— Здорово, Слива.

— Привет.

Мы не спеша идем по бульвару, молча вдыхая запахи весны, приятно подслащивающие застоялую тяжесть городского воздуха. Впереди у нас десятиминутная прогулка вдвоем, прежде чем подберем по дороге Демона и Викторию. Я негромко насвистываю себе под нос неизвестного происхождения липучий мотивчик. Слива выковыривает из зубов какую-то дрянь. Вдруг меня словно черт за язык дергает:

— Слива…

— А?

— Почему ты заплакал тогда в парке?

— Не знаю, — конфузится он.

— Ладно, мне ты можешь сказать.

Слива молчит, в мою сторону не смотрит, походка теряет уверенность. Я осознаю, что веду себя бестактно (напоминать пацану, как он распускал нюни, вообще затея не из блестящих), и тоже умолкаю. Но Слива вдруг заговорил сам.

— Знаешь, сначала я не воспринимал весь ваш спор всерьез. Но потом, в какой-то момент я так ясно понял, о чем ты говоришь, что мне стало не по себе. Стало страшно. По-настоящему страшно…

— А что ты понял? — осторожно поинтересовался я.

— Сложно ответить. Я просто поймал себя на мысли, что ты оказался поразительно близок к объяснению того, о чем я постоянно размышляю и что не дает мне покоя; о чем я не могу даже последовательно думать, не то что выразить словами. Но если попытаться… назвал бы это гнетущим безмолвным знанием о какой-то грандиозной личной потере. Нечто вроде… эх, черт! — Слива запутался в своих вымучиваемых формулировках и был явно зол на себя за то, что взялся сдуру мне что-то растолковывать.

— Не расстраивайся, брат, — подбадриваю его, — я и сам не смог сказать тогда чего хотел на самом деле. Это просто беда какая-то!

— Да, — качает головой Слива.

— Да.

С минуту мы идем, не проронив ни слова.

— Помнишь, ты сказал, Гоголь, что пока ты здесь и пока у тебя есть время, ты хочешь успеть понять: кто ты в этом мире и на что ты в нем способен?

— Наверное, я выдал что-то наподобие. Не стану отрицать. Все мы тогда с эмоциями не совладали.

— Вот и я думаю об этом же, — Слива выдержал паузу и заговорил вдруг резко, почти с надрывом: — А меня, представить только, лишают права прожить мою жизнь, как хотелось бы мне, лишают права искать ответы на вопросы, предложенные мне самим фактом моего появления в этом мире! Это просто преступление согласиться с тем, что… — Слива осекся и снова упустил мысль.

— Да, — бездумно-невыразительно подаю голос я.

— Да.

Бросив беглый взгляд на Сливу, я понимаю, что он больше не участник наших размышлений вслух. Отчего-то я рад этому, хотя сам ведь и разбередил то, что по совести требовало покоя. Теперь же — как от души отлегло.

Мы приближаемся к концу бульвара. Демон с Викторией уже поджидают нас.

— Ученье — свет, а неученых — тьма? — звонко выкрикивает Демон и расплывается в широченной улыбке.

«Похоже, ты в хорошем расположении духа, засранец», — в шутку отметил я про себя и мысленно рассмеялся. Мы поздоровались и дальше идем все вместе.

Вскоре Слива начинает отставать, чтобы, как я грешу на него, безнаказанно поедать глазами объект своего высокого чувства — Викторию. Она же, в свою очередь, идет в стороне от нас, о чем-то задумавшись. Мы с Демоном шагаем рядом.

— Я все тут вспоминал о нашем последнем разговоре в парке, — вполголоса (так, чтобы слышал только я) заговорил вдруг Демон, — и знаешь… решил, что ты во многом был прав.

«Наваждение какое-то, — подумалось мне. — Тогда они заклевали меня как стая ворон опрометчиво высунувшегося альбиноса, а теперь один за другим признаются в моей правоте».

Я озвучил Демону свою мысль по этому поводу.

— Ну-у, это было даже кстати. Если бы не наши наскоки, ты бы так и не привел своих лучших доводов, — парировал Демон.

— Вот свои-то лучшие доводы я как раз и не привел, — рассмеялся я.

— Но зацепил все-таки чем-то.

— А кого и на слезу пробил! — хохочу еще громче. Лишь бы Слива не услышал, о чем это я.

Сейчас кину камень в свой огород. Бывает такое: ты с пеной у рта кому-то что-то доказываешь, а тебя и слушать не хотят. Ты их убить готов за это! Проходит некоторое время, и ощущение собственной правоты притупляется. Ты сам себе уже не очень-то веришь по большому счету. Но неожиданно твою позицию признают и ставят во главу угла — она для всех уже откровение. И что происходит? Ты понимаешь, что просто не в состоянии справиться с этим неожиданно обрушившимся на тебя грузом признания. Ты не готов. Тебя одолевает смущение, пытаешься обратить все в шутку, посмеяться. Но потуги эти выглядят довольно жалко, и теперь, когда вода взбаламучена, ты просто убежден, что чувствовал бы себя куда комфортнее, если б тебя так никто всерьез и не воспринял…

Надо ли мне пересказывать мой поистине драматичный разговор с Викторией, с глазу на глаз состоявшийся этим же вечером в парке?

Расскажу.

* * *

— Я после этого всю ночь заснуть не могла.

— ?..

— Все думала о нашем споре.

— Вик, давай не будем…

— Будем! — отрезала Виктория. — Помнишь, я назвала тебя эгоистом и обвинила в том, что ты наслаждаешься нашей реакцией относительно того довода, что все мы — люди без будущего?

— Ты как всегда была права, Вик. Я такой. Каюсь.

— Не ерничай.

К нам подошли Демон со Сливой и с шутливой назойливостью стали допытываться, о чем мы секретничаем. Виктория демонстративно взяла меня под руку и увела в сторону, чтобы продолжить разговор наедине.

— Конечно ты никакой не эгоист, прости. А мы, дураки, просто защищали свои цепи, потому что кроме них у нас попросту ничего больше нет.

Глаза Виктории заблестели от слез. Мне всегда становилось не по себе, когда это случалось.

— Вы, мужчины, созданы для войны…

— Брось! Никто не создан для войн. А те, кто их начинает — даже не знают, что это такое!

— Ты прав. Я совсем не то хотела сказать. Дура.

— Перестань. Ты вовсе не дура.

— Мне просто захотелось пожалеть себя… Я не солдат. Я девушка… У меня есть мечты, которые… я… — Виктория не сдержалась и заплакала.

Я в замешательстве. Встаю так, чтобы закрыть собой Викторию от взглядов Демона и Сливы, которые, впрочем, про меня с ней уже позабыли и оживленно беседовали на почтительном от нас удалении. Пытаюсь успокоить Викторию, но ничего путного у меня не выходит. Осторожно обнимаю ее.

— У нас у всех есть мечты, Вик. У тебя. У меня. У Сливы. У Демона.

— И что нам делать с нашими мечтами, Гоголь? — всхлипывая, спросила Виктория, перехватив мой смущенный взгляд.

— Что делать? — я напряженно пытался подобрать слова, подходящие моменту. От нахлынувшего волнения у меня вспотели ладони. — Мы будем претворять их в жизнь, Вик. У нас еще есть время.

— Правда?.. — Виктория не давала мне отвести глаз.

В этот момент она была похожа на несчастную маленькую девочку, которой пообещали билет в сказку. Я просто превозмогал себя, чтобы олицетворять собой саму Уверенность. Сейчас нельзя было показать малодушия, иначе даже сам для себя с той поры я так и остался бы не больше чем нулем без палочки.

— Правда, Вик. Теперь все будет так, как мы этого хотим. Я даю тебе слово.

Миниатюрная головка Виктории уткнулась мне в плечо, а ее пальцы прожигающим щипком, от которого сперло дыхание, вцепились в область моего солнечного сплетения. Она больше не плакала или делала это, совершенно ничем себя не выдавая. Вспоминая сейчас те минуты, мне представляется, словно какой-то вихрь закружил меня и Викторию в своем неописуемом танце. Точнее, закружил в танце все, что было вокруг нас: деревья, фонтан, цветочные клумбы, ожившие гранитные изваяния… А мы все так же стояли, оглушенные эмоциональным взрывом, постигшим наше юное сознание; полные бессилия, но и готовые к смутно забрезжившим на горизонте надеждам, которые могли дать нам все, а могли уничтожить. И в тот момент я вдруг ясно понял, что это, по сути, равнозначно. Мне показалось — только лишь показалось — то же поняла Виктория, а вскоре должны понять остальные.