День за окном медленно оборачивался вечером. Последние солнечные кляксы стекали по стеклу и, воровато подползая к ровным рядкам выставленных монет, играли на них ярко-оранжевыми бликами. Занудин присел на корточки и, уткнувшись подбородком в подоконник, странным образом забылся на какое-то время, то вскидывая рассеянный взгляд на расплывающийся вид за окном, то опуская его на мерцающие золотом диковинные столбики. Поэт терпеливо нависал над Занудиным со спины, уныло щурясь, — чем-то в эти минуты он напоминал потрепанного невзгодами подслеповато-болезненного коршуна.

— Забирайте, — опомнившись, сухо проговорил Занудин, кивая на деньги. Сам же поднялся и отошел в затемненную часть комнаты.

— А знаете что, — оживился вдруг Поэт, и лицо его сделалось малиновым, — поедемте-ка лучше на эти деньги развлекаться, а?

— В смысле? Уедем куда-то из «Ковчега»? — с подозрением в голосе, но и со схожим оживлением уточнил Занудин, возвращаясь к окну.

— Ну да. Черт возьми! Почему бы и нет?! По-моему, славная идея!

— И куда же мы поедем?

— Это уж доверьте позаботиться мне. Ой, какой подъем я сейчас ощущаю, удивительно! Оставьте деньги пока при себе. К сожалению, не обладаю такими вместительными карманами, как у вас!

Трясущимися пальцами Занудин оттянул материю штанов и любезно предоставил Поэту скидывать в бездну своих карманов столбики монет с кручи подоконника.

…Без лишнего шума покинув стены «Ковчега», Поэт и Занудин долго брели через глухой корявый лес, пока в сгустившихся сумерках, ободранные и уставшие, не вышли к шоссе. В ночном небе висела желтая с темными отметинами луна, похожая на выкопанный из земли человеческий череп. Компаньоны разместились на большом валуне возле дороги и закурили. Холод, почти зимний, пронизывал до костей.

— Долго ли нам еще?.. И куда мы, собственно, направляемся? — сплюнув через щелку в передних зубах, поинтересовался Занудин.

Поэт, протирая очки о полу пиджака, что-то неразборчиво промычал.

— Вообще-то мы ехать собирались, — более внушительным тоном заговорил Занудин. — Вот дорога, пожалуйста! Что скажете?

Поэт резким движением вскинул указательный палец и застыл. В голову Занудина, хоть убей, не приходило никаких соображений, что означает этот торчащий у него перед лицом палец, однако спустя короткое время Занудин ясно расслышал шум движущегося автомобиля. Вдалеке из-за деревьев пробивался свет мощных фар.

— Давайте половину суммы, — водрузив очки на нос, сухим приказным тоном распорядился Поэт. — Порасторопнее, порасторопнее.

— Пятьдесят?

— Да.

Занудин, ощущая всю нелепость ситуации, подсвечивая себе зажигалкой, принялся отсчитывать пятьдесят монет золотом.

Проезжавший автомобиль оказался шикарным лимузином, какой в здешних краях Занудин уж никогда бы не подумал встретить. Поэт рванулся на дорогу и проголосовал (по сути, он просто не дал лимузину проехать, загородив путь). Покинув водительское место, из машины выскочил однорукий араб и, брызжа слюной, разразился немыслимой тарабарщиной.

— Абр-хач… тардар-сич… пирдур-вакх… асса-ля!..

— Спокойно, — объявил Поэт и, уведя араба на обочину, без лишнего промедления перешел к переговорам. Переговоры довольно быстро увенчались передачей денег.

Салон лимузина, вскоре выяснилось, уже кишел пассажирами, но Поэт был настроен крайне негуманно и категорично. «Как сельдь в бочке мы не поедем!» Араб порядочно набегался, пока не высадил всех до последнего. Это была солидная публика: кто — с дипломатами, кто — с пистолетами… Тем не менее держались суровые на вид вояжеры как-то вяло и непретенциозно, точно спали на ходу.

— Залезай, — крикнул Поэт замечтавшемуся на валуне Занудину.

Высаженная непроглядной ночью посреди леса дружина апатично расступилась перед Занудиным, пропуская его к машине. «Извините… извините… прошу прощения…» — Занудин, пряча лицо, пробрался на сидение и захлопнул за собой дверь.

— Ариведерчи, — издевательски помахал ручкой из лимузина Поэт, и они тронулись в путь.

Однорукий араб оказался большим лихачом по части вождения и за пятьдесят золотых, жутко возбужденный, втянул компаньонов в умопомрачительное ралли, срезая повороты прямо через лес, представлявшийся раньше не то что не пригодным для езды, а попросту непроходимым. Чего только не натерпелся бедный Занудин!

Час или два спустя лес расступился и впереди засветились неоновые огни города. Дорога, однако, лучше не стала.

— Как называется этот город? — спросил Занудин.

— Вавилон! — выкрикнул Поэт и гулко расхохотался, словно в ответе его заключалось зерно остроумнейшего перла.

Занудин пожал про себя плечами.

— Проститутки, выпивка, балдеж, — придвинувшись вплотную, принялся интимно нашептывать на ухо Занудину Поэт.

Из-за тряски Поэт то и дело врезался в его ухо или скулу влажными губами, отчего Занудин уже мысленно сожалел о том, что ввязался во всю эту историю. Но идти на попятную было поздно.

Въехав в город и попетляв по его ночным безлюдным улицам, лимузин вдруг остановился. Посреди площади. У большого белого собора…

«Причем тут церковь?» — недоумевал Занудин, но призвал себя помалкивать. Может, разъяснение придет позже?..

Однорукий араб, удалив со лба испарину, долго подбирал нужные слова и наконец не без труда произнес:

— Эхалы-приэхалы, слищ… здеся вод… будэмтэ прощаса.

И араба они задерживать не стали — лимузин с визгом укатил прочь.

Итак, перед ними возвышался храм. Сказать прямо — смутной принадлежности к какой-либо известной религии. Кроме того: церковь, мечеть, синагога, пагода и т. п. — были для Занудина, человека светского, с религией на вы, попросту синонимичны. Да и имело ли сейчас принципиальное значение, какой конфессии прихожане пользуются здесь «наибольшим» почетом? Сооружение само по себе выглядело настолько грозно и величественно, что самый отпетый атеист устрашился бы приблизиться к нему, памятуя о изначальной цели своей поездки (Поэт ведь обещал кутеж и проституток!).

Однако Поэт, не моргнув и глазом, энергичным шагом двинулся вперед. Занудин в недоумении, но не чуть не отставая, последовал по его пятам.

Двери храма отворились, и компаньоны, пресытившиеся ночной прохладой и завлекаемые теплым дыханием помещения, вошли. Внутри блистало не меньшее, а даже удесятеренное великолепие. Сотни горящих свечей и лампад, удивительные изваяния, роспись, проникающие в душу очи на образах. Откуда-то из-под купола храма доносилась тихая торжественная музыка то ли органа, то ли другого, неизвестного, но в равной степени благородного клавишно-духового инструмента. Густо пахло ладаном. В самом центре просторной залы стоял огромный алтарь из темного серебра — типичный жертвенник ушедшей, полудикой и забытой старины. На алтаре, раскинув руки, покоилось женское тело, облаченное в белые просторные одеяния. По спине Занудина пробежали мурашки, когда он предположил, что женщина мертва. Но та, заслышав разносящееся эхо шагов, быстро подала признаки жизни и приподнялась на локтях. Голова ее была обернута полотенцем с узкой прорезью для глаз, и поэтому лицо оставалось скрытым.

— Вторую половину суммы, — не поворачивая головы, потребовал Поэт.

— Пятьдесят? — снова зачем-то уточнил Занудин.

— Да.

Занудин выгреб из карманов оставшиеся деньги и передал их Поэту. В это время он жутко волновался и путался в догадках предстоящего поворота событий. «Вот как, — неровно дыша, думал он, — неужели этой мумией надо будет овладеть прямо на церковном алтаре?..»

Поэт, а вслед за ним Занудин, вплотную приблизились к жертвеннику, на котором возлежала женщина, и остановились. Поэт с неприличным звоном ссыпал монеты на алтарь и заносчиво поправил на носу очки. Женщина довольно равнодушно проводила взглядом Поэтовский жест, а на деньги и вовсе не посмотрела.

— Я сегодня не работаю, ребята, — устало произнесла она и замолчала.

— Это еще почему?! — возмутился Поэт и впервые оглянулся на Занудина, ища поддержки своему неудовольствию.