу этому человеку без остатка. Осознание этого факта принесло мне спокойствие, и я почти тотчас же уснул.

   Утром, когда монсеньор Савелли вышел из своих покоев, я стоял на часах, приветствуя его почтительным кивком. Едва взглянув в мою сторону, он направился к лестнице вниз, чтобы спуститься в часовню для молитвы. Я последовал за ним, как положено, на два шага позади слева, глядя на колышущийся подол его мантии и гадая, что он думает о происшедшем между нами вчерашним вечером. Это не было сном, разумеется; моя спина болела по-настоящему, и лезвие моего ножа, который я подобрал с пола, было в крови. У меня не хватило бы смелости спросить его о чем-то подобном, я только ждал его взгляда, намека, чего-то в его голосе, что могло дать мне надежду.

   В маленькой дворцовой часовне он прошел к алтарю и опустился на колени на голые каменные плиты, как делал это всегда, даже в самые промозглые зимние дни, когда камни выстывали и холодный ветер швырял в окна дождевую морось. Склонив голову у большого деревянного креста, окованного золотом, кардинал долго не начинал молиться. Мне показалось, что ему трудно сосредоточиться: обыкновенно он читал "Pater noster" и подходящую к его настроению молитву или псалом, но сегодня просто стоял на коленях перед крестом, не произнося ни слова. Наконец его губы беззвучно зашевелились, и я тоже мысленно вознес молитву Господу, чтобы он простил мне грехи, потому что я не в силах был не грешить. Я больше не был жертвой кардинала, я сам хотел быть с ним и знал, что не смогу жить без него, как жил прежде.

   Из часовни я проводил его в столовую; кардинал ел без аппетита и, разрешив мне тоже чего-нибудь перекусить, велел седлать его лошадь.

   - Я собираюсь навестить папу, - сказал он. - Джованни, ты поедешь со мной.

   Поспешно позавтракав холодной телятиной, сыром и куском свежего вишневого пирога, я уже на ходу запил еду водой из большой глиняной кружки, которую затем вручил проходившему мимо мальчику с кухни, и бросился на конюшню выполнять приказание монсеньора.

   Когда кардинал спустился во двор, я уже вывел оседланных лошадей и ждал его, с заученной небрежностью положив одну руку на рукоять меча. Стоявшие у дверей трапезной для слуг три девушки-прачки разглядывали меня с восхищением, которое мне льстило, и я отчасти красовался перед ними. Подойдя ко мне, кардинал чуть заметно улыбнулся:

   - У тебя лихой вид, Джованни.

   Его слова слегка поумерили мою спесь. Я не понимал, похвала это или насмешка, а потому счел за лучшее просто поддержать ему стремя, когда он садился на коня. Когда я невзначай коснулся его ноги, мне на мгновение стало трудно дышать; торопливо отступив, я вскочил в седло и последовал за кардиналом, который уже помчался к воротам. Оказавшись на улице, он натянул поводья, дожидаясь меня, и, едва я с ним поравнялся, проговорил:

   - Мне понадобится твоя помощь, Джованни.

   Я слегка кивнул, пытаясь скрыть нахлынувшие на меня чувства.

   - Сегодня у папы я встречусь с посланниками из Константинополя. Двое церковников и сопровождающий их французский рыцарь прибыли еще вчера, но папа не хотел принимать их без меня. У меня в этой встрече есть и собственный интерес. Мне сообщили, что вновь избранный император Константинополя испытывает определенные трудности из-за того, что часть духовенства подстрекает армию к мятежу, утверждая, что императором следовало выбрать старого венецианского дожа. Сам дож тоже не проявляет мудрости, поощряя такие настроения. Сила сейчас в руках французов, они держат Константинополь и постепенно захватывают окрестные города. Дож не имеет влияния на крестоносные полчища, при всем своем богатстве, ведь золота у них теперь более чем достаточно. Кроме того, он дряхлый слепой старик, никто в точности не знает, сколько ему лет, говорят, что-то около сотни, так что думаю, править ему пришлось бы совсем недолго. С другой стороны, венецианцы никак не унимаются, считая, что их обделили, и потихоньку подтачивают силы французского войска стычками и поджогами. Я приложил немало усилий, чтобы на престоле Константинополя оказался нужный человек, а теперь вижу, что придется еще потрудиться, чтобы все шло как надо. Мне неизвестны подстрекатели, знаю только, что и французское духовенство участвует в заговоре, может быть, из личных интересов, а возможно, по недомыслию.