В эту минуту Сергий взглянул на княжну Ирину; она, как бы наэлектризованная, поднялась со своего места и махнула ему рукой.

Он понял этот знак. Давно желанная, давно ожидаемая минута настала. Кровь прилила к его сердцу, и он побледнел как мертвец. Быстро закрыл он обеими руками глаза, затем отнял руки от лица, поднял голову и, выпрямившись во весь рост, сделал рукою знак, что хочет говорить.

Толпа замерла; все глаза устремились на него, все жадно стали прислушиваться к его голосу.

   — Братья, — начал он, — не знаю, откуда я набрался храбрости и по чьему велению я решаюсь говорить, если мною не руководит Иисус Христос, присутствующий среди нас во плоти и крови.

Голос юного послушника дрожал. Лицо его сияло красотой, и многотысячная толпа, смотря на него с изумлением, не знала: оборвать его, как дерзкого наглеца, или слушать, как нового пророка.

   — Братья, — продолжал он более твёрдым голосом, — вы теперь раскаиваетесь в своём святотатственном поступке, но утешьтесь, раскаяние покрывает всякую вину. Ведь Господь простил тех, которые издевались над Ним, плевали Ему в лицо, распяли Его и пронзили копьём. Если Он простил этих злодеев, кичившихся своим нечестием, то неужели Он будет менее милосерд к нам, раскаявшимся грешникам.

Молодой проповедник поднял голову выше прежнего и стал говорить уже совершенно спокойно, уверенно.

   — Я теперь, братья, перейду к причине всех ваших бедствий, я покажу, почему вы восстаёте друг против друга и прибегаете к насилию, словно насилием можно разрешить богословский спор. Ваши распри не основаны на словах Господа, последняя мольба Которого к Богу Отцу заключалась в том, чтобы все верующие в Него были как один человек. Если кто-нибудь из вас полагает, что распри, ссоры и насилие, в которых вы только что раскаивались, основаны на слове Спасителя, то пусть он заявит об этом, пока ещё среди нас присутствует Иисус Христос во плоти и крови. Вы все молчите, так я ещё задам вам вопрос: может ли кто из вас сказать, положа руку на сердце и призвав Господа в свидетели, что церковь, к которой он теперь принадлежит, та самая церковь, которую создали апостолы? Выходи и говори, кто осмелится!

Ни один голос не нарушил безмолвной тишины, царившей в соборе.

   — Вы хорошо делаете, братья, что молчите, — произнёс снова Сергий, — если бы кто-нибудь из вас сказал, что его церковь та самая, которую создали апостолы, то я указал бы ему, что здесь две партии, из которых каждая считает свою церковь истинной. Если вы признали, что обе эти церкви составляют одну апостольскую церковь, то зачем же вы отказались от принятия святых тайн? Нет, братья, не думайте, что вы принадлежите к апостольской церкви. В вашей церкви не сохранилось первоначальной христианской общины, в ней нет того единства, о котором молил Бога Иисус Христос, а вместо единства царят ненависть, зависть, распри, насилие. Ваша вера не Христова, а человеческая! И если вы прикрываетесь именем Христа, то это только обман, и больше ничего.

В эту минуту игумен братства святого Иакова проложил себе дорогу к решётке и, остановившись перед ней, громко воскликнул, обращаясь к патриарху:

   — Это еретик!

Тут слова его покрылись страшным шумом и криком толпы, поднявшейся на ноги.

Игумен, поняв, что настала минута действовать, выступил вперёд и громко сказал:

   — Это человек из нашего братства. Он святотатственно поднял руку на нашу церковь. В истории нашего древнего братства никогда не упоминается о подобном еретике, мы требуем, чтобы его отдали нам для суда.

Патриарх вздрогнул и поднял руки к небу, словно прося помощи. Его колебание было видно всем, и присутствующие с лихорадочным нетерпением ждали, на что он решится. Княжна Ирина, вскочив со своего места, искала глазами взгляда императора; но он так же, как все, сосредоточил своё внимание на патриархе.

Неожиданно раздался голос Сергия.

   — Если я говорил неправду, то заслуживаю смерти; если же я говорил то, что мне внушает Дух Святой, то Бог спасёт меня. Я не боюсь человеческого суда. Довольно, — сказал он ещё громче, обращаясь к игумену, — идём, я следую за вами.

Игумен отдал Сергия двум братьям.

Выходя из церкви, Сергий поднял руки к небу и громко воскликнул к толпе:

   — Будьте свидетелями моих последних слов! Люди не могут судить меня, как еретика, за то, что я верю в Бога и Его предвечного Сына Иисуса Христа.

Многие из толпы остались в соборе и приняли святые дары, но большинство бросились к дверям.

«Нет Бога, кроме Бога, и Магомет пророк Его! Да хранят они моего повелителя в здравии и да осуществят все его надежды. Вот уже три дня, как я не вижу княжны Ирины, хотя постоянно являюсь в её дом. Но слуги отвечают, что княжна молится в часовне. Ноты, мой повелитель, не смущайся этим известием, и я тебе объясню причину, почему горюет княжна. Ты, конечно, не забыл моего описания торжественной службы в церкви святой Софии, где патриарх хотел примирить враждующие партии. Но результат оказался совершенно иной. Нотаций, вероятно, по наущению Геннадия, распустил в народе слух, что император и патриарх знали о готовящемся выступлении послушника Сергия, о котором я писал тебе, мой повелитель. Вчера ночью братство святого Иакова призвало этого послушника к своему суду. Они признали его опасным еретиком и приговорили отдать на съедение старому льву в Синегионе, Тамерлану, который известен тем, что поглотил много человеческих жертв.

По выходе из церкви святой Софии княжна Ирина отправилась во дворец и умоляла императора спасти молодого послушника от суда. По несчастью, политические обстоятельства держат императора в тисках. Почти вся церковь против него, и его единственную поддержку составляло до сих пор братство святого Иакова. Что ему было делать? Если бы он спас русского послушника, то погубил бы себя. Поэтому он был вынужден объявить княжне Ирине, что не может вмешаться в суд. Бедная красавица! Мой повелитель, пора тебе явиться сюда и утешить её во славу Аллаха!»

«Я не отправил вчерашнего своего письма по причине непопутного ветра, а потому прибавлю ещё несколько слов. Сегодня утром я, по обыкновению, отправился к княжне Ирине и получил обычный ответ, что она не может менять принять. Все эти дни и ночи меня мучила мысль, что если я не могу её увидеть, то неужели не найду средства оказать ей помощь. К чему же вся моя сила и ловкость, как воина, если я не могу употребить их на пользу той, которая дороже всего на свете моему повелителю. По дороге к княжне я узнал, что завтра будет исполнен приговор над несчастным Сергием, и, возвращаясь домой, мне пришло в голову посетить Синегион, где публично произойдёт эта казнь. Я всё-таки надеялся, что, быть может, помогу княжне. Ведь если бы я отказался пойти на бой со львом, смерть которого осушила бы слёзы княжны, то мой повелитель никогда не простил бы мне этого.

Вот верное описание Синегиона: северная городская стена опускается с Влахернской вершины вниз к Золотому Рогу, и там, при пересечении её с другой городской стеной, идущей с востока, находятся небольшие низенькие ворота, у которых всегда стоит караул. Пройдя эти ворота, я очутился в пустом пространстве, окружённом с востока городской стеной, с юга — горами, а с севера — гаванью. Какого именно размера эта гладкая, покрытая травой поляна, я не могу сказать, но в поперечнике до гавани не меньше полчетверти или три четверти мили. По всем направлениям идут тут дорожки и дороги, а местами виднеются кусты и дубы, а среди них небольшие домики, предназначенные для зверей и птиц. В одном из них была также коллекция рыб, а в другом — пресмыкающихся. Но самая большая постройка, называемая галереей, удивила меня тем, что внутренность её представляет настоящий греческий театр, только совершенно круглый и без сцены. Арена, усыпанная песком, имеет в диаметре пятьдесят шагов, а вокруг неё над каменной стеной, в двадцать футов вышины, расположены скамьи для зрителей, а для императора устроено парадное ложе на восточной стороне. В стене арены виднеется несколько дверей с тяжёлыми засовами, которые ведут в клети, где в былые времена содержались дикие звери, а теперь содержатся преступники. Кроме того, в стене находится четверо ворот: под императорским ложем, на севере, юге и на западе. По этому описанию мой повелитель может набросать себе на бумаге план Синегиона, или зверинца, на арене которого завтра бедный послушник искупит свою ересь. В былые времена здесь происходил бой диких зверей, а теперь единственное кровавое зрелище, которое дозволяют себе византийцы, заключается в том, что они время от времени любуются, как лев пожирает еретика. В этих случаях говорят, все скамьи для зрителей переполнены.