Советники султана также прильнули к его ноге и удалились из комнаты.

По удалении из комнаты князя Индии и султанских советников Магомет сел к столу и стал играть мечом Соломона, любуясь жемчугами и отыскивая таинственные надписи. Время шло, и граф Корти полагал, что султан забыл о его присутствии. Наконец Магомет поднял глаза и, вскрикнув от удивления, произнёс:

   — О, Аллах! Это действительно ты, Мирза. Подойди поближе и дай убедиться, что ты действительно передо мной.

Граф подошёл к нему и нагнулся над его плечом.

   — Ты помнишь, Мирза, — продолжал султан, — как мы начали учиться с тобой еврейскому языку. Против твоей воли я заставил тебя заниматься со мной, пока ты нс научился хотя немного читать. Ты предпочитал итальянский язык и отказался ехать на Сидонский берег для розыска старинных еврейских надписей. Ты помнишь это?

   — Да, мой повелитель, это были счастливейшие дни моей жизни.

   — А ты помнишь, — продолжал Магомет со смехом, — как я выдержал тебя три дня на хлебе и воде, а потом выпустил на свободу, потому что не мог жить без тебя. Но к делу. Посмотри на бриллианты под этой рукояткой, они, кажется, расположены в виде каких-то букв?

   — Да, — отвечал Корти, — они ясно составляют имя.

   — Какое?

   — С-о-л-о-м-о-н.

   — Так я не ошибся, — произнёс Магомет, — и князь Индии меня не обманул. Удивительный он человек: я не могу его постигнуть. Чем я его ближе узнаю, тем он становится мне более непонятным. Самое дальнее прошлое ему так же известно, как мне настоящее. Я часто спрашивал его, когда он родился, но он всегда отвечает одно: я скажу тебе это, когда ты возьмёшь Константинополь. Он ненавидит Христа и христиан... Но отчего ты такой странный в эту великую ночь, когда я спущу своих военных собак на гяуров? Отчего ты так изменился? Отвори дверь и крикни, чтобы тебе принесли стул, да взгляни, не подслушивает ли нас кто-нибудь. Старик Халил, уходя отсюда, не спускал с тебя глаз.

Корти исполнил приказание султана, и когда принесли стул, то молча сел на него.

   — Сними шляпу, — произнёс Магомет, — ты теперь не тот Мирза, которого я отправил в Италию и Константинополь; я хочу видеть твоё лицо.

Корти повиновался, и Магомет стал пристально смотреть ему в глаза, которые, не моргая, отвечали на его взгляд.

   — Бедный Мирза, я любил тебя более, чем отца и братьев; я любил тебя так, как любил свою мать, и больше тебя я люблю только одно существо на свете. Правда смотрит твоими глазами. Да, ты так же правдив, как Бог свят.

   — Прежде чем ты будешь продолжать дальше, мой повелитель, — беспокойно прервал его граф, — не лучше ли тебе выслушать меня?

   — Может быть, — отвечал султан нерешительно, но после минутного молчания прибавил: — Ну, говори, я тебя слушаю.

   — Ты прав, мой повелитель, я действительно не тот Мирза, который уехал в Италию. Ты видишь перед собой самого несчастного из людей, для которого смерть была бы желанным избавлением. Я ничего не скрою от тебя, мой повелитель. Видит Бог, я скажу всю правду. Уезжая, я любил только тебя и считал тебя светом мира, а теперь я узнал греческого императора. Я христианин.

Голос графа Корти не дрогнул, и он спокойно произнёс это, хотя глаза Магомета засверкали огнём.

К великому удивлению графа. Магомет не пришёл в ярость. Глаза его вдруг стали влажными, и он грустно произнёс:

   — Я отношусь к тебе, как к брату, и люблю тебя, несмотря ни на что. Твои письма подготовили меня к тому, в чём ты только что сознался. Читая твои письма, я говорил себе: Мирза жалеет гяура-императора и кончит тем, что полюбит его. Ну, так что ж? Я все- таки предпочитаю, чтобы меня боялись, чем жалели. Дни Константина сочтены, а мои только начинаются. Наконец, жалость не поведёт к измене, и Мирза всегда останется мне верным. Перейдём теперь к твоим письмам из Италии; читая их, я думал: бедный Мирза, он узнал, что он итальянец и что ребёнком его украли; он нашёл свой родительский дом и свою мать, благородную, святую женщину; он кончит тем, что сделается христианином; я сделал бы то же на твоём месте. Вот что нашли по моему указу.

Магомет вынул из ящика, стоящего на столе, кружевной воротник с булавкой, украшенной камеей.

   — Узнаешь, что изображено на этой камее?

Граф пристально посмотрел на камею и сказал дрожащим голосом:

   — Это герб Корти.

   — А что тут вышито? — спросил Магомет, вынимая из того же ящика и подавая Корти красные сафьяновые детские сапожки.

   — Это какое-то имя... Уго.

   — Так назвали тебя при рождении.

Корти бросился на колени перед султаном.

   — Я не знаю, что мой повелитель хочет сделать со мной, — воскликнул он, — даруешь ли ты мне жизнь или смерть? Умоляю тебя, отошли это моей матери.

   — Встань, Мирза, я хочу видеть твоё лицо, а не затылок.

Граф снова сел на стул. Тогда Магомет продолжал:

   — Я догадался по твоим письмам, что ты любишь княжну. Ведь я послал тебя в Константинополь, чтобы оберегать её и в случае необходимости умереть за неё. Кто же лучше влюблённого мог исполнить подобное поручение? К тому же отправляя тебя, я ведь предсказал, что ты полюбишь её. Посмотри, Мирза, — продолжал Магомет, взглянув на рубин своего перстня, — с тех пор как ты уехал, не проходило часа, чтобы я не смотрел на этот камень, и никогда он не терял своего цвета. Видя это, я говорил себе: Мирза любит её, потому что он не может не любить её, но Мирза — сама правда и никогда, как Бог свят, не изменит мне. Он передаст мне её из рук в руки в Константинополе...

   — Но выслушай меня, мой повелитель, я должен тебе всё высказать, хотя и боюсь, что вызову твой гнев. Я христианин, и, как Иуда, продавший Христа, я готовлю погибель христианской вере! Я люблю женщину и принял на себя обязательство передать её невинной, непорочной другому человеку. О, мой повелитель, это не может больше продолжаться. Чувство стыда, как ястреб, терзает моё сердце. Освободи меня от клятвы или предай меня смерти. Если любишь меня, дай мне свободу. Или вели меня убить. Я не боюсь смерти!

   — Я удивляюсь, что тот, кого я называл своим братом, так мало меня знает, — отвечал Магомет, сверкая глазами. — Как ты можешь, Мирза, говорить мне такие вещи? Но довольно, я недаром послал за тобою: данное тебе поручение в Константинополе оканчивается в четыре часа наступающего утра. Другими словами, приготовление к войне окончено, и начинается война с гяурами Ты военный человек, ты рыцарь искусный и храбрый. В предпринимаемой мною войне, со всеми её битвами и единоборствами, ты должен принять участие. Не так ли?

   — Конечно, мой повелитель, — произнёс Корти, просветлев.

   — Но вопрос в том, с кем ты будешь воевать: со мной или с гяурами?

   — О, мой повелитель...

   — Не перебивай меня. Я предпочту, чтобы ты служил Константину.

   — Почему, мой повелитель?

   — Я признаю, что ты превосходишь в военном искусстве многих из моих сторонников, но я желаю, чтобы ты вступил в борьбу совершенно свободным, а потому освобождаю тебя не только от данного тебе поручения, но и от всех обязательств относительно меня. Ты теперь вернёшься в Константинополь совершенно свободным. И совесть твоя свободна, и меч твой свободен. Будь, если хочешь, христианином и не посылай мне больше известий о том, что делает император.

   — А княжна Ирина! — воскликнул граф Корти.

   — Погоди, Мирза, очередь дойдёт и до неё, — отвечал Магомет с улыбкой. — Деньги, данные тебе, и всё, что ты на них купил: галера, лошади, оружие и всё прочее, — принадлежат тебе. Ты заслужил всё это.

   — Я не могу принять этой милости, — произнёс, покраснев, Корти. — Моя честь...

   — Молчи и слушай меня, эмир, я никогда дёшево не ценил твоей чести. Когда ты был Мирзой-эмиром, ты был всем обязан мне, но для графа Корти это положение постыдно. После четырёх часов сегодняшнего утра ты перестаёшь быть у меня на службе. Мирза, мой сокол, улетит далеко от меня, исчезнет навеки, и если я снова когда увижу его, то уже христианином, графом Корти, чужестранцем, врагом...