- Вот как? - Элвин нахмурился. - Выходит, виконт Брент важная особа. Я отправлю его на костер, как велит святая церковь.

   - Подожди. Если это правда, я сам разделаюсь с ним. Но может быть, Роджера просто хотят очернить, используя его имя?

   - Не уверен. Роджер подлец, каких мало. Впрочем, я оставлю тебе его, только будь осторожен.

   - Хорошо. Забудь о нем, Элвин...

   Герцог повернулся, и Гай принялся целовать его плечи и спину, затем отыскал рукой его отвердевшую плоть и слегка сжал пальцами. Элвин застонал.

   - Гай, дитя мое...

   Он выгнулся, прижавшись к юноше всем телом. Гай обнял его.

   - Передай мне масло, любимый...

   Он овладел Элвином - осторожно, помня и понимая, какую боль должен был ему причинить. Герцог коротко вскрикнул, и Гай принялся ласкать его со всей нежностью, на какую был способен. Он задвигался, нетерпеливо приближая миг восторга, и вспышка яростного наслаждения ослепила его, выпивая и иссушая все силы. Он стиснул Элвина в объятии, задыхаясь от сладостной муки, чувствуя, как часть его остается в человеке, которого он любит. Затем он в изнеможении откинулся назад, и герцог, повернувшись к нему, посмотрел на него с бесконечной любовью.

   - Еще немного, - прошептал Элвин, взяв его руку и положив ее ладонью на свое бедро. - Просто коснись меня...

   Юноша с улыбкой уложил его на постель и, склонившись, приник лицом к низу его живота. Герцог вздрогнул всем телом, ощутив быстрые ласки языка и губ Гая, и почти тут же излился с протяжным стоном.

   - Боже, Гай...

   Его руки соскользнули с плеч барона. Юноша лег с ним рядом, положив руку ему на грудь и ощущая, как часто и гулко колотится его сердце.

   - Тебе понравилось?

   Герцог улыбнулся, потрепав его по голове.

   - Мне кажется, ты возвращаешь меня к жизни. Счастье, которое я считал недоступным...

   - Почему ты не можешь быть счастлив, Элвин?

   - Я люблю тебя. Мы оба мужчины, и поэтому такая любовь преступна. Люди насмехаются и осуждают таких, как мы. Их ханжеская мораль не может допустить этого. Я готов отдать по капле всю свою кровь, чтобы только быть с тобой, смотреть в твои глаза, дарить тебе все лучшее, что я имею... Когда я прикасаюсь к тебе, вижу твою улыбку, радость наполняет мою душу, как солнечный луч, озаривший серый день. Когда тебя нет, я жду встречи и думаю о тебе. Все мои мысли, все мои сны, вся моя нежность - это ты, Гай. Такое отношение к женщине приветствуется, потому что оно, с их точки зрения, нормально. Я иной. И потому я не имею права на спокойное счастье с любимым человеком. Любовь, верность, чистота - все это не имеет значения. Ты можешь каждую ночь менять женщин в своей постели, погрязнуть в разврате с грязными шлюхами, но не имеешь права всю жизнь хранить верность одному мужчине!

   - Это... так жестоко.

   - И все же вспомни, как презирают монахов. Вспомни костры, избиение камнями тех, кто не похож на остальных... Декреты и письма короля Джона, послания папы Григория... Говорят, любовь между мужчинами противна богу.

   - Но тогда...

   - Ты еще будешь счастлив, мой мальчик. Ты найдешь себе жену и сумеешь получать удовольствие, деля с ней ложе. А меня ждет только ад - сначала на земле, потом там, откуда нет возврата...

   - Неужели никто не может понять, что нам просто хорошо вместе? Какое зло мы причиняем людям тем, что любим друг друга?

   - Зло? Ханжеская мораль нетерпима к тому, что она называет пороком... Я читал труды пастыря Гермы. Николаиты возводили порок в ранг добродетели и утверждали, что общение с женщинами - греховно. Я не думаю, что они были правы. Каждый должен обрести то, что ему нравится. Почему двоих людей тянет друг к другу? Так трудно найти любовь, еще труднее найти в себе силы сказать о ней тому, кого любишь, - если это не женщина. Я так долго не мог решиться, из опасения, что ты с негодованием оттолкнешь меня и мои чувства... Ты не сделал этого, не отвернулся с презрением, но ведь могло быть иначе.

   - Элвин...

   - Молчи. Я до сих пор не верю, что это счастье будет долгим. Найдется женщина, которая заставит тебя забыть обо мне.

   - Я не думаю, что Леона Блейк...

   - Разумеется, нет. Она быстро учится, эта малышка. Увидишь, вскоре она станет обычной потаскушкой, дарящей свою любовь первому встречному. Или она предпочтет женщин, боясь болезней и беременности... Я говорил не о ней. Ты обретешь покой и счастье, заведешь семью, детишек, которые станут твоей опорой в старости. Я видел, какое удовольствие ты получаешь от обладания женщиной, поэтому имею все основания так думать.

   - Элвин, с тобой все совсем иначе...

   - Это похоже на безумие, правда? - Герцог грустно улыбнулся. - Эта любовь сжигает сердце, оставляя лишь легкий мертвый пепел...

   - Не говори так. - Гай обнял его за плечи. - Мне наплевать на тех, кто осудит нас. Я хочу быть с тобой, Элвин, что бы ни случилось.

   - Мнение людей может быть безразлично тебе, но они не ограничиваются только мнением. Ханжи приложат все силы, чтобы разлучить нас. Мне кажется, я обречен на одиночество и гублю всех, кого коснется моя любовь. Поэтому я так осторожен, поэтому всегда боюсь выражать открыто свои чувства...

   Он замолчал и устремил невидящий взгляд на огонь камина.

   - Тебе приходилось терять любовь? - тихо спросил юноша. Герцог ответил не сразу, и, когда он заговорил, его голос звучал глухо:

   - Да, Гай. Горе от этой потери было велико. Только с тобой я понял, что снова могу быть счастлив и наконец забыть... Мне было семнадцать лет, когда я постиг настоящий смысл слова "никогда" - жестокий и страшный смысл этого самого безнадежного слова во Вселенной... - Элвин вздохнул и сжал кулаки. - В то время я мало задумывался о настоящей любви, удовлетворяя желания плоти с Розалией. Этот тайный грех заставлял меня терзаться, но каждую ночь ко мне приходила Розалия, и я забывал обо всем, погружаясь в трясину ее похоти. Постепенно мои мысли пришли в порядок. Я перестал проклинать себя, вновь начал читать, занялся фехтованием, охотой и музыкой, и каждый турнир снова стал для меня настоящим праздником. Однажды в Освальд приехал герцог Борн, давний друг моего отца, с двумя своими сыновьями. Старший, Дэвид, сразу привлек внимание Розалии. Еще бы - этот девятнадцатилетний детина при всей своей высокомерной тупости имел фигуру античного борца. Полное отсутствие ума и воспитания Дэвид с лихвой возмещал наглостью и умением модно одеваться, а Розалии большего и не требовалось. В общем, я на время был позабыт, и все помыслы моей сестры устремились на завоевание Дэвида Борна. Я вовсе не был огорчен этим обстоятельством, потому что снова почувствовал себя свободным. Брат Дэвида, Арлей... Он был одного со мной возраста, белокурый, по-юношески нескладный, с ясной мальчишеской улыбкой и синими глазами. Арлей много читал, его суждения поражали серьезностью и глубиной. Мы быстро подружились; в нем не было надменности Дэвида, и он иногда подшучивал над своим братом, беззлобно пародируя его медлительную манеру ходить и разговаривать. Я покатывался со смеху, когда Арлей, встречая Дэвида в обществе Розалии, сначала осыпал мою сестру комплиментами, а потом делал брату несколько двусмысленных замечаний, на которые Дэвид, разозлившись, пытался ответить, но, по причине недалекого ума, запутывался в словах и вызывал всеобщий смех. Розалия тоже сердилась; постепенно она стала ненавидеть Арлея, да, должно быть, и меня тоже, за то, что я был его другом. Но нам не было дела ни до Дэвида, ни до Розалии. Наша дружба крепла день ото дня. Иногда мы до ночи засиживались в библиотеке, порой ездили на охоту или устраивали скачки на перегонки, из озорства топча крестьянские посевы. Нам было весело вместе, и за всю жизнь у меня не было лучшего друга. Однажды я пригласил Арлея проехаться к лесному озеру в нескольких милях от замка. Погода стояла жаркая, и мы рассчитывали отдохнуть и выкупаться, а заодно по дороге пострелять мелкую дичь. Захватив арбалеты, мы оседлали лошадей и выехали из Освальда. Солнце поднялось уже довольно высоко, когда мы достигли леса. Под зеленым, пронизанным солнечными лучами, пологом буков царила жаркая тишина, нарушаемая лишь стуком лошадиных копыт да сухим хрустом ломающихся веточек. Птицы и звери, казалось, попрятались от зноя, так что нам так и не удалось пустить в ход арбалеты. Мы не спеша ехали по лесной тропинке, поглядывая по сторонам и изредка переговариваясь. Арлей был необычно задумчив, и я всячески пытался его рассмешить и подбодрить. Вдали открылся просвет между деревьями, блеснула ровная гладь озера, и утомленные жаждой и жарой лошади перешли с шага на рысь. Отпустив поводья, мы прямо в одежде с разбегу влетели в холодную прозрачную воду, поднимая фонтаны искрящихся брызг. Арлей попытался удержаться в седле, но я ослабил его подпругу, и он соскользнул в воду, крича и норовя окунуть меня с головой. Какое-то время мы боролись в воде, с наслаждением ныряя и отфыркиваясь, а потом, совершенно обессиленные, выбрались на берег. Раздевшись, мы разложили вымокшую одежду на солнцепеке, а сами уселись на траву у берега. Я огорченно разглядывал испорченный водой арбалет - единственное, что немного испортило мое удовольствие от прогулки, а Арлей молча сидел рядом, обхватив руками колени. Отложив арбалет, я посмотрел на него. "Ты сегодня отчего-то грустишь, - заметил я. - Что случилось? Может быть, Дэвид..." Он покачал головой, потом сел ближе ко мне и посмотрел мне в глаза. В его взгляде было что-то новое, такое, чего я не видел или не замечал прежде. "Дэвид ни при чем, - тихо сказал он. - Элвин, я не понимаю, что со мной..." Его голос дрогнул, он быстро опустил глаза и покраснел. Я окинул взглядом его обнаженное тело и вдруг понял, что он чувствует. "Арлей..." - потрясенно прошептал я. Он взял мою руку. "Элвин..." Я увидел, что он плачет, и наклонился к нему, а в следующее мгновение мы уже целовались. Это было похоже на сон, на затмение, на гибель мира в яростном урагане внезапно налетевшей любви... Мы были так молоды, у нас не было опыта, мы не знали этого тонкого искусства наслаждения, но мы любили друг друга и просто делали то, что считали правильным. Я видел над собой лицо Арлея, его потемневшие синие глаза с огромными, как у ребенка, зрачками, и беспомощно тонул в их взгляде, когда его пальцы мягко сжимались и разжимались на моем члене... Мы ласкали друг друга, а потом он попросил меня сделать для него большее. Я помню, как он закричал, когда я вошел в него, и меня уколола жалость. Но он засмеялся и велел мне продолжать. Его тело сводило меня с ума, и я начал осторожно двигаться, пылко лаская его. Потом все было как в бреду... Волна восторга нахлынула на меня, подхватила, вскинула на головокружительную высоту, заставив кричать от невыносимого, мучительно сладкого упоения, и мир вокруг закружился в вихре света, солнца и радости... Мое тело трепетало от неизведанного прежде наслаждения. Я упал на колени перед этим мальчиком и заплакал, не в силах справиться с блаженством, которым был ему обязан. Он опустился на колени рядом со мной, мы обнялись и ненадолго замерли, слушая, как стучат наши сердца. Потом Арлей положил мою ладонь на свой живот. Я коснулся его члена, и он застонал. Я не знал, что нужно делать и все время спрашивал его, хорошо ли ему от моих ласк. Когда он излился, вскрикнув от наслаждения, мне показалось, что я чувствую то же, что и он. Я заключил его в объятия и поцеловал так нежно, как только мог. Потом мы долго лежали рядом, обнявшись и не говоря ни слова, потрясенные случившимся. Я чувствовал тепло его юного тела, разгоряченного любовью, и забывал обо всем на свете... Мы оба были почти детьми, чистыми, немного наивными, способными к бескорыстной, высокой любви. А еще я вдруг понял, что никогда ни одна женщина не заставит меня испытать ничего похожего... Мы провели у озера весь день, а вечером поехали в Освальд. Солнце садилось, наполняя лес синими тенями; мы с Арлеем медленно ехали бок о бок, время от времени останавливаясь, чтобы обменяться поцелуем. Мы достигли Освальда, когда уже стемнело. Арлей ночевал в моей комнате, и эта ночь стала первой ночью нашей любви. Потом было еще много ночей, клятв и пылких обещаний при свечах, страстных поцелуев, пылких ласк, полудетских, полубезумных порочных игр... Мы были счастливы, обретя друг друга. Я ничего не помню о том, что происходило в это время в замке. Любовь поглотила меня с головой. Я обожал Арлея и не упускал случая остаться с ним наедине. Розалия злилась, что я стал забывчив и рассеян, даже отец как-то заметил, что, ежели я не перестану постоянно улыбаться, то все решат, что я помешался. Мне было все равно, и лишь одна мысль беспокоила меня: скоро герцог Борн должен был уехать из Освальда, и тогда разлука с Арлеем могла продлиться долго. Арлей тоже понимал это. Когда его отец собрался домой, он упросил его разрешить ему остаться еще немного в Освальде. То лето было самым счастливым в моей жизни... Наступила осень, и однажды из Борна пришло письмо, в котором герцог изъявил желание, чтобы его младший сын вернулся домой. В то время папа провозгласил новый поход в Святую землю, и наемники раздавали кресты на площадях всем, кто еще верил в идеалы или надеялся раздобыть богатства и почести. Герцог Борн считал, что Арлей должен присоединиться к армии крестоносцев во имя чести своего рода. Бог судья отцу, без нужды обрекающего на гибель собственного сына...