15 апреля

— Кто начнет первым? — Виктория вопросительным взглядом скользит по нашим затуманенным лицам, а в ответ тишина… Ручаюсь, что все именно так: она по очереди посмотрела на каждого — хотя глаз ее я видеть не могу.

Мы снова сидим в парке у фонтана, но уже более недели спустя после вышеописанных событий. Наше расположение на траве представляет собой геометрически точный квадрат, в центре которого беспорядочно свалены в кучу рюкзаки с учебными принадлежностями, пара бутылок прохладительного напитка и сигареты. Будто сговорившись, все в темных очках. Казалось бы, всему виной яркое весеннее солнце, но на самом деле мы просто знали, какой разговор нам предстоит, и все не на шутку напряжены. Пряча взгляд, чувствуешь себя немного уверенней.

Надо заметить, что за прошедшую неделю с небольшим все наше бытие перевернулось как с ног на голову. Мы стали просто фанатиками (нет, лучше все-таки сказать — пленниками) вот какой идеи: прежде чем отдать свою жизнь в жертву «империи зла», мы должны взять от нее Самое Главное. А именно: каждый из нас должен попытаться осуществить свою самую сокровенную мечту, а остальные, насколько смогут, помочь ему в этом. То была неделя поистине невообразимых по своему накалу споров, признаний и откровений, которые и подвели нас к настоящему моменту.

А момент был без преувеличения особый. Мы, повторюсь, собрались затем, чтобы каждый поочередно с предельной откровенностью рассказал, на достижение какой цели он готов потратить отпущенное ему до призыва время. Остальные должны были засвидетельствовать его слова и принести клятву помочь всеми силами в осуществлении сокровенной мечты товарища. Все так просто и так… непостижимо.

— Ну что?! Или забудем то, о чем так много говорилось? — Виктория начала сердиться, и теперь от нее можно было ожидать всего что угодно.

Положение спас Демон.

— Я начну.

— Давай, Демон, — дружно подбодрили мы его, словно очнувшись от непонятно нахлынувшего на нас оцепенения, и с удовольствием уступили ему право первого.

— Я хочу совершить налет на какое-нибудь ночное заведение, перевернуть там все вверх дном и скрыться под покровом ночи, — глаза Демона возбужденно блестели (это чересчур хорошо угадывалось несмотря ни на что), а вся нижняя часть лица превратилась в сплошную улыбку.

— ?? — мы были готовы к любого рода изощренности душевного стриптиза, но подобного заявления явно никто из нас не ожидал. — Чего?!

— Да не смотрите на меня так, — взбудоражился Демон. — Мне вовсе не нужно красть миллион или за здорово живешь угробить кого-то. Мне просто хочется преподать урок зарвавшимся пердунам, считающим себя хозяевами жизни, а убедившись, что урок пошел им впрок, с чувством выполненного долга удалиться. Всего-то! О деталях, как все по уму обставить, я пока не думал…

— Очень мило, — после внушительной паузы отозвался Слива. — А мы, по всей сути, должны помочь тебе в этом, да? Ох, развеселая жизнь нас ожидает!

— Всех, а тебя лично, Слива, от помощи освобождаю, — непринужденно отмахнулся Демон.

Я с возросшим интересом глядел на Демона, моего друга, с которым, не совру, меня связывало все самое бесшабашное, но, вместе с тем, и самое лучшее, что откладывалось в памяти на протяжении последних лет. И мне вдруг показалось, что я, в общем-то, хорошо понимаю его. Точно-точно. Он устал от слепого обожания со стороны девчонок и безоговорочного уважения ребят-сверстников. Все, за что бы он ни брался, выходило у него отлично. Постоянно первый — он охладел постепенно к спорту, к учебе, к «играм по правилам». К чему стремиться? Где новые высоты, которые нужно брать? Между тем я живо припомнил его страсть: в домашней видеотеке Демона были десятки, если не сотни, фильмов ковбойской тематики, про грабителей банков, искателей удачи. Вот, как оказалось, в чем он видел свою нереализованность. Вот его романтика! Парню захотелось настоящей рыцарской встряски! Кто-то скажет: такой адреналин и еще во сто крат больший он нашел бы на той же пресловутой войне. И я возражу: есть разница между горечью безрассудного смертоубийства и радостью храброго безумства. Действительно есть. Я хорошо понял Демона, да.

— Ты устроишь налет, набедокуришь и скроешься. И что дальше? — пришла очередь возмущаться Виктории. — Это все?

Демон на секунду задумался.

— Нет. Я устрою второй налет…

— А дальше?!

Тут я счел своим долгом вмешаться.

— Стоп, ребята! Что вы на него накинулись? У нас трое на очереди, как ни крути. Мы и предполагать не можем, какие выдающиеся по своему полоумию идеи нам еще предстоит выслушать (забегая вперед, выдам, что таких все же не нашлось ― мечта Демона в этом смысле оказалась исключительной). Как считаете? Давайте не будем нагнетать атмосферу.

Мне показалось, я был убедителен.

— Хорошо. Но все-таки хотелось бы понять: где тот рубеж, после которого все мы поймем, что его цель достигнута. Ведь мы тоже в равной степени будем нести ответственность за осуществление его мечты, — высказался тем не менее Слива.

— Я буду делать это снова и снова, пока «мундиры» меня не подстрелят, — Демон снял очки и наградил нас вызывающим взглядом.

— Ты хочешь умереть?.. — вырвалось у кого-то.

— Скорее, не хочу, а должен. Может, мы по-разному понимаем цели и последствия обсуждаемого нами предмета, но я вижу логический итог неизбежно таковым. Скажу проще: я не желаю быть казненным как преступник, если меня поймают, и нахожу полной бессмыслицей как ни в чем не бывало уйти на войну в том случае, если мне все сойдет с рук. А там ведь — все равно умирать. Но с какими мыслями? Понимаете?

Воцарилось гнетущее молчание.

Опять же, поведаю о своих ощущениях: я восхищался Демоном в тот момент. Он совершил перелом, заставил меня по-иному взглянуть на вещи. В том, к чему мы себя готовили — я это понял, — мельчить нельзя. Мечта должна быть такой, ради достижения которой хотелось бы умереть. Нет! Что я несу… Желание смерти — противоестественно. Лучше сказать: не страшно было бы отдать жизнь. Осуществить мечту и вновь сдаться воле течения — означало бы уценить значимость ее достижения. Я поймал себя также на мысли, что, с одной стороны, мы культивируем весомость и непоколебимость нашего намерения, а с другой — пытаемся сгладить острые углы, боимся больно ушибиться, один за другим маскируем пути к отступлению.

Я попытался озвучить ребятам то, о чем подумал благодаря наводке Демона:

— Мы так или иначе подсознательно готовим себя к известному финалу: мол, перебесимся и все равно окажемся на войне. С таким подходом надо бороться! Мы знаем, что с войны не возвращаются — это билет в один конец, туда уходят умирать. Не лучше ли расстаться с жизнью по собственному сценарию, в котором неизбежному страху будут сопутствовать удовлетворение и радость выбора, нежели по сценарию наших безликих палачей?! — закончил я. Меня захлестывало возбуждение.

— Но!.. Это не должно быть суицидом, — вмешался Демон, вдохновленный моей легкомысленной поддержкой, а затем обратился конкретно ко мне: — Ты хорошо употребил слово «сценарий», Гоголь. Этот финал должен самым естественным образом проистекать из написанного для себя сценария. Это должно быть тонко, красиво, органично и, в конце концов, неизбежно.

— «То-онко», «краси-иво», скажешь тоже… бредятина какая-то, ей-богу… Постой! Но разве это не самоубийство уже потому, что мы это обсуждаем и понимаем, к чему пытаемся себя подготовить?! — выразил свое бурное несогласие Слива.

— А разве наш безропотный уход на войну — не сознательное самоубийство? — осторожно поддержала мою и Демона позицию Виктория.

По мышцам Сливиного лица при ее словах пробежала волна еле заметного нервозного движения. Но он (наверняка произведя над собой усилие) даже не посмотрел в сторону Виктории.

— Ладно, пусть так, — Слива тоже снял очки и из всех нас выбрал именно Демона, чтобы схлестнуться с ним до едкости непримиримыми взорами. — С тобой более-менее все ясно. Конечно, тебя рано или поздно все-таки подстрелят! С этой точки зрения у тебя просто «идеальный» сценарий. Хочешь — поаплодирую. Но в своем сценарии я, уж извини, не нахожу места подобной крайности. Это, при всем моем желании, будет надуманным звеном в общей цепочке. Я не собираюсь устраивать никаких налетов и вообще ничего к этому близкого. Как быть?