В кинотеатре гремела индийская «Зита и Гита». Дневной сеанс, но народу много. Молодым достались неплохие места.

Девочки-близняшки, разлученные в младенчестве, музыка, лиричные песни и танцы – щипали душу. Ирка наревелась вволю. Василий снисходительно посмеивался, но удовольствие тоже получил. Он бы лучше на «Зорро» сходил, но сеанс был только вечерний – дочки проголодаются.

Возвращались в очень хорошем настроении. Купили шоколадный торт, чтобы отблагодарить Фиму. Дома их ждал непривычный запах, будто свечи жгли. А на девочках красовались маленькие крестики на голубых веревочках.

- Это что? – почему-то пересохшими губами прошептала Ирка.

- Что-что, - ворчливо отозвалась Серафима. – Теперь рабы Божьи – Анна и Алла. Покрестила я их, еще позавчера с батюшкой сговорилась, мы с ним в поезде встретились. Душевный человек.

- А почему же нас-то так… - предварительно выплаканные слезы стояли в горле комом и наружу не шли, только голос дрожал. – Будто выгнали. - Ирка исподлобья смотрела на женщину, укачивающую девочек.

Василий тоже, видно было, злился на сестру, но молчал. Не привык он спорить с Серафимой, все - равно свое мнение будет иметь. Это как мозоль, привыкаешь – и не болит, вроде… Пропало теперь повышение. А ведь мастера предлагали! Эх, сестра, сестра, молись силом!

У Ирины были другие мысли. Ей было невдомек, что эта странная деловитая, молчаливая женщина, всю жизнь тянущая на себе лямку, приняла то решение, которое тайно вынашивала Ирка сама, едва разродившись девочками. Она сама была крещеная, хотя в церковь не ходила. Так, отмечала с отцом Пасху, Рождество, Крещение Господне, знала несколько молитв. Но веру не выпячивала, даже, наоборот, прятала. Однако, окрестить Аленку и Нютку захотела сразу, как принесли их на кормление, маленьких таких, красненьких. Чтоб надежнее жилось, чтоб кто-то хранил их еще, кроме отца-матери.

- Вы ж не согласились бы, - оправдалась Серафима. – А так… Если что, вдруг прознает кто, вы на меня валите. Мол, ушли, ничего не знали!

Женщина уехала в этот же день. Уезжала под неодобрительные вздохи брата. А Иринка к ее отъезду даже немного с гордостью посматривала на маленькие крестики на шее дочек.

Сговорились, что старшая дочь Серафимы – Галя – приедет в августе. Поступит на завод контролером, а заодно на вечернее в техникум.

- Она у меня смышленая, проворная. Поможет немного с девчонками. А за ней пригляду уже не требуется…

Глава 5. Я или Илия.

Девчонкам было уже почти по два года, когда Ирка поняла, что снова беременна. Хотелось мальчика. Но если девочка будет, тоже неплохо. Василий обрадовался. Галя, так и жившая с ними, молча улыбнулась. Девушка была хорошей помощницей, детей любила. А теперь, когда Ирина вышла на работу, даже забирала их из яслей, чтобы дольше всех не оставались.

Эмма Витальевна не нашла никаких отклонений. Посоветовала какие-то упражнения, чтобы тазовые кости расходились, но Ирина забросила куда-то этот листок, а потом не нашла. Решила, что уж второго-то родит.

Ребенок должен был появиться в феврале. Но перед новым годом на работе был аврал. Женщина, готовящаяся уходить в декретный, старалась подчистить свою работу, задерживалась допоздна. Наверное, это и сказалось. Тридцать первого декабря у нее внезапно отошли воды. «Скорая помощь» привезла ее в приемный покой.

Дежурные врачи суетились, готовились к предстоящему празднику. Медсестрички сновали туда-сюда, легкомысленно подсмеиваясь. Ирина терпеливо сидела на стуле. Рядом с ней примостилась Галя с большой сумкой с вещами.

- Ты иди, - предложила женщина девушке. – Василий там один с девчонками. А нас и так двое!

Галя ушла. Иринке стало так вдруг одиноко, такая тоска навалилась, такой вдруг ненужной себя почувствовала. Вот, у других – праздник. А что у нее? Тем более, что и схватки внезапно прекратились.

- Может, пойду я? – женщина встала в дверях ординаторской, опершись на косяк.

- Куда это? – старшая грозно взглянула на пациентку. – Сама рожать надумала!

- Так не рожаю же.

- Родишь, - сурово резюмировала медсестра. – Сейчас врач придет, родишь.

Ирину определили в палату, где кроме нее было еще пятеро рожениц: две ее возраста, две, наверное, уже даже слегка за сорок, а одна, постоянно лежавшая лицом к стене – совсем молоденькая, лет семнадцати. Женщины достали каждая свой нехитрый домашний провиант, выложили все на одну тумбочку, так и встретили новый год. Только самая юная, так и не поворачивалась к ним, ни с кем не разговаривали и не знакомилась.

Ирину пришлось стимулировать. Почти полтора суток лежала она под капельницами. Родила только третьего января. Мальчика. Ребенок даже не вскрикнул. Мать отметила синюшность новорожденного и безвольно свисавшие ручки и ножки, а потом вдруг потеряла сознание.

Очнулась быстро. Спросила про ребенка, но все только отводили глаза и переводили разговор на другую тему.

Потом пришла врач. Измерила пульс, проверила живот.

- Все в порядке. Переводиться будем в послеродовую палату.

- А сынишка мой, - прошептала Ирина.

- Будет еще сынишка, если захотите. Под каким именем мужу отдавать?

- Илья, - ответила женщина сквозь слезы.

В послеродовой палате оказались все те же, с кем новый год встречали, знакомиться не пришлось. И даже молоденькая лежала, все так же, отвернувшись к стене.

Встретили Ирину молча, про ребенка не спрашивали, видимо, медсестра предупредила. Женщина была благодарна. Хотелось тоже отвернуться лицом к стене и плакать, плакать, плакать…

Принесли малышей на кормление. Привезли на каталке. Белые, длинненькие столбики. Раздали матерям. Ирина чувствовала тягучесть в груди. Невостребованное молоко давило. Было очень больно. Но боль физическая немного делала терпимее боль душевную. Женщина смотрела, как другие берут малышей, стараются наглядеться, натискаться за несколько отведенных минут.

Только молодушка так и не повернулась на призыв сестры.

- Климова! – несколько раз повторила та. – Бери ребенка. Голодный ведь!

Ребенок капризничал. Но молодая мать, как лежала лицом к стене, так и не пошевелилась.

- Нет, посмотрите на нее! – начала стыдить медсестра. – Родное дитя для нее…

- Можно я покормлю? У меня грудь набухла, больно уже, - перебила Ирина.

Медсестра посмотрела на мать, на малыша, на дверь. А потом махнула рукой и протянула ребенка Ирке.

Это был мальчик. Очень худенький, красненький, с золотистым пушком, выглядывающем из-под пеленки. Малыш схватил сосок женщины и принялся сосать. «Голодный какой» - с теплом подумала Ирина. Ребенок быстро наелся и заснул. Женщина улыбнулась, понюхала нежную кожицу. Пахло очень вкусно. Молоком, нежностью, теплом…

Мальчика теперь на кормление приносили ей. Молодая мамаша повернулась на второй день, пристально посмотрела на Ирину и сына. Куда-то вышла…

На следующий день молодушку выписали. Ирине ее «сладкого мальчика» не принесли.

- Как это? – со слезами она спрашивала медсестру. – Она же и смотреть на него не хотела! Оставит ведь, сдаст в детдом! Почему со мной не поговорила!

Женщина плакала без перерыва сутки. У нее подскочила температура, начали делать какие-то уколы. Но они не помогали. Ужасно кружилась голова, болело сердце и душа. Хотелось побыстрее домой, чтобы забыть запах мальчика, его пушок на теплой макушке.

Ирина встала среди ночи, чтобы пойти в туалет. Дошла до поста. Доковыляла еле-еле. Вдруг начало мутить. Стало больно в груди. Женщина почувствовала, как меркнет свет перед глазами… Ее душа вылетела из тела, пронеслась над городом, заглянула в лица спящих Аллки и Анки, нашла ребенка с золотистым пушком на голове, ехавшего в вагоне на руках у матери, и увы, больше не вернулась в тело…

Глава 6. И городу дорог огород у дороги.

На время похорон сначала Илюшеньки, потом Ирины, Серафима забирала девочек к себе в деревню. Малышки привольно чувствовали себя с крестной матерью и двоюродными старшими сестрами и братом. Аленка и Нютка были самыми младшими, любимыми. А из-за полусиротства – балуемыми не только членами семьи, но и всеми деревенскими соседями. Кто леденца принесет, кто игрушку нехитрую смастерит, кто одежонку подсунет, а муж Серафимы свалял настоящие валеночки. Сестрички топали в них во дворе: от коровника к сараю, от козы Глашки к борову Пашке. Деловито кормили животных, тайком слизывали снежинки с пуховых варежек, пока не отшлепал двенадцатилетний Димка.