«Его величество пригласил меня на охоту с соколами. Мы отправились в Белградский лес, откуда Константинополь добывает главным образом пресную воду. Роза роз моего повелителя была с нами. Я предложил ей моего каракового коня, но она предпочла свою лошадь. Помня твою инструкцию, я во всё время держался около неё. Она прекрасно ездит верхом, хотя вообще греки не отличаются в этом искусстве. Сокол поймал цаплю за горой, через которую, кроме императора, никто не дерзнул перебраться. Я когда-нибудь им покажу, как надо ездить верхом. Во всяком случае, княжна благополучно вернулась с охоты».

«Я, как всегда, аккуратно исполняю свои обязанности и ежедневно посещаю княжну. Она отличается от всех женщин тем редким качеством, что всегда одна и та же. В этом она отличается от планет, которые иногда затмеваются тучами... Вчера от княжны Ирины я поехал в арсенал, находящийся в северной части нижнего этажа ипподрома. В нём собраны всякого рода орудия для нападения и защиты: луки, самострелы, стенобитные машины, копья, дротики, мечи, щиты и г. д. Так как ты, мой повелитель, отличаешься смелой, отважной душой, то могу сказать тебе, что император хорошо подготовлен к войне. Если бы он во всех отношениях был также бдителен, то грозил бы большею опасностью моему повелителю. Но кто понесёт на войну всё это оружие? Туземных солдат недостаточно, чтобы образовать один отряд императорских телохранителей. Он может надеяться для своей защиты только на стены Византии. Церковь полонила всю молодёжь, и они променяли меч на чётки. Таким образом, если воины западных держав не окажут поддержки, Византия сделается лёгкой добычей».

«Мой повелитель приказал мне жить с царской роскошью, поэтому я только что вернулся из поездки с гостями по Босфору до Чёрного моря на моей галере. Для княжны Ирины был поставлен трон на крыле моей каюты, и под ним был устроен шёлковый балдахин. Мы бросили якорь в бухте Терапии и посетили дворец, а также сады княжны Ирины. На одной из колонн, окружающих наружные ворота, она указала мне на медную бляху, и я с удивлением узнал на ней почерк моего повелителя с его царственным знаком. Я едва не простёрся ниц перед ним, но вовремя удержался и спокойно спросил, что это такое? Она покраснела, опустила глаза и ответила дрожащим голосом. Она расспрашивала меня о тебе, мой повелитель, но я из осторожности сказал, что ничего не знаю, кроме рассказов турков, с которыми я случайно встречался. Мне нечего описывать дворец в Терапии, так как мой повелитель сам бывал в нём. К большому моему сожалению, княжна Ирина осталась там, и я уже начинал отчаиваться насчёт возможности сообщать тебе сведения о ней, как она пригласила меня посещать её в Терапии».

«Но всё-таки очень рад за моего повелителя, потому что октябрьские ветры, дующие с Чёрного моря, вынудили княжну возвратиться в свой городской дом, где она будет жить до лета. Я видел её сегодня. Благодаря жизни на чистом воздухе, её щёки зацвели, как розы, её губы пунцовы, словно она ела гранаты, её глаза ясны, как у ребёнка, её шея бела, как у горлицы, а её походка напоминает колебание лилии на стебле. О, если бы я только мог сказать ей хоть слово о моём повелителе!»

«Все на Востоке слыхали о византийском ипподроме; я с любопытством посетил его на прошедшей неделе и сегодня. В продолжение долгих веков византийское самолюбие кичилось этим великолепным зданием, но теперь от него осталось немногое. На северном конце арены, имеющей около семидесяти шагов в ширину и четырёхсот в длину, находится полуразорённое здание, низ которого был превращён в арсенал, а верх в места для публики. Над этими местами возвышается павильон императора, из которого он смотрит на бега колесниц и борьбу голубых и зелёных. На всей арене валяется столько мраморных и каменных обломков, что можно было бы выстроить из них тог дворец, о котором ты мечтаешь, мой повелитель. Посередине арены находятся три замечательных предмета: высокая четырёхугольная колонна, в четыреста футов, теперь обнажённая, но некогда покрытая медными листами; обелиск из Египта и узкая витая колонна, изображающая три перевившиеся между собою змеи, подымающие свои головы кверху. Нынешний император не оказывает этим руинам чести своим посещением, но византийцы часто ходят туда и любуются, как офицеры и солдаты ездят верхом по арене. Моему повелителю должно быть известно, что в этом городе живёт сын некоего Орхана, который называет себя законным наследником блаженной памяти Солимана; этот сын Орхана содержится греками как будто в заточении. Претендент на султанский престол, как истый турок, хвалится своими воинскими доблестями и искусством наездника. Он даже, говорят, намерен пойти войной на тебя, мой повелитель, когда умрёт его отец, старый Орхан. Посетив ипподром на прошедшей неделе, я увидел, что при многочисленных зрителях, молодой Орхан показывал свою прыть, как наездник. Многие очень хвалили его ловкость, а я заметил, что видывал на Востоке и лучших наездников. Сын претендента, узнав, что я итальянец, согласился помериться силами со мной и вступить со мною в бой. Вчера было назначено наше состязание. Громадная толпа собралась на любопытное зрелище, и в том числе сам император, на подаренном ему мною сером коне. Мы начали с верховой езды, и я побил Орхана в вольтах, полувольтах, прыжках и т. д., затем мы стреляли на скаку в цель. Он попал в мишень двумя стрелами из двенадцати, а я всадил в центр мишени все двенадцать стрел. Наконец очередь дошла до борьбы копьём и секирой. Я предложил ему выбрать любое из этих оружий. Он взял копьё, но при первом же нападении я перерубил его копьё секирой. Все зрители громко мне рукоплескали, а Орхан, выйдя из себя от гнева, заявил, что это была простая случайность, и потребовал продолжать борьбу, но император вступился и приказал нам обоим драться на копьях или на секирах. Мой противник бросился на меня с остервенением, но я, отбив его удар, сбросил его с седла своим щитом. Он упал на землю, обливаясь кровью. Его подняли и унесли с арены, а император пригласил меня с собою во дворец. Я очень сожалел, что мне не удалось убить этого наглеца, но, во всяком случае, моя репутация в Константинополе обеспечена, и меня считают храбрым бойцом».

«Его величество формально доверил мне охрану городских ворот, находящихся против моего жилища. Благодаря этому, я могу всегда связываться с тобою, мой повелитель, и, в сущности, ключи Царьграда в моих руках. Однако я буду покупать рыбу у Али. Она самая свежая на городском рынке».

«Княжна здорова, и щёки её пылают зарей в честь тебя, мой повелитель, но я нашёл её вчера в большом смущении. Во дворце получено неблагоприятное известие от византийского посла в Адрианополе. Султан дал наконец ответ по вопросу о договоре об Орхане. Прекращена уплата денег. Я рассчитал, что этот ответ должен совпасть с получением моего письма о поединке с молодым Орханом, а потому счастлив, что мог оказать хотя эту небольшую услугу моему повелителю. Узнав о полученном из Адрианополя известии, я отправился прямо от княжны в Влахернский дворец. Там заседал большой совет, но меня всё-таки допустили к императору. Константин настоящий воин, но его окружают слабые люди. В ту минуту, как я вошёл в зал совета, шло обсуждение ответа, полученного из Адрианополя. Его величество выразил мнение, что ответ и прекращение выплаты были признаком воинственных намерений султана, а потому необходимо готовиться к войне. Франза полагал, что дипломаты ещё не всё сделали. Нотарий спросил, какие приготовления к войне намерен был сделать император. Его величество отвечал, что он был намерен купить орудия и порох, снабдить амбары и хранилища продовольствием на случай долгой осады, увеличить флот, укрепить городские стены и очистить рвы. Он также хотел отправить посольство к папе, чтобы просить помощи у христианских держав Европы. На это Нотарий отвечал: я предпочитаю видеть в Константинополе турка в чалме, чем папского легата. Все члены совета подняли ужасный шум и разошлись в смятении. Я пожалел бедного императора. Он выказывает столько мужества и вместе столько слабости. Его столица и остатки некогда могучей империи могут быть спасены, только если Рим окажет ему помощь. Но для этого потребуют отказа от православия унии с Западом, а в случае несогласия предоставит Византию своей судьбе. Если бы ты, мой повелитель, решился завтра постучать в ворота Константинополя, то Нотарий отворил бы одни из них, а я другие. Но император всё-таки будет сражаться: у него душа героя».