Если бы вместо Быстрого был здесь Рыжик, то Андрейка наверняка доехал бы до радуги.

Нянька побегала вокруг Андрейки и стала лаять на Быстрого. Даже Нянька понимала, что это ленивый и упрямый конь.

Когда Андрейка отнял свои красные, ладони от лица, во рту по-прежнему оставался какой-то очень знакомый, солёный вкус. Уж не выпал ли у него опять зуб? Андрейка с досадой провёл ладонью по лицу, и — удивительное дело! — дед Егор оказался прав: ведь это шла из носа кровь, а больно не было. И всё потому, что Андрейка пил богатырскую воду.

В школу

Андрейку собирали в интернат. С вечера он надел новый серый костюм, подпоясался ремнём, но остался в малахае: фуражка не нравилась, в ней было тесно и холодно голове.

Приехала бабка Долсон и, как всегда, привезла леденцов.

Андрейка забрал конфеты и украдкой вышел из юрты. Первым делом он угостил Няньку и Рыжика, а потом попробовал сам. Это были вкусные леденцы, они хрустели на зубах. Рыжик и Нянька, правда, умели хрустеть громче, но и Андрейка старался не отставать от них. Бабка знала, что Андрейка любит леденцы, а про Рыжика и Няньку ничего не знала… Они стояли сейчас втроём и громко хрустели конфетами; громче всех Нянька.

— А мне сумку новую купили! — пережёвывая конфеты, похвастался Андрейка.

Нянька, конечно, сразу поняла, в чём дело, — замахала хвостом и лизнула Андрейкину руку. Рыжик на этот раз тоже оказался сообразительнее: ухватил губами малахай и снова опустил его на голову хозяина.

— Завтра я в школу поеду учиться, — ободрённый друзьями, продолжал рассказывать Андрейка. — Дядя Костя в гости приедет, провожать меня будет. На ещё! — подставляя ладонь с леденцами Рыжику, говорил Андрейка, и Рыжик осторожно подбирал их большими мягкими губами. — Катя! — осторожно позвал Андрейка.

Коза вынырнула откуда-то из темноты.

— На, Катя! — Андрейка угостил её леденцами: Катя тоже была сладкоежкой. — Ложись, Рыжик, ложись! — приказал Андрейка.

Рыжик лёг. Андрейка сел, поджав под себя ноги. Нянька и Катя, не дожидаясь приглашения, тоже улеглись и внимательно смотрели на Андрейку. Он подсовывал им конфеты и вёл неторопливую беседу. Рыжик и Нянька были в курсе Андрейкиной жизни, а вот Катя последнее время — с тех пор как он стал работать на целине — ничего не знала. И поэтому Андрейка, чувствуя свою вину, больше обращался к ней: скоро Андрейка станет учеником, завтра он уедет в интернат. Лучше всего было бы никуда не ездить, а жить всё время в юрте. Или, как сейчас, пахать на «Тимоше» Пронькин лог. А знает ли Катя, кто такой «Тимоша»? А знает ли она, что у него есть свечи? Но совсем не такие, какие бывают в юрте — мягкие, белые, с ниткой посредине. Катя любила лакомиться такими свечами. А у «Тимоши» железные свечи; Катя ни за что не стала бы их есть. Потом, у «Тимоши» есть мотор, и находится мотор под капотом. Дядя Костя говорит, что мотор — это «Тимошино» сердце. «Тимошу» убили фашисты, а сердце его осталось, оно всё время громко стучит. Андрейка, конечно, по секрету скажет сейчас своим друзьям одну вещь, но только это большая тайна. Даже дядя Костя этого не знает.

Недавно «Тимоша» стал разговаривать с Андрейкой. Первый раз это случилось во сне. Андрейка вначале не поверил, но «Тимоша» внятно сказал несколько слов:

«Надо идти в школу. Надо идти в интернат. Дул-ма идёт в школу. Мне не нужен такой помощник. Так. Так. Так…»

Андрейка проснулся и слышал ещё, как стучало «Тимошине» сердце: так, так, так… Он поехал на Пронькин лог, сел на «Тимошу», прислушался. «Тимоша» разговаривал. Но слышал это только один Андрейка, а дядя Костя — нет. Как это раньше Андрейка не замечал, что «Тимоша» с ним всё время разговаривал! Но это тайна. Ведь никто не знает, что ты. Рыжик, и ты. Нянька, и ты, Катя, умеете разговаривать. Знает об этом только Андрейка. Интересно, как вы будете здесь жить, когда он уедет в школу? Кто вам будет давать сахар и конфеты? Няньке вообще не надо было давать конфет — за то, что не нашла звезду. И сейчас звезда где-нибудь лежит в траве. Андрейка тяжело вздыхает. Нянька виновато помалкивает, Катя облизывает клейкие Андрейкины ладошки. Конфет уже больше нет, остался только пустой пакет. Надо бы Катю взять с собой хоть раз на Пронькин лог — пусть бы посмотрела на «Тимошу», на дядю Костю, на дедушку Егора.

И Нянька и Рыжик тянутся к Андрейкиным рукам, но Андрейка поднялся на ноги и внушительно говорит:

— Всё. Больше нету. В юрту пойду.

Все трое сопровождают Андрейку до дверей юрты, но только Няньке разрешается войти внутрь.

Спать он лёг не раздеваясь: не хотелось расставаться с костюмом и ремнём. И очень удивился утром, увидев аккуратно сложенный на столике костюм.

Андрейка быстро оделся, провёл пальцами под ремнём, расправляя гимнастёрку — так делал дядя Костя, — посмотрел на себя в настольное круглое зеркало, потом выбежал без дэгыла из юрты, показался Рыжику, Няньке, Кате, посмотрел в степь, не едет ли дядя Костя — никого не было видно, — и вернулся в юрту.

— Сядь! — непривычно строго сказала бабка Долсон.

Андрейка послушно сел. Отец и мать молчали, с почтением посматривая на бабку.

— Я вчера в интернат заезжала, — сказала бабка, обращаясь к внуку, — посмотрела, как жить будешь. Понравилось. Твой отец тоже жил в интернате. Хорошо жил, учился хорошо. Ты тоже хорошо учись. Дружно живи со всеми, не дерись. Почему так драться любишь? Отец твой Арсен смирным был.

Андрейка не выдержал и прыснул: чего это он драться будет? Тоже выдумала бабка!

— Ты не смейся! — укоризненно сказала бабка. — В степи тебе не с кем драться, и то обижал Дулму.

— Так ей и надо! — огрызнулся Андрейка.

— Не спорь с бабушкой! — строго сказал отец.

— Со всеми дружно живи, тогда тебе хорошо будет и нам хорошо будет, — сказала бабка. И загадочно добавила: — Старые буряты говорят: «Человек с друзьями — как степь, широкий, а без друзей — как ладонь, узкий».

Андрейка украдкой взглянул на свою ладонь: она была, как всегда, широкая.

Потом бабка подвела Андрейку к двери юрты, поставила его плотно к деревянной стойке и сделала над головой ножом новую зарубку. Андрейка положил ладонь между старой и новой зарубкой: вот как он вырос с весны!

— Скоро с отца будешь! — довольно произнесла бабка, и у Андрейки от удовольствия покраснели уши: вырасти с отца — это было самым горячим его желанием.

— Пора ехать, — сказал отец, посмотрев на ручные часы.

Андрейка быстро надел дэгыл и вышел из юрты. Рыжик и бабкина лошадь были осёдланы. Рыжику сегодня повезло — он проводит Андрейку до самой школы, а вот Нянька и Катя остаются дома…

Андрейка положил руки на голову сначала Няньке, а потом Кате и каждой поочерёдно шепнул:

— Не деритесь, дружно живите…

Он хотел добавить что-то насчёт широкой степи и узкой ладони, но уже успел забыть, как это говорила бабка. Посмотрев на свою ладонь, он показал её Няньке и Кате и многозначительно закончил:

— Не деритесь. Приеду — беда бить буду!

— Давай, давай! — торопил отец. — С бабушкой и матерью прощайся, хватит тебе с Нянькой шептаться!

Андрейка послушно подошёл к бабке Долсон. Она погладила его щёки, уткнулась лицом в его волосы, подержала руками голову и легонько подтолкнула к матери.

Андрейка охватил мать руками и стоял так, не поднимая головы, пока не подошёл отец и не взял его на руки. Он подсадил Андрейку на Рыжика и сказал:

— Ехать пора.

Андрейка отвернулся от отца, опять взглянул в ту сторону, где был Пронькин лог, и тяжело вздохнул: дядя Костя так и не приехал. И дед Егор не приехал.

Мать, вытирая глаза, не оглядываясь, пошла к хо-тону, открыла ворота, и овцы сплошной массой, как серая вода, устремились в степь.

— Плакать любишь, — усмехаясь, сказал отец.

— Нянька! — позвала мать.

Нянька несколько секунд поколебалась, повернула голову к Андрейке, но он махнул рукой, и она, опустив хвост, пошла к отаре.