— При царе-косаре — это давно, значит. Как я понимаю: когда царь косарём был. А никто не помнит такого, чтобы сам царь косарём был. Вот тебе и значит, что давным-давно.

— А кто такой царь? — спросил Андрейка.

— Царь-то? — Дед Егор уставился на него. — Что ты за дитё неразумное! Как я тебе объясню про это? Был такой кровопиец — сам не работал, кровь из народа сосал…

Андрейка на минуту представил себе царя и ужаснулся.

— Ты вот что: хочешь слушать — так слушай, а нет — так я и рассказывать не буду. Я об этом царе не токмо что рассказывать, я сам о нём забыл, и нет мне нужды вспоминать о нём, прости господи! Не о нём сейчас речь… Вот и жил я так. Сестрёнка и братишка у меня — помоложе меня. Отец и мать на работе в поле, а я нянчусь с ними. Нянчусь себе и нянчусь…

Нянька навострила уши, приподнялась на лапах и завиляла хвостом.

— И ты туда же! — буркнул дед Егор. — Не тебе я это говорю, не ты одна нянька. Вот я, например, тоже в няньках ходил…

Нянька встала, подошла к деду Егору, улеглась и положила на его сапог лапу.

— Ну то-то! — примирительно сказал дед Егор. — Да, так о чём я толковал? — продолжал он. — И вот стукнуло мне не то десять, не то одиннадцать годков. И ставят к нам на квартиру одного ссыльного… — > Дед Егор с опаской поглядел на Андрейку и поспешно добавил: — Это был такой человек, что хотел царя к чёрту спихнуть, чтоб народу полегче жилось.

— Убить хотел царя? — со сверкающими глазами спросил Андрейка.

— Во-во! — удовлетворённо подтвердил дед Егор и нисколько не рассердился. — Звали его Алексей Фёдорович. Такой тихий да ласковый, и вот, поди же, боялся его царь, ужас как боялся! И вот спрашивает меня Алексей Фёдорович: «Ты, говорит, Егорка, хочешь грамоте обучаться?» А я рад-радёшенек, от радости на седьмое небо чуть не подпрыгнул.

Андрейка хотел было спросить, где находится седьмое небо, но вовремя спохватился и промолчал.

— И вот стал меня каждый день учить этот добрый человек. Буква за буквой, слово за словом. Ну, до чего же интересно! Через год я уже книжки стал читать. Хвалит не нахвалится мной Алексей Фёдорович: «Я, говорит, тебя за три года грамотеем сделаю». Ну, да не пришлось ему, — вздохнул дед Егор, — видно, слуги царские спокою не знали, угнали моего Алексея Фёдоровича ещё дальше и запрятали, чтоб он и людей не видал. Плакал я, конечно, убивался. Бегу, значит, это я за Алексеем Фёдоровичем, слезой горючей обливаюсь, спрашиваю его: «За что они тебя?» И вот что он сказал мне на это: «Ты, говорит, Егорка, не реви. За то они меня на каторгу гонят, что я тебе счастья хочу. Ты запомни это. У вас тут в народе говорят: «Вору не любы лунные ночи, а злому — добрые люди». Признаёшь ты меня за доброго человека? — спрашивает. — Ну, а коли так, то ты не забывай, чему я тебя учил!» Не-ет, не пропала для меня даром учёба Алексея Фёдоровича! Я, может, и в партизаны потому пошёл, что на всю жизнь мне слова эти в память запали. Мне так больше в жизни и не привелось учиться, а книжки я страсть как полюбил читать! Вот кабы мне нынче снова парнишкой стать! — вздохнул дед Егор. — Я бы в школу пешком удрал. Ваше дело теперь — учись да учись. Мне-то оно не досталось, это счастье, а по всему выходит, что Алексей Фёдорович не только об Егорке думал, но и об Андрейке Нимаеве, обо всех ребятишках наших. Вот какой добрый человек был!

— А у тебя собака была? — спросил Андрейка.

— Нет, не было. А что?

— Нянька беда бы всех покусала, а Алексея Фёдоровича — нет.

— Нянька-то? — Дед Егор нагнулся и погладил Няньку по голове. — Да, уж она у тебя собака верная. С такой собакой не пропадёшь!

— Не пропадёшь! — с гордостью подтвердил Андрейка.

По брезенту вдруг забарабанили крупные капли дождя.

— Ну, слава тебе, хоть землю смочит! обрадовался дед Егор. — Раньше-то мы, ребятишки, песню пели: «Дождик, дождик, пуще, дам тебе я гущи…»

Андрейка выскочил из шалаша, сдёрнул с себя малахай и стал под дождь.

— Вырасти хочешь? — спросил дед Егор.

— Ага! — довольно ухмыльнулся Андрейка и провёл ладонью по мокрому лицу. — Нянька, иди, — позвал он.

Нянька не любила дождя, но вышла и стала рядом с хозяином. Ей тоже следовало подрасти.

Дед Егор выглянул из шалаша, поднял к небу голову, увидел освещённые розовым отсветом от солнца косые струи дождя, посмотрел на мокрую Няньку, которая под дождём сразу стала гладкой, словно её причесали густым гребнем, на Андрейкину мокрую, чёрную, как воронье крыло, голову и заключил:

— Хорош дождь — в рост пойдёт.

Это Андрейка и без деда Егора знает.

Давно он уже не вставал около двери юрты, давно бабка Долсон не делала зарубку. Сегодня, после дождя, Андрейка обязательно вырастет; надо будет проверить.

Если проводить ладонью по волосам, вода стекает на землю; но если хочешь по-настоящему вырасти, то надо стоять прямо и не бояться воды: пусть попадает за воротник, течёт по спине и груди.

— Дождик, дождик, пуще, дам тебе я гущи! — весело запел дед Егор.

— Дождик, дождик, пуще, дам тебе я гущи! — изо всех сил заорал и Андрейка.

Нянька подняла вверх морду, закрыла глаза и залаяла.

— Проси, проси! — подбодрил дед Егор. — Дождик этот нам во как нужен!

— Дождик, дождик, пу-у-ще! — требовал Андрейка, требовала Нянька, и дождь пошёл с такой силой, будто бы там, наверху, открыли пробки у всех бочек.

Ударил гром, словно над самой головой быстро проехали тракторы, гремя гусеницами. Потом тракторы ушли подальше, громыхнули ещё раз, ещё — и заглохли.

Кончился дождь так же внезапно, как и начался. Нянька стала отряхиваться, и с её шерсти во все стороны полетели брызги. Дед Егор вышел совсем сухой и задрал бороду в небо. Андрейка промок до нитки и. по примеру Няньки, тоже пытался стряхнуть с себя воду.

— Ишь, кажись, радуга высвечивает, — сказал дед Егор.

Андрейка посмотрел на ясное, умытое небо: действительно там раскинулась огромная многоцветная дуга. Она была ещё еле-еле видна, но Андрейка уже по опыту знал, что теперь она начнёт густеть, станет яркой и опустится концами на землю. Андрейка уже не мог оторвать взгляда от радуги: ух, какая красивая! Дед Егор внимательно следил за радугой, и, когда её конец упал на степь — неподалёку, всего, может, за двести метров, — он засуетился:

— Эх, Андрей, Рыжика твоего нет, а то бы ты слетал до радуги! Старики-то у нас говаривают: если кто в свет радуги попадёт, многолетний человек будет. Ни хворь его не возьмёт, ни старость.

Андрейка с отчаянием оглянулся вокруг: как ему хотелось очутиться сейчас там, где кусок зелёной степи окрасился необыкновенным светом радуги! Ах, Рыжик, Рыжик, как бы ты сейчас пригодился!

И вдруг раскосые Андрейкины глаза загорелись весёлыми огоньками: он увидел Быстрого и попросил деда Егора подсадить его на спину лошади.

Андрейка натянул повод, дед Егор несколько раз хлестнул Быстрого вожжами, и конь побежал.

— А ну давай ногами его, ногами!

И Андрейка старался изо всех сил. Не подведи. Быстрый, Андрейку! Беги быстрее! Нет, не туда, а вправо. Раз я тебя бью левой ногой, то беги вправо. А теперь прямо: я бью тебя обеими ногами. Вот так, вот так, Быстрый! Уж ты получишь от меня сахару! Доедем до радуги, никогда болеть не будем, никогда старыми не будем. Так дед Егор сказал. И ты, Быстрый, старым не будешь болеть не будешь. Может, даже научишься бегать, как Рыжик.

Ну ещё, ну ещё. Быстрый! Близко, совсем близко… Видишь, какая трава в степи, никогда такой травы НС было. Теперь уж близко, вот уже она!

— Раду-у-га! — изо всей мочи закричал Андрейка, но Быстрый вдруг резко остановился.

Андрейка от неожиданности взмахнул руками и свалился на траву вниз лицом. Трава была мокрая, блестела огоньками — то ли от света, то ли от радуги. Андрейке захотелось пить. Захватив рёбрами ладоней траву, он собрал в пригоршни воду и поднёс её ко рту. Ведь это тоже, наверно, была богатырская вода. Она, правда, не кипела, не пузырилась, но, видно, от радуги стала красная. Вот это вода так вода! Она, оказывается, тоже солёная.