Таким образом, человечество спряталось под землей, а на поверхности снова закипела жизнь. Но безобидных переселенцев с других планет вскоре стало столько, что пришлось отказаться от всяческих гуманных идей. Все заменил простой лаконичный лозунг: «ЗЕМЛЯ ДЛЯ ЗЕМЛЯН», и к нему был прибавлен второй не менее лаконичный лозунг: «СОЛНЕЧНАЯ СИСТЕМА ТОЛЬКО ДЛЯ ЗЕМЛЯН».

Любые контакты с иноземными существами были запрещены. Запрещалось использовать в пищу: животных инопланетного происхождения, консервы инопланетного происхождения, злаки инопланетного происхождения, спиртные напитки инопланетного происхождения и даже табачные изделия… Всего по списку восемьдесят пять тысяч наименований.

В девушку, рожденную из зерна, солдат влюбился в то время, когда над каменными кровлями больших городов еще встречались резервации инопланетян. Он привел ее в свою маленькую московскую квартиру и, поскольку официально браки такого рода были запрещены, сделал девушке липовые документы.

— Представляешь! Власти до сих пор так и не чухнулись! — разматывая большое веревочное кольцо и опуская конец веревки в черную бездну люка, говорил танкист. — Ты знаешь, как я ее люблю? — вдруг спросил он и повернулся к Филиппу. — Ты знаешь?! — Он схватил Филиппа за грудь и притянул к себе. У солдата были совершенно безумные глаза. — Знаешь?

— Я тоже свою жену люблю! — искренне признался Филипп Костелюк. — Только она не инопланетянка, а обыкновенная.

«Наверное, неплохо они здесь живут, если пришельцев не пускают, — спускаясь по веревке вслед за танкистом, думал Филипп. — Может быть, и совсем не плохое время оказалось. В городе, судя по всему, полная безопасность. — Нащупав подошвами ботинок опору, он встал и отпустил веревку. — Конечно, если меня призовут в армию, то могут убить. Но ведь и так могут убить».

Вероятность погибнуть в бою в двадцать втором веке не намного выше вероятности попасть под банальный электробус в городе двадцать первого века или, например, просто задохнуться в шлюзовой камере новогиреевского подводного бассейна.

Стоя в кромешной темноте на крыше города, Филипп Костелюк вдруг вспомнил этот самый бассейн, где он предыдущие четыре года охотился с аквалангом на подводных петушков и гигантских черных окуней.

«В чем же разница? — спросил он себя. — Если только комфорта будет побольше или поменьше. Пусть я буду жить под землей, но меня здесь никто не ловит, меня здесь никто не хочет убить. Руки у меня есть. Я коренной землянин, я не из зерна вышел, а нормально, из утробы матери. Я молод и неглуп. Как-нибудь устроюсь. Куплю новую жену.

Главное, не где и когда ты живешь, главное — это вкус к самой жизни».

Вертикальный туннель диаметром около метра скоро закончился, и, прежде чем подошвы его грубых ботинок коснулись твердой почвы, Филипп Костелюк некоторое время сползал по веревке в полной темноте и пустоте. Глянув вниз, он на секунду потерял самообладание, и канат чуть не выскользнул из его руки. Спасла шоферская перчатка без пальцев, обеспечившая достаточное сцепление.

Внизу играл огнями знакомый город. Казалось, ничто не изменилось. Так же точно Москва выглядела с экскурсионного воздушного шара в праздничную полночь: то же море реклам, та же россыпь зажженных окон.

Филипп Костелюк, зависнув на веревке, раскачивался. Он отчетливо увидел Садовое кольцо. Множество спешащих машин с зажженными фарами. С такой высоты машины казались не больше муравьев. Дальше, почти у черной полосы, где каменный свод сходился с городом, можно было различить и тоненькую, опоясывающую весь город ниточку — кольцевую дорогу. Филипп даже рассмотрел точку гранд- отеля на Минском шоссе, но найти в хаотических переплетениях центральных улиц свой дом все-таки не смог.

Облик русской столицы портили только семь бетонных столбов, подпирающих каменные своды. На верхнюю площадку одного из таких столбов Филипп Костелюк и опустился вслед за солдатом.

— Ну и как мы дальше? — спросил он, в нетерпении топая ботинком в серый бетонный накат.

— По лестнице, — отозвался солдат. — Грузовые лифты только для военной техники. А для простых смертных и дезертиров удобства не предусмотрены.

Диаметром бетонный столб достигал, кажется, пятидесяти метров и, по крайней мере в верхней своей части, походил на кусок засохшего сыра. По неровным стенам пещер были протянуты синие электрические кабели, кое-где висели лампочки в матовых стеклянных плафонах, правда, ни одна из них не горела. Под ногами валялись какие-то тряпки, полосатые матрасы. В свете фонарика все это выглядело слегка непристойно. Стояли пустые бутылки. Филипп Костелюк даже сплюнул под ноги и закурил.

— Здесь дезертиры прячутся и эмигранты, те, что из зерен, — пояснил солдат. — Но похоже, власти недавно зачистку делали. Видишь, ни души.

Он поддел ногой какую-то бутылку, и та со звоном покатилась по бетону.

— Подожди здесь, мне позвонить нужно, — попросил он.

— Тут и телефон есть?

— Какой телефон? Коробка для патруля.

Ухватившись за бетонный выступ, Филипп Костелюк опять посмотрел вниз на город.

— Уютно, конечно, — сказал он. — Вот только жалко, что навсегда в темноте.

— Почему в темноте? Да нет. Сколько сейчас времени?

— Без пяти восемь.

— Солнца включают после двенадцати, — объяснил солдат. — Власти очень боятся ночных атак, и поэтому, когда снаружи день — у нас ночь, а когда снаружи ночь — у нас день.

Узкие галереи были прорублены в гранитном столбе таким образом, что все пещеры соединялись. Филипп проследил взглядом усталую фигуру солдатика и присел, блаженно прислонившись спиной к теплой пористой стене.

«Устроюсь на работу… Заработаю деньжат… Куплю жену… — Он устал, но мысли, заполняющие голову, были теплыми, радостными. — Куплю квартиру… Куплю семейную грелку… Куплю тепловой излучатель любви…»

И вдруг он понял, что больше не испытывает головной боли. Поковырял пальцем в левом ухе. Похлопал. Слух возвратился, и вместе со слухом, вытесняя теплое дремотное состояние, толчкообразно вырастали в душе отчаянье и ужас. То, что это не его отчаянье и ужас, Филипп Костелюк понял не сразу.

«Алло, алло, ну где же ты?.. Моя Гузель! — подумал он скорбно. — Моя любимая! Сколько мне стоил твой поддельный паспорт? Но и он не помог!.. Все-таки они вычислили тебя!..»

Осторожно приоткрыв глаза, Филипп увидел, как солдатик бросил телефонную трубку. Трубка стукнулась о стену. Она так и осталась болтаться на шнуре возле ящика связи. ЛИБ явно заработал. Филипп Костелюк воспринял чужую мысль.

«Вычислили! Вычислили тебя! — стонала и кружилась в голове Филиппа эта чужая мысль. — Вычислили и, наверное, уже депортировали на Луну!»

В свете фонарика тень убитого горем солдата раскачивалась от стены к стене. На заплетающихся ногах он подошел к Филиппу и попросил, протягивая дрожащую руку:

— Друг, одолжи свой пистолет!

И просьба человека, с которым он вступил в контакт, была как приказ командира. Филипп Костелюк, впервые ощутивший действие уникального прибора, не смог воспротивиться. Послушно расстегнул он кобуру и, держа за ствол, протянул оружие несчастному солдату. Он уже знал, что произойдет. Бедняга танкист только что позвонил к себе домой, желая обрадовать свою инопланетную подружку. Но вместо любимого голоса наткнулся на сухую запись автоответчика, предписывающую ему сразу по возвращении посетить гражданскую прокуратуру Центрального округа.

Отдавая пистолет, Филипп Костелюк прекрасно понимал, что делает, но так уж был, наверное, устроен ЛИБ. Ведь прибор предназначался для избранных всенародно мэров и президентов. Если уж избранник услышал голос своего избирателя, он ни в чем не мог ему отказать. И он не отказал.

Пуля, пущенная несчастным в висок, отбросила его в сторону, и мертвое тело, лишь секунду задержавшись на бетонном скате, полетело вниз.

Через несколько долгих минут Филипп услышал, как тело мертвого солдата, убившего себя из-за несчастной любви, с огромной скоростью врезалось в какую-то железную крышу.