…Никогда раньше я не видел птиц, летящих под проливным дождем. Черные и осовелые, злобно гаркая, точно в последний раз возвещая миру о его грядущей погибели, они сорвались с обрамлявших плац тополей и, тяжело вспарывая крыльями упругий, пропитанный влагой воздух, покидали потревоженное гнездовье. Строй рассыпался. Кто-то что-то кричал, многих тут же стошнило на себя и рядом стоящих. Через весь плац, шлепая по лужам глянцевыми сапогами, к месту трагедии уже бежали посеревшие лицами кураторы. «Чертов идиот… на разводе… прямо на глазах у этих щенков…» — долетели до моих ушей шипящие слова одного.

— Командиры взводов! С каждого взвода по два курсанта — чистить плац! Остальные свободны. Выполняйте!..

Вспоминается, я долго слонялся в тот день по городу сам не свой. Не разбирая маршрута, в рассеянности натыкался на недоумевающих прохожих, один из которых, не в пример вспыльчивый, наотмашь наградил меня ударом большого старомодного зонта по плечу. Разорялся, оскорблял, дергался как петрушка на руке умалишенного. Даже не обратив глаз на обидчика, я прошел мимо. Впереди показался мой дом, и я хотел теперь только одного: добрести до него, упасть в свою постель и отключиться. Этим, в общем, и закончилось — сон сломил.

Пусть я не думал о произошедшем постоянно, но, так или иначе, то был день, который заставил меня содрогнуться. День, который преподнес мне картину смерти непонятной и уже поэтому устрашающей. Застрелился человек, чье назначение — обучать военному делу меня! Все перевернулось с ног на голову в один момент. Черное стало белым, белое — черным. Для кого-то нелепица и надуманное, а вот я сразу по наитию понял: так и есть, все, в чем была мне раньше опора, пойдет вскоре наперекосяк. И никак с этим не поборешься.

Инструктор, выверенно и цинично лишивший себя жизни на плацу… ради чего ему понадобилось делать из своей смерти притчу, над которой потом ломали бы головы неоперившиеся губошлепы вроде меня?.. Помню, он очень гордился своей девушкой, с полгода как воевавшей. Его глаза блестели, когда в неформальных беседах с курсантами он рассказывал какая она особенная, рассказывал о ее боевых успехах. Не с теми он, наверное, откровенничал и не ту полюбил. Что тут еще скажешь. Бывают вещи, в которых если уж совсем не можешь не копаться, то лучше не копать слишком глубоко.

Такая смерть, такой вот день.

А еще, это был первый день весны…

Глава 1. Куда Уводят Мечты

Витания в облаках. — Спор в парке. — Каково быть молодым. — Груз признания. — Перелом. — Господи, ну почему я не уродина? — Воины. — Мысли-гастролеры. — Прости меня, Малыш. — Таинственная гостья. — За дальним лесом встанет солнце.

Весна ХХХХ года. 4 апреля

Закуриваю сигарету и подношу ее тлеющий кончик к переносице. Это зрелище настолько меня захватывает, что забываю обо всем. Не повторив ни одной затяжки, вдруг осознаю, что сигарета истлела до фильтра и обжигает пальцы. Вздрагиваю, роняю ее. Поднимаю взгляд — все смеются.

Нас четверо друзей, неразлучных почти с самого детства. Сидим в парке у высохшего фонтана на траве. Тепло и солнечно. Воздух пахнет по-весеннему. Свежесрезанным побегом.

Парк находится всего в квартале от военного училища, курсантами которого мы являемся. Что случалось очень часто — улизнули с занятий и пришли сюда. Вылететь за прогулы нам не грозит. «Все там будем», — принято шутить у курсантов, подразумевая семилетнюю войну.

* * *

Наше поколение родилось и выросло в тоталитарно-полицейском государстве — «империи зла», как называем его мы. С сетью карательных органов на любой вкус и цвет, комендантскими часами, чрезвычайными положениями, стукачеством и прочими неотъемлемыми атрибутами. Войной, в конце концов. Война измотала.

Мы — желторотая шантрапа, несовершеннолетние. Нам по семнадцать, но пятки уже жжет. Апрель — май — 92 летних дня, что исподтишка пролетят, и не заметишь — приказ комиссара, ранец за спину, жетон на цыплячью шею — добро пожаловать в расположение действующей армии… И касается это не только ребят, но и девушек — они также лица военнообязанные. Существовал бы термин «военнокрепостные», подошел бы здесь куда лучше. Даже забеременевшую накануне совершеннолетия девчонку в армию все равно возьмут, принудительно лишив плода…

Законодательство еще то! Срок службы — десять лет. Война тянется семь… Забавно, да? Вернуться назад реально только калекой — навсегда искореженным человеком-обрубком, питающимся ядами чужой жалости и единственной мечтой о конце дней… В начале войны брали на три года. Теперь кажется: всего-то!.. Тяжело представить, как там те ребята и девчонки из первых призывов, если вообще кто-нибудь выжил.

Старшее поколение пока не трогают. Вероятно, хватает еще молодого и юркого пушечного мяса. Вот и наша очередь подходит совсем скоро. И все мысли, если быть честным — а нечестным на пороге итоговой жизненной встряски быть невозможно, — только об этом.

Уклоняться… Уклоняться имело бы смысл, будучи на сто процентов уверенным, что тебя не найдут. Если же, успев натворить дел, ты все-таки попадешься в лапы недремлющих «мундиров» — пиши пропало. Сгниешь в каком-нибудь грязном застенке — ни следа, ни памяти о себе не оставишь. Замешан кто-то в укрывательстве — аукнется им тоже.

Нас не бомбят и не захватывают, пока мы здесь. Это запрещено на самом высоком международном уровне. Военные действия ведутся только в пределах нейтральных зон, многочисленных белых пятнах на карте, для жизни малопригодных. Еще забавней. Мы, простые смертные, как ставка в карточной игре. Зачем портить вещь, которую намереваешься выиграть; рушить то, что, как пить дать, придется восстанавливать?.. Самая жестокая и одновременно гуманная война в истории человечества. По лицемерной сути своей аналогов не имевшая.

* * *

Все смеются.

Ребята отлично знают о моей склонности к частым уходам в себя и каждый раз с неподдельным детским восторгом воспринимают мой очередной «ляп» по возвращении обратно.

— Еще сигарету? — Демон смеется громче остальных и протягивает мне смятую пачку.

Демон — высокий, атлетически сложенный, черноволосый, с горбинкой на носу и маленькими, глубоко посаженными, серыми плутовскими глазами. Он грозен в уличной драке, но абсолютно безобиден в прочей повседневной жизни, особенно по отношению к нам.

Его семья из рабочего квартала, как и наши семьи. Отец, мать и бабка, души не чающие в своем «ребенке». Демон этого обожания стесняется, но не отвергает.

Практически все девчонки из училища по нему сохнут. Это его здорово избаловало и породило в нем склонность к излишнему позерству. Неисправимый искатель приключений и максималист. Но друг, скажу я вам, каких мало.

Виктория смеется от души, но почти беззвучно. Прекрасная жемчужина нашей компании, умеющая перевоплощаться из младшей сестры — в назидание, а из дикой амазонки — в отрешенную задумчивость.

Виктория — миниатюрная, стройная, с красивыми, каштанового цвета волосами, чаще собранными в хвост, и карими глазами. Никогда не видел, чтобы она носила юбку или платье. С упрямым постоянством Виктория одевается «под парня», но природную женскую красоту тем самым скрыть ей все равно не удается: не разинув рта, на нее не взглянешь. Отца своего Виктория никогда не видела; из всех родственников — мать, полная добродушная женщина с вечно грустным взглядом.

«Подкатить» к Виктории, по-хорошему, не отказались бы ни я, ни уж подавно любвеобильный Демон, но это разрушило бы нашу компанию, установившимися отношениями внутри которой мы дорожили беззаветно. Поэтому еще давно мы с Демоном заключили своеобразный «пакт о ненападении» и слово держали. «Фильдеперсовых девчонок много — вовсе не обязательно затащить в постель каждую», — помнится, сказал тогда я и был чрезмерно доволен своим изречением.