Лизетт нахмурилась.

— Есть вещи и пострашнее, ма шерри: голодать, не иметь крыши над головой. Если будешь сопротивляться, тебя накажут. Однажды сюда привезли девушку с отрубленной рукой. Теперь ей ничего не остается, как отдаваться мужчинам в переулках за пару сантимов.

Внутри у Бэлль похолодело от ужасной картины, нарисованной Лизетт.

— И они на это пойдут? — испуганно прошептала она.

— Они способны и не на такое, — ответила Лизетт. — Я сочувствую тебе всем сердцем, но послушай, что я говорю. Если станешь послушной, научишься подыгрывать господам, за тобой будут уже не так пристально наблюдать.

— Не знаю, как ты можешь мне это советовать! — заплакала Бэлль.

— Потому что ты мне нравишься, Бэлль, и я должна научить тебя, как спастись. Когда я была такого же возраста, как ты, меня тоже привезли в бордель. Я знаю, там несладко. Но со временем я привыкла. Завела подруг, снова стала смеяться.

— Ты и сейчас этим занимаешься?

Лизетт покачала головой.

— Больше нет. Я работаю здесь, ухаживаю за больными. У меня есть сынишка.

— Ты замужем?

— Нет, не замужем. Я говорю людям, что мой муж умер.

Бэлль молча обдумывала полученную информацию, пока Лизетт убирала в ее комнате. От одной мысли о том, что к ней приблизится мужчина и станет делать с ней ужасные вещи, ее колотила дрожь, но здравый смысл говорил о том, что большинство женщин не боятся секса, не питают к нему отвращения — тогда не было бы любви и не заключались бы браки. Бэлль не помнила, чтобы кто-нибудь из девушек в борделе у Энни заявлял о том, что ненавидит мужчин; у некоторых даже были любовники, с которыми они встречались в выходной день.

— Как мне научиться выносить то, что делают со мной мужчины? — после продолжительного молчания спросила Бэлль.

Лизетт подошла ближе, опустила руку ей на плечо.

— Когда ты встретишь молодого человека, которого полюбишь, все будет совершенно по-другому. У многих девушек есть свои секреты, как заставить мужчину возбудиться, чтобы все поскорее закончилось. Они с готовностью поделятся ими с тобой. Но уверяю, что так больно, как в первый раз, тебе уже не будет.

На глазах у Бэлль выступили слезы: она почувствовала, что эта француженка по-настоящему волнуется за нее.

— Я так скучаю по маме и по Мог, которая раньше за мной ухаживала, — призналась девочка. — Они, должно быть, очень волнуются за меня. Может, ты поможешь мне сбежать?

На лице Лизетт появилось страдальческое выражение.

— Я хотела бы набраться храбрости и помочь тебе, но тогда они возьмутся за моего Жан-Пьера. Одинокой матери нельзя рисковать, — ответила она. — Но послушай меня, Бэлль, даже если бы тебе удалось бежать, без денег ты домой не доберешься. И еще неизвестно, кого ты встретишь на своем пути, может, людей, которые еще хуже, чем эти.

Бэлль была далеко не глупа и по собственному горькому опыту знала, что любому, кто отважится помочь ей бежать, несдобровать. Было абсолютно понятно то, что Лизетт боялась за жизнь своего сына. К тому же Бэлль понимала: даже если она найдет дорогу к побережью, она не сможет без денег пересечь Ла-Манш.

— Ладно, — ответила девочка со слабой, печальной улыбкой. — Ты была так добра ко мне, и я не хотела бы навлечь беду на твою голову. Но почему меня увозят в Америку? Это так далеко!

Лизетт пожала плечами.

— Не знаю. Возможно, англичанки там в большой цене. Но ты будешь среди людей, которые говорят на твоем родном языке — и это хорошо.

Бэлль кивнула.

— Если ты не станешь унывать, будешь сама доброта и кротость с окружающими, ты обязательно найдешь их слабые стороны и воспользуешься ими в своих целях, — добавила Лизетт.

Девочка вспомнила, как Мог утверждала, что Энни способна нащупать у человека слабые места, а потом сыграть на них. Тогда она не совсем поняла эти слова, но сейчас они приобрели для нее новый смысл.

— Меня отправляет в Америку мадам Сондхайм?

— Нет, — покачала головой Лизетт. — Она продала тебя, когда ты заболела. Мадам Сондхайм заработала уже достаточно денег, и у нее не было ни малейшего желания держать тебя у себя в борделе.

Бэлль старалась не расплакаться от ужасной мысли о том, что ее передают из рук в руки, как кусок вырезки на рынке Смитфилд.

— Мои новые хозяева еще хуже? — спросила она.

— Твой новый хозяин заплатил за твое пребывание в этой лечебнице. Он следит за тем, чтобы у тебя была вкусная еда, мягкая постель, чтобы ты поправилась. Ты для них ценный товар. Тебя никто не обидит, если ты не станешь выпускать коготки.

Бэлль была слишком напугана, чтобы продолжать расспросы. Она поверить не могла, что у кого-то, кто купил больную девушку, изнасилованную несколькими мужчинами, и потом отправил ее в Америку заниматься проституцией, могут быть благочестивые намерения.

Бэлль опустила голову и заплакала.

Лизетт положила руку ей на плечо.

— В этом доме я выходила много таких, как ты, но сразу видно, что ты сильна духом. И к тому же красавица и, мне кажется, умница. Воспользуйся своим умом. Поговори с другими девушками, поучись у них и жди своего часа.

И Лизетт быстро покинула комнату, оставив рыдающую Бэлль одну.

Бэлль уже потеряла счет времени с того дня, как ее похитили на улице. Она помнила, что это произошло четырнадцатого января. Девушка намеревалась спросить у Лизетт, какой теперь день, но не спросила, потому что боялась, что, узнав, сколько времени прошло, сможет поверить в то, что больше никогда не увидит маму и Мог.

Ей настолько не хватало Лондона, что даже сердце щемило. Не хватало Мог, аромата свежей выпечки в кухне, приятной мысли о том, что ночью она подоткнет ей одеяло и поцелует, осознания того, что она всегда будет ее любить. Не хватало мамы. Возможно, Энни и не была такой же ласковой, как Мог, но иногда одаривала дочь улыбкой, когда испытывала чувство гордости за Бэлль. Девочке не хватало маминого звенящего смеха, который, как хорошо знала Бэлль, звучал так редко, и тем не менее она слышала его чаще других, потому что умела рассмешить Энни.

Но Бэлль не хватало не только близких людей, ей не хватало шума толпы, знакомых запахов. Возможно, Париж и красивый город, но он чужой для нее. Бэлль хотелось снова оказаться с Джимми на цветочном рынке или пробежать по набережной, скользя по льду. В тот день, когда юноша обнял ее, желая успокоить, она почувствовала к нему нечто особенное — Бэлль не сомневалась, что он стал бы ее возлюбленным, если бы ее не похитили.

И это было ужаснее всего. Ее лишили самых простых радостей: поцелуев с возлюбленным, мечтаний о собственном шляпном магазинчике, о замужестве, о детях. Все это перечеркнули, этому никогда не бывать. Никогда больше она не встретит парня, который смотрел бы на нее, как Джимми — особым, немного наивным взглядом, говорящим о том, что она — девушка его мечты.

Стоя у окна и глядя на падающий на поля снег, на сгущающиеся сумерки, Бэлль поняла, что со дня ее похищения прошло уже около месяца. Следовательно, на дворе конец февраля.

Она подозревала, что именно снегопад мешает отправить ее в Америку.

На следующий день после разговора с Лизетт Бэлль проснулась и увидела, что за окном валит снег. Уже три дня стояли морозы, и сугробы не таяли. Теперь опять начался снегопад — по дорогам, скорее всего, не проехать.

Возможно, Бэлль должна была радоваться тому, что поездка откладывается, но она не испытывала особого восторга. Запертая в четырех стенах, она чувствовала себя как в тюрьме — пусть даже и в уютной, но тюрьме. Бэлль хотелось куда-нибудь уехать — по крайней мере, по дороге у нее появится шанс сбежать. Ехать намного лучше, чем смотреть в окно на замерзающие поля и гадать, что ждет ее в будущем.

Переезд оказался неожиданным и пугающим. Еще минуту назад Бэлль крепко спала — и вот ее уже будит женщина, которую она раньше никогда не видела, и велит одеваться. За окном темно, хоть глаз выколи, а женщина постоянно твердит: «Vite, vite»[7] — и запихивает в сумку смену белья Бэлль и ее ночную сорочку.