— А что я такого сказала? И потом, я врач, мама, без пяти минут врач, собираю общий анамнез.

— Дуреха ты, ей-богу, глупенькая. Вот придет Ким, он тебе задаст.

— Он не скоро еще придет, он к отцу хотел зачем-то зайти.

— К какому отцу?

— К своему. По телефону не очень-то разговоришься. Мне показалось, что он грустный и чем-то озабочен. По-моему, он устал метаться между двумя семьями, как ты считаешь?

— Не знаю, Валя. Удержать его у нас я не смогла.

— Жаль. Лучше бы ему не приезжать из Москвы, на расстоянии не так все драматично. И потом, эта их газетка после большой журналистики для него, вероятно, тесна, скучна... — Валя сняла через голову кофточку, повесила ее на спинку стула, надела халат. — Пойдем на кухню готовиться, отец обещал скоро прийти

— Да, он сегодня без обеда остался.

На кухне Валя села чистить картошку, Ольга Ивановна разожгла примус, чтобы опалить ощипанного петушка. Она чувствовала себя счастливой, видя дочь рядом, хотела сделать нынешний вечер настоящим праздником и боялась, что с приходом Кима этот праздник может не состояться, зыбкое ощущение счастья пропадет. Почему именно сегодня ему понадобилось идти к отцу? Поссорятся опять, и придет сюда расстроенный, напьется, наговорит всего, что в голову взбредет. А в его голову чего только не взбредает...

— Ты знаешь, мама, я познакомилась с молодым Баховеем. Интересный, а имя такое странное — Мэлор. Он говорит, лучше называть — Мэл.

— Когда ты успела? — встревожилась Ольга Ивановна.

— А когда за вином в магазин ходила. Чуть одну бутылку не разбила, он подхватил, у самого пола уже. Такая удивительно быстрая реакция! И проводил до самого дома, сумку мою нес. Договорились завтра пойти в кино. Надеюсь, ты не против?

— Против. — Ольга Ивановна поворачивала пупырчатое тело петушка над пламенем горелки, крепкий запах жженого пера наполнил комнату. —

И отец будет против. Зачем тебе это знакомство?

— Замуж хочу. Вдруг это судьба?

— Баховей — судьба?! Его отец сделал свою жену бессловесной. Я хотела бы для тебя другой судьбы.

— А если это любовь, мамочка? Ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Не дурачься, Валя, я серьезно говорю.

— И я серьезно. — Она сидела, склонившись над кастрюлей, косила на мать зеленые веселые глаза, улыбалась. Длинная витая кожура текла из-под ножа мимо кастрюли. — Ты же сама любила, мамочка, — и Щербинина, и отца, вероятно, ты же знаешь...

Ольга Ивановна увидела ее как в тумане: слезы нежданной обиды затопили глаза, вдруг стало душно, тяжело стоять. Она опустилась на табурет, уронила в подол фартука опаленного петушка.

— Какие вы безжалостные оба, господи!.. Валя испуганно бросила зазвеневший нож в кастрюлю, кинулась к матери, обняла ее за плечи:

— Мамочка, прости, пожалуйста, я же не хотела... я нечаянно, я-а... — И разревелась, почувствовав боль матери, ее непреходящую беду.

Когда час спустя пришел Балагуров, они уже выплакались, их зареванные лица, с красными глазами и припухшими губами, были спокойны, умиротворенны, они деловито хлопотали на кухне, и Балагуров спросил благодушно:

— Лук, что ли, чистили, поварихи красноглазые?

— Лук, — заговорщицки подмигнув дочери, сказала Ольга Ивановна. — Да петушка вон готовила, начадила. С этим примусом¹ не скоро управишься.

— Ничего, терпи, летом я твое производство на газ переведу. Уже договорился с бытовиками.

— Ты и в прошлом году обещал.

— Тогда обещал, а теперь уж договорился, весной доставят плиту и большие баллоны. Ким не заглядывал?

— Я ему звонила, — сказала Валя. — Он немного задержится, вот мы и не торопимся. Ты хочешь есть?

— Как из пушки.

— Салат готов, закуси, но только немного. У нас сегодня богатое меню.

Балагуров с тарелкой салата ушел в общую комнату, включил радиоприемник, а они продолжали хлопотать на кухне, предупредительные друг к другу, сердечно близкие.

Валя с улыбкой передавала разговор продавщицы с покупательницей, слышанный сегодня в магазине, уводила мать от тягостных раздумий.

Ольга Ивановна слушала ее и думала, что дочь поняла ее беду, догадалась о том, что ее давнее чувство к Щербинину не прошло, удивилась этому и испугалась за судьбу своих родителей, с виду таких благополучных, счастливых. Ну и пусть знает, может быть, это удержит ее от опрометчивости, от легкомысленности в знакомствах. А то вот молодой Баховей показался ей интересным. «Ты веришь в любовь с первого взгляда?» Хотя, может быть, он и в самом деле интересный, только с первого взгляда разве это определяют.

И вспомнила давнее-давнее: день возвращения Щербинина с гражданской. Солнечный летний день. Она тогда шла из леса с полным кузовком земляники и только свернула в свой проулок, как перед ней, будто из-под земли, вырос высокий военный с деревянным баульчиком в руке. «О-о, богатая невеста! Не мне ли такое приданое?» Поставил баульчик на тропку, нагнулся над кузовком, сдвинув буденновский шлем к затылку: «Ух, как чудесно пахнут!» А она засмущалась, переступала . босыми ногами на месте, глядела на его склоненную цыганскую голову, на загорелую полоску шеи, на широкие плечи, глядела настороженно, полная предчувствием неясной тревоги и странной радости. Военный выпрямился, взял добрую щепоть ягод, кинул в белозубый рот и смешился: «Ки-ислые! Не подсластишь ли?» Уставился на нее ястребиными глазами, блестящими, горячими, и тут как ударило: «Он!» Тот самый он, первый и единственный, который жил неузнанным в зыбкой девичьей мечте, тот, о котором она молилась в церкви по праздникам и в будни дома, тот, которому стыдно и грешно доверялась беспокойными ночами этой весны. И сон видела нынче вещий: прямо перед ней поднимается из травы яркое сияющее солнце и плывет навстречу, обнимая ее горячими золотыми лучами. «Он! Он! Он!» — кричало и пело в ней, а он, высокий, перетянутый ремнями военный, так непохожий на хмелевских парней, усмешливо глядел на нее и вдруг построжел, порывисто нагнулся и поцеловал ее в губы. Резко, долго, до боли. И плечами, откинутым затылком она ощутила обнявшую ее сильную руку, почувствовала внезапную слабость и услышала как во сне глупый крик матери от своих ворот: «Бесстыдница! Средь бела дня!..»

Ольга Ивановна опустилась на табурет у стола, на котором она делала любимые дочерью сырники, и сказала ей, что верит.

— Во что, мамочка? — не поняла Валя, переворачивая на сковородке шипящие котлеты.

— В любовь с первого взгляда. Ты же сама спрашивала.

— Да? — Валя посмотрела на нее озабоченно, как на больную. — Да, да, разумеется, я уж и забыла с этими котлетами. — И спросила с доверительной сердечностью, как подругу; — Он интересным был молодой?

— Не знаю, — сказала Ольга Ивановна, не подымая глаз. — Я как-то не думала об этом. Он был просто мой, только мой, я ни с кем не могла его сравнивать. Ким в точности похож на него.

— Значит, интересный. — Валя отдернула руку, коснувшись горячей сковороды, и схватила обожженными пальцами прохладную мочку уха, чтобы снять боль. Засмеялась нервно: — Ким у нас красавец, его все женщины любят. Настоящий современный амур, только взрослый. Мне бы его лицо!..

— Глупая, — улыбнулась Ольга Ивановна. — Ты красивее Кима, милей, в гебе нежности на всю Хмелевку хватит.

— Как в тебе?

— Моя нежность по ликбезам осталась, по колхозам да заседаниям...

— А отец хороший был в молодости?

— Хороший. Он веселый был, смешливый.

— Он и сейчас такой.

— Нет, тогда он проще был, душевнее. И волосы у него были такие же светлые, волнистые, как у тебя, только не челку он носил, а «политический зачес»:

— Политический зачес?

— Да. Со лба назад зачесывал. Как у Кирова, у Сталина... Тогда и частушка об этом была: «У моего у милого политический зачес, мы решаем-обсуждаем про любовь большой вопрос». Дурацкая, конечно, да и сейчас не лучше поют такие-то. Вон послушай-ка...

Из общей комнаты заплывал бойкий голос ради опевца: