— Я не люблю, когда мои девушки задают много лишних вопросов, — ответила Марта. — Это мое заведение, и я здесь устанавливаю правила.

— Я поступила очень неразумно, когда стала задавать вопросы, — каялась Бэлль. — Просто я не понимала, как все происходит — я же в этом деле новичок. Я даже не подумала об этих прекрасных платьях, о белье и туфлях, которые вы мне купили. Не подумала о том, во сколько вам обошелся мой переезд. Но сейчас я понимаю: мне очень, очень повезло, что я оказалась в вашем заведении. Пожалуйста, скажите, как я могу искупить свою вину за то, что обидела вас?

— Тебе, дорогуша, чрезвычайно повезло, что я тут же не продала тебя в другой бордель, — резко ответила Марта. — Я не поступила так по единственной причине: ты еще слишком юна и не привыкла к этой профессии. Я столько сил и времени потратила на тебя — никто бы в городе так с тобой не возился.

— Я знаю, мадам, — с покаянным видом призналась Бэлль. — Вы были мне как мать. Я очень сожалею…

— Ты даешь мне слово, что в будущем меня не ждут неприятные выходки? — спросила Марта.

— Конечно. Я обещаю, что изо всех сил постараюсь загладить свою вину, — заверила ее Бэлль. Ей даже удалось выдавить пару слезинок, хотя язык так и чесался высказать этой женщине все, что она думала о торговле людьми. — Я искренне хочу забыть старое и начать все с чистого листа.

— Иди ко мне, милая. — Марта похлопала по дивану рядом с собой. — Я рада, что ты сегодня пришла ко мне поговорить. Это свидетельствует о том, что в глубине души ты очень славная девушка — такой я тебя и представляла. Сегодня я прощаю тебе твою ошибку. Вероятно, восторженные отзывы моих клиентов вскружили тебе голову. Но посмеешь еще раз полезть ко мне с вопросами, и я уже не буду так снисходительна. Я тут же выставлю тебя за дверь, ты и глазом не успеешь моргнуть. Я ясно выразилась?

— Да, мадам, — ответила Бэлль, опустив голову и выдавив еще две слезинки. — Обещаю: никогда больше и намека на неуважение.

— А сейчас ступай, милочка, — велела Марта, потрепав Бэлль по коленке. — И сними это платье, в таком только школьнице-зубрилке ходить.

Бэлль помнила, как покинула гостиную Марты, бегом вернулась к себе в комнату, чтобы в одиночестве остудить негодование из-за того, что вынуждена унижаться и заискивать, чтобы не потерять крышу над головой. Но девушка твердо пообещала себе: она будет продолжать играть в эту игру, пока это ей на руку, а потом выйдет из нее.

Однако Бэлль больше не рассчитывала на чарующую атмосферу Нового Орлеана. Она не осознавала, что праздная жизнь у Марты вскоре засосет ее и сделает такой же ленивой, как и остальные девушки.

Марта вновь стала такой же доброй и дружелюбной, какой была до этого маленького недоразумения. Бэлль подружилась с другими девушками, и днем они ходили гулять в Джексон-сквер или прогуливались вдоль набережной Миссисипи. Они много смеялись и болтали — в их работе часто случались казусы, и ни одна не относилась к своему ремеслу серьезно. Бэлль продолжала получать два доллара за ночь и каждую неделю откладывала сколько могла.

Чаще всего Бэлль чувствовала себя рядом с девушками по-настоящему счастливой, как будто они были ее старшими сестрами, которых у нее никогда не было. От них она узнала об Америке, о моде и о секретах красоты, и, конечно же, о мужчинах — которые всегда были главной темой разговоров.

У Бэлль появилась новая спальня, и хотя летом там было нестерпимо жарко, комната была очень красивой, с темно-розовыми розами на обоях. Ела она то, что хотела. Бэлль полюбила пряную джамбалайю и другие традиционные креольские блюда. Если хотела, она могла бóльшую часть дня спать или нежиться на подушках в тенистом уголке двора с книжкой в руках. Ей никогда не приходилось мыть полы, стирать. Единственной задачей Бэлль было заботиться о своей красоте.

Но временами в глубине ее души вспыхивали гнев и возмущение.

Бэлль могла бы смириться с новой работой; если уж говорить начистоту, новое занятие ей нравилось. Она предпочитала пожилых господ юнцам. Иногда они уверяли, что овдовели или их жены уже давно с ними не спят. Бэлль понимала: скорее всего, они лгут, просто им захотелось молодого тела и необременительных развлечений. Но говорили они правду или нет, старики неизменно оставались вежливыми, нежными и благодарными. Ее трогала их признательность. Скупая слеза, жаркие объятия перед уходом, цветы или шоколадные конфеты, которые они дарили, заставляли ее чувствовать себя особенной и даже любимой.

С другой стороны, после встречи с некоторыми клиентами помоложе Бэлль чувствовала себя грязной. Они бывали грубыми, жестокими, абсолютно равнодушными к ее чувствам. Часто они вели себя так, как будто считали: она должна быть благодарна им за то, что они выбрали ее. А подчас попадались и такие, кто заявлял, что она не стоит истраченных на нее денег. Марта уверяла, что такие найдутся всегда, ведь мужчины чувствуют себя униженными из-за того, что им приходится платить за секс, и не стоит принимать все на свой счет. Но Бэлль трудно было не обращать на них внимания.

Менее чем за два года она прошла путь от незнания, что такое секс, до понимания того, чего она хочет. Теперь Бэлль было известно, что члены бывают разные; она видела огромные и крошечные, скрюченные и ровные. Бэлль научилась напрягать мышцы влагалища, чтобы усилить удовольствие мужчины и заставить его быстрее кончить. Она даже брала пенис в рот и делала вид, что ей действительно это нравится, хотя на самом деле ее при этом выворачивало наизнанку.

Некоторые клиенты хотели подольше продлить занятие сексом, некоторым нужна была быстрая разрядка. Одним нравилось верить, что Бэлль настоящая леди, другие требовали, чтобы она вела себя как развязная шлюха. У Бэлль развилась способность угадывать их желания уже по одному взгляду, которым они окидывали ее в гостиной. Ей так часто приходилось из леди превращаться в шлюху, что она уже и не знала, кто она на самом деле.

Бэлль понимала: она уже не та девочка, которая приехала из Англии. У нее больше не было романтических мечтаний, вместо этого она внимала всему, что ей говорили, и приправляла сказанное щепоткой соли. У нее появился разумный цинизм, она могла и зубы показать, особенно мужчинам, которые подходили слишком близко и могли рассмотреть ту девушку, которой она была раньше.

Англия и все, что любила Бэлль, сейчас казалось ей далеким размытым пятном, как будто оглядываешься на мечту. Настал и миновал ее семнадцатый день рождения, но она так и не написала домой, потому что понимала: ей нечего сообщить матери и Мог. Бэлль не хотелось расстраивать их еще больше. Пусть думают, что она все еще в Нью-Йорке, откуда она послала им открытку, и что ее жизнь сложилась намного лучше, чем на самом деле.

Тем не менее она не могла удержаться и искала в газетах новости из Англии. К сожалению, американские газеты писали об Англии только тогда, когда там происходило что-то по-настоящему значительное и важное, как, например, похороны короля Эдуарда, состоявшиеся в мае минувшего года. Их широко освещали в прессе и сопровождали фотографиями, и Бэлль заплакала, когда увидела снимок Вестминстерского аббатства и парламент на заднем плане и вспомнила, как они гуляли там с Джимми.

Мог могла быть в толпе зевак. Несмотря на то что она не любила большого скопления людей, она ни за что бы не пропустила такую церемонию — Мог считала короля Эдуарда хорошим человеком. Иногда в газетах печатали несколько строк о суфражистках, о том, как их насильно кормят в тюрьме или об их последних выступлениях, во время которых они отстаивали свои избирательные права. Этих заметок было достаточно для того, чтобы Бэлль расплакалась. Она вспомнила, как Мог говорила, что жалеет, что у нее не хватает духу присоединиться к этому движению.

В июне писали о коронации Георга Пятого. Тогда тоска по дому стала нестерпимой. Американцы любили такие истории из Англии; в каждой газете и журнале этому событию посвящались целые развороты. Бэлль помнила волнение, которое она испытала, когда короновали Эдуарда Восьмого, праздничные декорации и поднятые флаги. Мог водила ее в Уайтхолл посмотреть на церемонию — Бэлль никогда не забудет золоченую карету и приветственные крики собравшихся. В тот день на улице устроили праздник, кто-то выкатил пианино, и почти всю ночь пили и танцевали.