Ли Бардуго ДЕМОН В ЛЕСУ

Перевод: Группа Bookreads

Переводчик: Анастасия Харченко

— Сколько их было, Эрик?

Незнакомый голос, произносящий незнакомое имя. Но, пробившись сквозь дымку боли, он вспомнил. Мать придумала ему новое, пока они поднимались по горе. Сверху дул ветер, ероша сосновые иглы. «Северянам будет удобнее звать тебя Эриком», — сказала она. Мальчик прикрыл уши меховым воротником и подумал: «Им удобнее никак меня не звать».

Ему удалось приоткрыть один глаз. Веко стягивала запекшаяся кровь. Другой глаз, должно быть, заплыл. Ему сломали нос? Он не помнил.

Мальчик лежал на носилках. Над ним нависли двое мужчин, которые требовали ответов.

— Сколько? — спросил мужчина с рыже-золотистой бородой. Улле.

— Шестеро, — выдавил он. — Может, семеро.

Второй мужчина наклонился ближе. Эрик видел отца Анники только издалека, но мгновенно его узнал — волосы почти белые, как у нее, глаза того же ярко-голубого цвета.

— Фьерданцы или равкианцы?

— Они говорили на равкианском, — прохрипел он. Горло першило. «Потому что я кричал, когда они окунули меня в воду».

— Хватит, — прозвучал холодный и твердый, как алмаз, голос матери.

Мадрая. Он устыдился облегчению, которое пронеслось по его телу. «Ты не ребенок», — сказал себе мальчик. Но он чувствовал себя как ребенок, лежа в мокрой одежде, такой замерзший и беспомощный.

Эрик заставил себе повернуть к ней голову. В черепе пульсировала алая боль, каждое биение загоняло в него острые осколки. Он часто заморгал.

Лицо матери сморщилось от беспокойства, но он узнал бдительность в ее глазах. Они прибыли совсем недавно — тут всегда были новоприбывшие, — а когда что-то шло не так, на новеньких было легче всего спихнуть всю вину.

— Нужно эвакуировать лагерь, — сказал отец Анники ломающимся голосом. — Если они нашли вчера детей…

— Мы никуда не пойдем, — прорычал улле. — Мы сравняем с землей ту деревню и заберем десять их детей за каждого нашего.

— У нас не хватит солдат для такого нападения. Нам необходимо действовать предусмотрительно…

Голос улле походил на скрежет меча, доставаемого из ножен:

— Мой сын мертв. Как и твоя дочь. Моя предусмотрительность погибла вместе с ними.

— Что вы вообще там делали, Эрик? — несчастно спросил отец Анники.

— Плавали, — он понимал, насколько глупо это звучит.

Улле сердито ткнул в него пальцем.

— Вы не должны были покидать лагерь после наступления темноты!

— Я знаю, — пробормотал Эрик. — Мы просто… Я всего лишь хотел… — мальчик встретился взглядом с матерью и отвернулся, настолько был велик его стыд.

— Дети есть дети, — сказала она.

Улле повернул к ней голову.

— Если мы все же организуем нападение, нам потребуется твоя сила.

— Сперва я должна позаботиться о сыне.

— Его нога почти оторвана. У нас есть целители…

Взгляда его матери было достаточно, чтобы улле умолк, даже несмотря на преизбыток горя и ярости. Такова была ее сила.

Улле подал знак своим людям, и носилки подняли. У Эрика закружилась голова. Нахлынула волна тошноты. Мать взяла его за руку и ласково прижала ее к своей щеке. Он должен был сказать ей.

— Мне жаль, — прошептал мальчик.

На сей раз отвернулась она.

— Северянам будет удобнее звать тебя Эриком, — сказала его мать, перекрикивая завывания ветра. Тот дул по тропе, напевая свою древнюю песнь и обещая скорую зиму — беспокойный, как мужчина, ворочающийся во сне.

«Им удобнее никак меня не звать», — подумал он, но ответил лишь:

— Почему? Я же должен быть Аркадием.

— Если мы приходим с юга, то тебе нужно южное имя, как Аркадий. Но Эрик легче выговорить. Здесь фьерданцев не меньше, чем равкианцев. Сам увидишь. Итак, как тебя зовут?

— Аркадий. Эрик.

— Откуда ты?

— Из Балакирева.

Она не задавала вопросов, которые всегда интересовали незнакомцев: «Где твой отец?» Разумеется, на него было легко ответить, поскольку ответ никогда не менялся: «Он мертв». Как-то раз он полюбопытствовал у матери, действительно ли это правда.

«Скоро ею будет, — ответила она. — Не успеешь и глазом моргнуть. Ты переживешь его на сотни лет, может, на тысячу, может, на больше. Для тебя он лишь прах».

— Еще раз. Как тебя зовут?

— Эрик.

— Откуда ты?

— Из Балакирева.

Так они и продолжали, пока поднимались по горе. На самом деле это было предгорье, одна из холодных и тихих вершин, коими знаменовалось самое начало хребта Эльбьен. Два дня назад мать показала ему маршрут на карте, после чего ушла вперед, чтобы убедиться, что им будут рады в лагере гришей. Гриши настороженно относились к чужакам, так что они никогда не знали наверняка, как их встретят.

Мать оставила его в палатке, укрытой старой шкурой для маскировки, с рационом на два дня: овсяным брикетом и рассолом, в котором можно будет его замачивать. С собой забрала только фонарик. Мальчик не осмелился попросить его оставить — в конце концов, он уже слишком взрослый, чтобы бояться темноты. Поэтому он не спал две ночи и считал минуты до рассвета, свернувшись под меховым одеялом и слушая завывания волков.

Когда мать вернулась, они отправились в горы. Аркадий. Эрик. Он повторял новое имя снова и снова — сначала вслух, потом мысленно, в такт каждому шагу, пока оно не перестало заставлять подолгу задумываться, казаться чужим, и он не стал просто Эриком. Мальчиком с юга; мальчиком, который исчезнет через неделю или месяц и растворится в новом имени, новой истории. Мать подстрижет, покрасит или обреет его налысо. Так они и жили, путешествуя с место на место. Учились, чему могли, а затем шли дальше, старательно заметая следы. Мир был небезопасен для гришей, и особенно — для них двоих.

Ему исполнилось всего тринадцать, но у мальчика уже была сотня имен — по одному на каждый поселок, лагерь и город — Иосиф, Антон, Стас, Кирилл. Он свободно говорил на шуханском и керчийском, но вот его фьерданский еще требовал доработки. Так далеко на севере сообщества гришей хорошо друг друга знали, так что он будет Аркадием, а северяне будут звать его Эриком.

— Вон он, — сказала его мать.

Лагерь гнездился в небольшой долине между двумя высокими горами — просто кучка низеньких, покрытых торфом хижин с дымящимися трубами. Все они кучились вокруг длинного и узкого шалаша из толстой древесины.

— Мы могли бы перезимовать с ними, — сказала она.

Мальчик недоуменно уставился на мать, не сомневаясь, что ослышался.

— Как долго? — наконец спросил он.

— До оттепели. Улле могущественный шквальный и сражался с новыми фьерданскими охотниками на ведьм. Нам бы не помешало почерпнуть от него все, чему он может научить.

«До оттепели». Это где-то три, может, четыре месяца. В одном месте. Эрик посмотрел вниз на маленький лагерь. Здесь зимы суровые, ночи долгие и ужасно холодные, а деревня отказников, которую они обошли по пути сюда, находилась опасно близко. Но он знал ход мышления своей матери. Когда начнутся снегопады, никто не рискнет заходить так глубоко в горы, даже ради охоты. В лагере будет безопасно.

Эрику было все равно. Он бы жил и рядом с оврагом для мусора, если бы это подразумевало крышу над головой, теплую пищу и пробуждение в одной и той же комнате каждое утро, без страха и попыток вспомнить, где он.

— Ладно.

— Ладно? — мать фыркнула. — Я заметила, как просияло твое лицо. Только помни, чем дольше мы задерживаемся в одном месте, тем осторожнее ты должен себя вести. — Он кивнул, и она вновь взглянула на лагерь. — Гляди, сам улле вышел нас поприветствовать.

К ним навстречу вышла группа мужчин.

— Кто они? — спросил Эрик, следуя за матерью вниз по тропинке.

— Они зовут себя старейшинами, — она посмеялась. — Кучка стариков, которые вечно поглаживают бороды и хвалят друг друга за свою мудрость.

Улле было легко узнать среди них. Не мужчина — настоящий великан! Его широкие плечи облекали черные шкуры, рыже-золотистые волосы были заплетены и доставали чуть ниже плеч, как принято на севере. На фьерданском «улле» значило «вождь». От равкианцев в них мало что осталось.

— Добро пожаловать, Лена! — басовито поприветствовал улле, направляясь к ним. Эрик практически пропустил мимо ушей новое имя матери. Для него она всегда была «мама», «мадрая». — Как прошло ваше путешествие?