- Почему же герцог не послал в Святую землю Дэвида?

   - Старший сын наследует замок и титул, а младший воюет за веру. Какой глупый обычай! Последнюю ночь перед отъездом Арлей провел со мной, и мы любили друг друга с такой сладостной, такой отчаянной нежностью, словно понимали, что разлука будет очень долгой. Она оказалась вечной, Гай...

   - Он уехал в Палестину?

   - Той же осенью. Я не видел отъезда крестоносцев, но часто представлял себе Арлея - в длинном дорожном плаще, на белом коне, улыбающегося и машущего рукой на прощание... Я с нетерпением ждал его возвращения, писем из Борна или каких-нибудь вестей от армии. Вскоре умер наш отец, и горе подкосило меня, заставив на время обратиться к другим заботам. Розалия нуждалась во мне, но я отвергал ее домогательства, надеясь на скорое возвращение Арлея... Она, кажется, понимала все или, во всяком случае, догадывалась. Она погрязла в распутстве, ища утешения в объятиях разных мужчин, а я ждал, снедаемый нетерпением и тревогой. Я часто представлял себе Арлея - ведь за прошедший с его отъезда год он должен был возмужать, набраться опыта и сил, стать настоящим рыцарем - синеглазым белокурым светлым рыцарем из детских сказок... Я мечтал о том, как мы встретимся, как он будет со своей мальчишеской, немного печальной улыбкой рассказывать о своих приключениях, а потом поцелует меня так, как умел только он... Зима в тот год была промозглой. Сырой холодный ветер яростно рвал солому с крыш крестьянских домов, скрипел голыми ветвями деревьев в парке, носил в воздухе колючую порошу. Как-то раз я был во дворе замка, и какой-то человек подошел ко мне и передал свернутое письмо с гербом Борнов. Мое сердце подпрыгнуло. Нетерпеливо развернув послание, я быстро пробежал глазами несколько первых строк. Письмо было от старого герцога. Он выражал скорбь и соболезнования по поводу смерти моего отца и писал что-то про Дэвида, но мои глаза искали лишь одно имя. Когда я увидел его и прочел то, что герцог писал о младшем сыне, мир замер, лишившись всех красок и звуков. Оглушенный, ослепший, я стоял, не в силах поверить в то, что было написано на этом желтоватом листе бумаги. "Арлей погиб этой осенью, - снова и снова звучали в моем мозгу слова старого герцога. - Его тело доставили в Борн в заколоченном гробу. Сарацины отрезали ему голову..." Посыльный, доставивший письмо, выжидающе смотрел на меня, но я не мог говорить. Мне хотелось бы стать богом, чтобы вернуть Арлея, чтобы не допустить глупой войны, убившей его во цвете юности, чтобы истребить проклятых нехристей одним взглядом - всех, до единого... Человеческая жадность, тщеславие и гордыня - вот что погубило Арлея, а не мечи сарацинов.

   - Папа хочет золота, - тихо сказал Гай. - И благородные мальчишки добывают его своей кровью...

   Герцог сжал его руку.

   - Я любил Арлея. Я любил его так, как только можно любить впервые в жизни. И вот его не стало... Я вдруг представил себе его - замученным, растерзанным, истекающим кровью, и кривая сарацинская сабля со свистом рассекает воздух над его белокурой головой... Несчастный мой мальчик! Не выдержав, я стиснул руками голову и закричал от мучительной душевной боли. Из моих глаз хлынули неудержимые слезы. Меня окружили люди, кто-то что-то говорил, звали Розалию... Я ничего не видел и не слышал, уничтоженный, раздавленный страшным горем.

   - Тебе хватило сил жить, - проговорил барон. - Не знаю, сумел бы я удержаться от искушения...

   - Умереть легко, - сказал Элвин, и в его глазах блеснули слезы. - Жить и не сломаться - вот что самое трудное. Я не хотел жить. Я верил - и верю до сих пор, - что синеглазый ангел ждет меня на небесах. Арлей... Мой дорогой мальчик, в раю ему вечно будет восемнадцать лет...

   - Что же было потом? Как тебе удалось бороться с этой потерей?

   - Я оглядел столпившихся вокруг меня людей, как безумный, затем вывел из конюшни своего жеребца, вскочил в седло и помчался в Борн. Снег хлестал меня по щекам, копыта коня вязли в дорожной слякоти, но я ничего не замечал. В тот день я загнал до полусмерти двух лошадей и явился к старому герцогу весь в грязи, с искаженным от горя лицом. Он удивился моему визиту, а еще больше моему виду и моей настойчивой просьбе показать мне могилу Арлея. Он отвел меня в аббатство и оставил возле свежего холмика с мраморным надгробием. Сам герцог ушел, постояв немного рядом со мной на пронизывающем ветру, и тогда я упал на колени, прямо на размокшую землю, и разрыдался. Я повторял его имя, словно надеялся, что он услышит и ответит мне... Наши ночи, наши клятвы, наша любовь - все ушло, навсегда, оставшись здесь, на могиле Арлея, и в моем сердце. Я провел там весь день, не замечая холода и снегопада, а затем вернулся в Освальд. Через два дня я понял, что не смогу жить дальше. Никого не предупредив и ни с кем не простившись, я оседлал жеребца и отправился в ближайший монастырь. Я очень надеялся, что никто не заметит моего отъезда, но я плохо знал свою сестру. Розалия бдительно следила за мной, и, услышав позади себя конский топот, я не сразу понял, что за всадник может преследовать меня. Я остановился, убежденный, что никто не сумеет заставить меня вернуться в Освальд, и дождался, когда Розалия подъедет ко мне. Ее раскрасневшееся лицо было серьезным и решительным, а в глазах стояли слезы. "Элвин, я знаю, что ты задумал, - сказала она. - Но ты не можешь так просто уехать." "Я уеду," - бесстрастно ответил я, намереваясь пришпорить коня, но Розалия спешилась и взяла моего жеребца под уздцы. "Только ты можешь спасти Освальд от угасания, а меня от позора," - горячо сказала она. "Это старая песня, сестра, не начинай ее заново." И тогда она бросилась на колени у ног моего коня. Ее плечи сотрясались от неудержимых рыданий. "Неужели ты заживо похоронишь себя в монастыре, Элвин, ради мертвеца, когда ты можешь спасти живых! Я знаю, что ты любил Арлея Борна, но ведь его не вернешь. Я буду нежной с тобой, я никогда не заставлю тебя сердиться... Только прошу тебя, вернись!" Я велел ей подняться. В чем-то она была права, и я позволил ей победить... Я вернулся в замок. Да, она была нежной, была послушной и ласковой, надеясь хоть немного смягчить горечь моей утраты... но счастливым меня сделать ей было не по силам.

   - Неужели ты прожил столько лет, храня верность памяти Арлея? У тебя не было любовников, кроме Розалии?

   - Я никого не любил. Мне нужно было утешение, нужны были иные ласки, кроме женских... Моя фантазия доводила меня до исступления, и я снова и снова вспоминал то, чему, мне казалось, никогда не будет возврата. А потом появился чертенок Нед. - Герцог грустно усмехнулся. - Этот мальчуган был моим слугой. Он умел иногда рассмешить меня своими выходками и шутками, а его озорные черные глаза светились умом. Сначала я не замечал его, как не замечают стоящий в углу сундук или забытую на столе книгу, но постепенно он начал мне нравиться. Нед был расторопным и шустрым, всегда угадывая мои желания, и я был доволен его исполнительностью. Вскоре я привык к нему. Однажды я мылся в своих покоях и, сидя в чане с горячей водой, попросил Неда растереть мне спину. Он улыбнулся, сбросил рубашку и подошел ко мне. "Так хорошо?" - спросил он, и его теплые руки легли на мою спину. Я кивнул, и он принялся растирать меня, постепенно опускаясь все ниже. Его прикосновения пробуждали во мне почти забытые ощущения. Когда он дошел до моих ягодиц, я уже почти не мог сдерживаться. "Нед, - окликнул я его, - довольно." Он посмотрел на меня, и от его улыбки по моему телу прошла дрожь. "Сколько тебе лет?" - спросил я. "Четырнадцать, мой герцог, - быстро ответил он. - Надеюсь, это не слишком мало, чтобы иметь честь служить у вас?" Я засмеялся. Он приготовил полотенце и помог мне выбраться из чана с водой. Он вытирал меня нарочито медленно, и я вдруг понял, что его движения больше напоминают любовные ласки, чем движения слуги, исполняющего пожелания хозяина. Я попытался сохранять хладнокровие. "У вас красивое тело, - сказал Нед, чуть сжав мою руку. - Думаю, дамы просто с ума сходят, когда вы..." Он ухмыльнулся и сделал непристойный жест, и это рассмешило меня. "Где ты этому научился, негодник?" - спросил я, все еще смеясь. "Я обучался грамоте в монастыре, - весело ответил мальчишка, сверкнув черными глазами. - Монахи большие распутники, скажу я вам..." Он вдруг сбросил штаны и быстро прижался ко мне всем телом. "Хотите, я покажу вам кое-что?" - шепотом спросил он. "Перестань, Нед," - пробормотал я, но он уже гладил мою обнаженную кожу под полотенцем. Мальчуган оказался гораздо более развращен, чем я думал. Мало какая из придворных потаскух знает хотя бы половину из тех ласк, которые он показал мне в тот день. С тех пор он начал выполнять при мне обязанности не просто слуги, я получал от него то, чего требовало мое тело.