Компания все росла и росла, поставляя велосипеды не только на внутренний рынок, но и экспортируя их по всему миру. Официально Джеймс числился в лондонском филиале, но основной его обязанностью было разъезжать по Европе в поисках новых рынков сбыта. Поэтому он с радостью согласился на предложение Ноя поехать в Париж: в сущности, заодно он мог проверить несколько магазинов, которые уже торговали велосипедами фирмы «Морган».

Ной достал из кармана часы.

— Почти час дня, — сказал он. — Почему бы нам не зайти вон туда и не перекусить? — Он указал на ресторан на противоположной стороне площади — на открытой террасе стояли столы и стулья. — Мы могли бы прикинуться кутилами и спросить у официанта, где нам найти девочек!

Джеймс засмеялся. Ему нравилось находиться в компании Ноя; благодаря доброте, привлекательности и уверенности в себе его приятеля окружающие так и тянулись к ним. Джеймс не умел так легко заводить друзей — робким его нельзя было назвать, но он просто не умел себя подать. Он знал, что не красавец — невысокого роста и полноват, и каждый раз, когда он смотрелся в зеркало, ему казалось, что волос у него становится все меньше и меньше. Окружающие уверяли Джеймса в том, что в свои тридцать лет, будучи хорошо образованным и богатым, он самый желанный холостяк, но, несмотря на то что родители и их друзья неустанно знакомили Джеймса с достойными леди, казалось, ни на одну из них он не произвел должного впечатления. На самом деле женщины просто считали его скучным, хотя Джеймс полагал, что виной всему то, что он до сих пор девственник. Вот только Ною он не мог в этом признаться.

Через два часа после сытного обеда и нескольких бокалов вина друзья попивали коньяк.

Джеймс так и не решился спросить, где ближайший бордель, но Ной, зная всего пару слов по-французски, нарисовал на клочке бумаги голую женщину и, отчаянно жестикулируя, все-таки смог объясниться с невысоким пожилым сгорбленным официантом в длинном (практически до щиколоток) зеленом фартуке. Официант указал в противоположный угол площади на нужный дом и показал семь пальцев — время, как они решили, когда бордель открывается.

— Пока все идет гладко, — сказал Ной, заказывая очередную рюмку коньяка. — Поскольку мы узнали, что это бордель, думаю, не стоит упоминать имени мадам Сондхайм. Если она узнает, что мы спрашиваем о ней, в бордель нам, возможно, ход будет закрыт.

— Значит, сегодня вечером мы туда идем? — нервно переспросил Джеймс.

— А как же еще нам что-то узнать? — удивился Ной, закатывая от нетерпения глаза. — Джеймс, перестань, кто из нас говорит по-французски? Не надо все перекладывать на меня одного.

— Я просто никогда не был в борделе, — прошептал Джеймс, не желая, чтобы их подслушали. — Я не знаю, как себя вести.

— Там сразу поймут, что ты еще зеленый юнец, — засмеялся Ной, вспоминая свой первый опыт. — Не думаю, что во Франции все иначе. Мы оба будем прикидываться новичками — так нам проще будет разговорить девушек. Поскольку ты у нас владеешь французским, можешь сказать, что не хочешь уединяться с проституткой, потому что дома тебя ждет невеста.

— Но я был бы не против! — горячо возразил Джеймс.

Ной усмехнулся.

— Для тебя это будет в первый раз, да?

Джеймс опустил голову и кивнул. Когда Джеймс согласился поехать с ним во Францию, Ной поведал ему о том, как Бэлль стала свидетельницей убийства Милли, но теперь он почувствовал, что должен рассказать приятелю, как познакомился с Милли и о своих чувствах к девушке.

— Она поразила меня в самое сердце, — признался Ной. — Милли была красивой, доброй и участливой — совершенно не такой, какими люди представляют себе проституток. Именно поэтому я и должен узнать, где сейчас Бэлль и остальные пропавшие девушки.

— Ты любил ее? — спросил Джеймс.

Он согласился на эту авантюру, потому что верил: они с Ноем спасают девушек от моральных и физических страданий. Но его консервативное воспитание мешало ему понять, как приличный мужчина может испытывать романтические чувства к проститутке.

— А что такое любовь? — с легкой улыбкой спросил Ной. — Это состояние, когда ты постоянно думаешь о ком-то, не можешь ни есть, ни спать, ни размышлять больше ни о чем? В таком случае да, я любил ее. Но мне кажется, мой отец назвал бы мои чувства вожделением. Я же думаю: если бы мне удалось увезти Милли из борделя и побыть с ней наедине, тогда, вероятно, через пару недель я бы понял, какое именно чувство мной овладело. Подозреваю, что всегда буду надеяться на встречу с женщиной, с которой мне было бы так же хорошо, как с Милли. С тобой такое бывало?

— Дальше страстных мечтаний об одной из девушек, которую я встретил на заводе у отца в Бирмингеме, я не заходил, — признался Джеймс. — Я бы и тебе не сказал об этом, если бы не парочка лишних бокалов. Эта девушка проверяла высоту сиденья велосипеда. Ее юбка задралась, и я увидел ногу в черном чулке и кружева нижней юбки. Мне показалось, что ничего более эротичного я в жизни не видел.

Ной захихикал.

— А как она выглядела?

— Если честно, совершенно обычно, — признался Джеймс. — В своих мечтах я вижу ее ногу, а не лицо.

— В таком случае, Джеймс, мы не только должны выяснить, что случилось с Бэлль и остальными девушками в Париже, но и убедиться, что ты стал мечтать о чем-то более значительном, чем девушка и велосипед, — усмехнулся Ной. — А теперь давай прогуляемся, осмотримся, а вечером вернемся.

Друзья вернулись на площадь в тот же вечер, в восемь часов. Уже стемнело, когда они вышли из гостиницы на площади Пигаль, но Ной и Джеймс окунулись в яркий свет и шум — в самую гущу событий. Повсюду их окружало огромное количество баров, кафе и ресторанов — казалось, днем их было не так много. Зазывала у «Мулен Руж» кричал, что это лучшее представление в Париже, а туристы различных национальностей стояли у входа и глазели на громадную афишу, на которой был изображен ряд высоко задранных женских ножек в пене кружевных юбок.

Пока Ной и Джеймс шли по крутой извилистой улочке, из темных прокуренных баров доносились звуки пианино, аккордеонов и скрипок. Запахи еды из ресторана перемежались с запахами горячих каштанов и блинчиков, которые продавали уличные торговцы. К этим пикантным ароматам примешивалась вонь конского навоза.

Приятели не раз поворачивали головы, когда зазывала показывал снимок застывших танцовщиц, одетых лишь в блестки, с большими веерами из страусовых перьев, прикрывавшими часть лица. В проститутках тоже недостатка не было: друзей несколько раз окликали, и что бы им ни говорили, Джеймс тут же отчаянно краснел.

Джеймс сказал, что швейцар предупредил, чтобы они были осторожнее, потому что место все же опасное. Здесь полно грабителей и преступников, несмотря на то что за последние десять лет, когда возводили Сакре-Кер, многие трущобы снесли. Ной подумал, что ему еще никогда не доводилось бывать в таком волнующем месте. Оно было живописным, ярким и живым, с намеком на щегольство, и не таким грязным, как Севен-Дайлс.

— Выпьем, перед тем как идти? — предложил Джеймс, когда они дошли до площади.

В заведении мадам Сондхайм царила темнота, горел только красный фонарь над дверью. Однако Ной был уверен: темно только потому, что окна закрыты ставнями, а не потому, что заведение не работает.

— Не ищи отговорок, — поддразнил друга Ной. — Лучше идти сейчас, позже посетителей станет больше и у нас не будет возможности поговорить с кем-нибудь из проституток. Я рассчитываю на тебя. Кто из нас владеет французским? Я попытаюсь найти девушку, которая говорит по-английски, какой бы страшненькой она ни была. — Он засмеялся. — Я хочу, чтобы ты понял: я настроен серьезно и решительно! — добавил Ной.

Когда они подошли к входной двери, Джеймс был похож на испуганного кролика.

— Выше нос, мой друг, — подбодрил его Ной. — Что самое плохое может случиться в борделе?

— Что у меня не встанет? — предположил Джеймс, полагая, что для Ноя это было бы самым постыдным вариантом развития событий.