Филипп Костелюк расстелил коврик, встал лицом на запад, помолился Ахану, возблагодарив его за небесные зерна, насыщающие землю новой жизнью, и, подобрав свой пистолет, выпавший из руки мертвеца, пошел искать лестницу вниз.

Ни во время молитвы, ни потом, блуждая в бетонных пещерах и туннелях, он не уловил тихих шагов осторожно следовавшего за ним человека. Филипп Костелюк пытался представить себе мир, в котором президент или мэр выполняют все желания своих избирателей. Пытался и не мог.

Внизу не хватало, наверное, двадцати — двадцати пяти ступенек, и пришлось прыгнуть.

Оказавшись посреди улицы сидящим на асфальте, Филипп увидел прямо перед собой стеклянную будку. Будка была освещена изнутри, но постовой, на счастье, куда-то отлучился.

После долгого спуска, а в целом он прошел, наверное, несколько тысяч бетонных ступеней, у Филиппа кружилась голова. Прохожих на улице было немного, но он все-таки привлек внимание. Женщина в лиловой накидке, выставив вперед руку, показывала на него длинным пальцем. Наверное, он выглядел нелепо. Вокруг раздавались откровенные смешки, но никто даже не остановился.

С ужасом глянув вверх, на бетонную стену, беглец из прошлого, хромая, постарался отойти от нее подальше. Он немного подвернул ногу, и первые шаги давались с трудом.

На секунду задержавшись возле зеркальной витрины большой кондитерской, Филипп Костелюк всмотрелся в свое отражение. Среди неподвижных манекенов, по-семейному разрезающих праздничный торт, будто колыхался призрак в перепачканном комбинезоне: кобура на боку, сумка через плечо, взгляд затравленного зверя, руки в крови. Он мало чем походил на красавца шофера, еще несколько дней назад водившего лимузин мэра Москвы.

Неприятно удивили Филиппа и сами манекены в витрине. Манекены были точно такие же, как и сто лет назад, но сто лет назад они двигались, повторяя одно и то же круговое движение, а теперь были совершенно неподвижны.

Подволакивая ногу, Филипп Костелюк шел по улице. Было ровно восемь часов вечера. Он сверил ручные часы, чуть не стоившие ему жизни, с часами на одном из зданий.

Все вокруг было хорошо освещено. Как никогда ярко горели оранжевые и белые фонари. Редкие прохожие поворачивали головы, но особого интереса он больше ни у кого не вызвал. Вероятно, его комбинезон по покрою соответствовал обмундированию какой-нибудь воинской части, а отсутствие лычек в вороте можно было разглядеть только с очень близкого расстояния.

Все вокруг знакомо: сладкие запахи ночи, разноцветные металлические шторы на окнах, потрескивание автомобильных выхлопов. В глубине московских дворов типовые детские качели и магнитные песочницы с голубым и серебряным песком.

С шелестом мимо прокатил тяжелый полупустой электробус на огромных колесах. Филипп даже отметил номер маршрута: четырнадцатый.

Он знал, что прошло более ста лет, и не мог в это поверить. Это был тот же самый город. Утрачены только какие-то незначительные детали. Так, будто на старый орнамент положили свежую кон- турную кальку. Он находился совсем недалеко от Тишинского рынка. Невероятно, но город не переменился, если не считать, конечно, того, что он полностью ушел под землю.

Осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, Филипп Костелюк разглядывал прохожих. На мужчинах все те же узкие двубортные пиджаки с радиопуговицами, работающими одновременно на семи эфирных каналах, узкие зеркальные штиблеты на тонкой магнитной подошве, батники разнообразных расцветок, брюки-клеш с асимметричным разрезом и ремни из змеиной кожи с литыми позолоченными пряжками. На женщинах легкие полупрозрачные платья без всякого пояса, белье в обтяжку, кричащими расцветками проступающее сквозь платье, и деревянные туфли на каблуках-стабилизаторах.

Значительно отличались разве что прически двадцать второго столетия. Всего два варианта: голый припудренный череп с торчащим посередине вживленным тепловым электродом либо огромная прическа — типа башни из слоновой кости. И то и другое сто лет назад назвали бы верхом пошлости.

Деревьев, может быть, во дворах стало побольше, и начисто исчез новый храм во славу Ахана, возведенный возле Тишинского рынка. Но здания вокруг все те же, по крайней мере фасады. Лепнина, чугунные изгороди, железные двери на подъездах.

На месте храма было пусто и возвышался строительный забор.

В голове- Филиппа стояла тишина. ЛИБ, неожиданно включившийся там, наверху в бетонной пещере, здесь, внизу в городе, опять перестал действовать. Никаких чужих мыслей, никаких чужих пожеланий, хотя головная боль больше не возвращалась и ухо слышало.

Устроившись на тихой скамейке, Филипп Косте — люк проверил свое оружие, не хватало только одного патрона в барабане, потом снял ботинок и осмотрел свою покалеченную ногу.

Фонари начали постепенно гаснуть. Вероятно, скоро должны были включить общее освещение. Прокатила по улице патрульная машина, ее синяя мигалка озарила все вокруг мертвенным светом. Город быстро опустел. Становилось душно. Манекены в витринах зашевелились.

«Нужно пойти и сдаться властям, — решил он. — Я землянин, меня не должны депортировать. Если, конечно, не существует каких-нибудь ограничений на путешественников во времени. Навряд ли. При таком обилии пришельцев каждый коренной землянин должен быть на вес золота. Сколько нас здесь, подлинных хозяев земли, если брать даже последние двадцать веков? Ну, миллиардов двадцать пять, тридцать. В масштабе Солнечной системы просто ерунда — горсточка риса на дне тарелки. Пойду и сдамся. Получу документы, встану на военный учет, устроюсь на работу, куплю жену!..»

Размышляя таким образом, он не обратил внимания на человека в синей форме офицера-танкиста, замершего у стены на другой стороне улицы. Не отрываясь, офицер смотрел на Филиппа и, когда беглец из прошлого поднялся со скамьи, последовал за ним.

Спешить было особенно некуда. Прежде чем идти сдаваться, Филипп Костелюк решил посмотреть, кто живет в его квартире. В глубине души он, конечно, надеялся найти каких-нибудь собственных потомков — праправнуков или, может быть, даже стариков внуков. Ведь когда он бежал из дома, Земфира была беременна.

Фонари почти погасли. На улице было много мусора, и, чтобы все время не спотыкаться, Филипп двигался вдоль чуть тлеющих витрин. Нога побаливала, он уже окончательно убедился, что география города почти не переменилась, и хотел сесть в рейсовый электробус, когда на плечо ему легла тяжелая ладонь.

— Голова не болит? — спросил будто бы знакомый голос.

— Нет, не болит. — Филипп хотел обернуться, но рука, лежащая на его плече, не позволила этого. — А почему вы думаете, что у меня должна болеть голова? — спросил Филипп, осторожно нащупывая кобуру. — Чего вы хотите?

— Не поворачивайся, — попросил знакомый голос. — Сначала посмотри сюда.

Послушный чужой руке, Филипп Костелюк повернулся и оказался перед большим квадратным щитом. На щите фосфоресцировала неприятная белая надпись: «ВНИМАНИЕ! РОЗЫСК! КАЖДЫЙ ИЗ НИХ ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК! УВИДЕЛ — СООБЩИ!»

Щит располагался меж двух горящих витрин, и его можно было хорошо рассмотреть. Сверху донизу большой квадрат был усеян мелкими голографическими фото. Одно фото — одно лицо. Под фотографиями стояли имена и какие-то цифры, вероятно год рождения и лагерный номер.

Всего мелких фотографий было пятьдесят пять, но были и две крупные в самом низу с пометкой: «ОСОБО ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК».

Крупные фотографии не имели объема — обычные цветные карточки были забраны прозрачным пластиком. Сам того не желая, беглец из прошлого прочитал вслух:

— Филипп Аристархович Костелюк — серийный убийца. Эрвин Каин — философ.

С фотографии философа смотрело безучастное полное лицо, бросалась в глаза большая фиолетовая бородавка на левой щеке.

Никаких других пояснений, никаких цифр. Он всмотрелся в собственное фото. Только лицо, крупный план в фас. Глаза напряжены, щеки запали, к нижней губе прилепилась дымящаяся сигарета. Он понял: этот снимок был сделан сквозь ветровое стекло грузовика в тот самый момент, когда его нога надавила педаль, отправляя машину времени в будущее.