Я-то его сразу раскусил — он эти праздники выдумывал. Позднее он подтвердил:

— Если я с утра стакан не приму, я не человек.

Как-то вижу, он лежит у забора и дымится. Думаю, горит, подхожу, а он глаза налил, уже на кочерге и покуривает с выражением дурацкого торжества.

— Дернул малость по случаю Богородицы, — говорит, — да и просифонило вчера что-то. Прихворнул малость. Там как, в мастерской, клиентура есть? Чеши, поспрашай. Может, чего забашляем на пузырек. Подремонтироваться надо!

Дядя Ваня выпивоха и простак, слыл добряком, как большинство поддавальщиков. На работу шел в унылой задумчивости — уже засадил соточку. Придет, стрельнет пару рублей, снова поддает. Он сидел на сдельщине, и, как алкашу, ему выписывали под расчет больше, чем непьющему сменщику — «раз пьет, ему деньги нужны, а непьющие жмоты, им и нормы хватит», — говорил начальник.

В основном дядя Ваня выпивал с Никанорычем, тихим рукастым слесарем, который, в отличие от неженатого кладовщика, имел многодетную семью. После работы дядя Ваня и Никанорыч устраивались в каптерке и распивали бутылку «каленвала». Не раз жена Никанорыча жаловалась на мужа начальнику станции; тот делал слесарю (а заодно и кладовщику) вялый втык, и на некоторое время собутыльники завязывали с выпивками. Я был свидетелем, как на станцию пришла младшая дочь Никанорыча, десятилетняя девчушка, и при отце и клиентах устроила дяде Ване взбучку:

— Дядя Ваня, зачем вы папе наливаете водку?! Он приходит домой пьяный, ругается с мамой…

— Хм, наливаете! — забеспокоился кладовщик. — Сказала тоже! Он что, маленький?! Я что, ему в рот наливаю? Ишь ты какая!..

Никанорыч возился с какой-то жестянкой и, слушая этот разговор, только сопел; потом тихо пробормотал:

— Иди, дочка, домой, иди… сегодня не буду… обещаю…

И правда, в тот день даже не пригубил, но потом снова втянулся в это дело.

На станцию мы гнали как очумелые, за опоздание начальник мог и взгреть. Потом хоть час прохлаждайся, но в восемь будь на месте. А вдруг комиссия?! И план должен быть на сто один процент — для премии. Сто два не обязательно, но сто один, как хочешь, выжми. Не выжмешь — начальник натянет, ну а на тебя злобно осклабится и не премиальные, а кукиш даст. А план у нас рос из месяца в месяц. Раз выполняли, значит, можем и перевыполнить. А тут еще качество ввернули. Ну как можно давать качество, когда и так-то еле успевали прикручивать. По двадцать машин в день пропускали, а они все перли.

— Собственников много развелось, все богатые, черти, стали, — говорил мой напарник Вадька. — Само собой, некогда особенно крутить-вертеть, подкрепил — и спускай подъемник. Клиент еще приедет, куда он денется?! У них время полно и работка не пыльная.

На станцию меня пристроил Вадька.

— Не будь дундуком. У нас хорошую деньгу зашибить можно, — говорил он. — Слесарь по автоделу — специальность клевая. В натуре, — и дальше, подогревая мой интерес: — Сам знаешь, ко мне директора магазинов на дом привозят продукты. Другого бы не звал, но ты неплохой малый. Обмозгуй! Только не тяни, пока есть место. Волокешь? Если соберешься, дай знать.

В то время я уже заканчивал техникум. С деньгами у нас было туговато, и, когда я объявил матери, что решил бросить учебу и устроиться на работу, она не стала меня переубеждать. Конечно, она хотела дать мне хорошее образование, но предстоящие реальные доходы перевесили сомнительные заработки будущего. В общем, я ухватился за Вадькину сумасшедшую идею и стал у него подручным.

Надо сказать, наша станция была одной из первых в городе. Ее создали при номерном заводе. Своих машин на заводе было мало, и руководство предприятия сделало широкий жест: разрешило использовать мастерские для частников. До этого частники ремонтировались в гаражах — кто как устроится, и вдруг такое! Естественно, на станцию повалил народ не только из города, но и из ближайших областей. Позднее открылась еще одна станция; так что, в смысле обслуги, мы прочно удерживали первенство среди поволжских городов.

Кстати, и бензоколонки у нас появились раньше других. До них на заправках стояли железные бочки и горючее вначале наливали в мензуру или в лейку с делениями, из них — в канистры. А потом появились колонки со шлангами.

Каждое утро мы с Вадькой вбегали на станцию и сразу в каптерку — покемарить полчасика после ночных похождений.

— Работа не медведь, в лес не убежит, — с невообразимым нахальством подмигивал мне Вадька, заваливаясь на боковую.

Иногда удавалось храпануть и часок, но все равно казалось — только прикорнули. Просыпались от грохота, думали — грабители, война началась. Это грудью ломился сторожевой пес Буран. И как это у него, черта, получалось? Говорили, он и звонить умел. Насчет этого не знаю, а вот около сотни слов он понимал четко.

— Ты поначалу не шебурши, не зарывайся, — натаскивал меня Вадька. — Поосмотрись, оклемайся, потом втянешься и дуй. Здесь горячка не нужна, все надо делать с толком… Сачкуй, но делай вид, что работаешь. Начальство зашло — потрудись, но особенно не уродуйся, хребет не гни. Покажи, что технику уважаешь. Они показуху любят. Ну да по ходу дела сориентируешься.

Каждое утро на станцию катили «Победы», «Эмки», разные трофейные. По тому, как въезжали клиенты, сразу можно было определить — грамотный водитель или козел. Почерк водителя в тормозах. Услышал душераздирающий визг тормозов — все, «козел» точно, «козлы» педаль тормоза любят больше всего. Да что там тормоза! Только откроет дверь, чтоб влезть в машину — уже все ясно.

Чаще всего водители приезжали растерянные — чуть где застучит, тупо глазели, думали «керосинке» кранты. Ничего не секли, лопухи! Вадька, к примеру, сразу, без осечки, по физиономии водителя определял, сколько с него можно содрать.

— У частников, — вещал он, — крупы полно. Ну скажи, честным трудом можно три куска заработать? Отвечу — можно. Если рубать, как верблюд, раз в месяц. И уж не позволять себе еще чего. Гнилые заходы! То, что мы здесь чирикаем — чепуха. Есть шустряки, ворочают ого как! Гребут все, что плохо лежит, и башляют, у них не заржавеет.

Въедет клиент на подъемник.

— Что с агрегатом? — бросит Вадька.

А тот вякнет что-нибудь такое: «Движок, мол, стучит».

Вадька послушает для приличия с минуту и сразу:

— Гнилые мысли! Не дроби! В голове у тебя стучит. Горшки работают как надо. — И с невероятным пижонством хлопнет клиента по плечу. — А вот мосток перебрать не мешало б. Трухлянка, а не мосток.

— Ты что, шеф! Он новый, в прошлом году только ставили.

— Не лепи! Что ж, что новый, а металл не устает?

— Так ведь почти не ездил.

— Не знаю, выработка налицо. Смотри, как люфтует. Дело, конечно, твое. Можешь не менять. Мое дело предложить, твое — согласиться. Хочешь гробануться — пожалуйста.

Клиент поохает, покрякает, взвесит стоимость моста и своей жизни — и согласится. А куда денешься? Всем жить хочется.

Вадька выписывал новые детали, получал их на складе у дяди Вани, клал в стол. «Козлу» клепал детали с другой машины, а на ту машину — детали «козла». Ясное дело, получал деньги и со второго клиента. Тоже за ремонт моста.

— Так вот и набираются детальки, — хвастливо пояснил мне Вадька. — В магазины-то запчасти не выбрасывают, а на черном рынке всегда есть. Волокешь? Так и свою тачку ремонтирую. Без дураков. Достал разбитый кузов, жестянщики его выпрямили, маляры покрасили. Только так. А как ты думал? А попробуй не покрась! Завтра придет ко мне за гайками, я — во-о дам. В натуре.

Три месяца я работал с Вадькой на пару, потом он кое-что стал доверять мне одному.

Первый мой клиент был какой-то директор, хлипкий хмырь с коричневой кожей. Он въехал на «доджике», который когда-то получали по лендлизу.

— У него написана регулировка клапанов, — бросил Вадька, — подтяни немного, перебьется, да возьми трояк и поморщись, чтоб в следующий раз кончал гнилые заходы, гнал пятерку, скажи: «За трояк мы только ворота открываем». Или вот что. Сейчас постой…