Эрик шатался от усталости, и ему не хватило сил отбиться от какой-то женщины, которая набросилась на него в вестибюле. Она лепетала слова благодарности, по щекам ее текли слезы. Эрик сел в кресло и с удивлением посмотрел на нее.

— Зачем вы все это говорите? Я выполняю свой долг, да и, кроме того, не я ведь делал операцию.

Женщина подошла и сказала:

— Мне хотелось, чтобы вам было приятно. Но…

Она как-то потускнела и забилась куда-то в угол.

Эрика отвезли на отведенную ему квартиру. Ему очень хотелось спать, и сквозь сладкую дремоту он видел, как рождается прозрачный осенний день. Люди озабоченно торопились к своим машинам. Эрик провожал глазами яркие пятна их одежды, он видел голубой блеск луж и слышал веселый свист обгонявших машин. Он слышал дыхание своего провожатого, и чувство покоя, глубокого удовлетворения охватило его. Скорее даже, это походило на уверенное ожидание радости.

Квартира Эрика была небольшой и удобной. Эрик почти мгновенно заснул на огромной постели.

С этого дня жизнь Эрика потекла удивительно равномерно и однообразно. Но он, казалось, не замечал, что ему должно быть скучно. Каждый день он ходил на работу. Присутствовал при операциях, анализировал препараты и с каждым днем делал это все лучше и лучше. Дома вечерами он много работал над книгами по медицине и многому научился, встречался со многими людьми, занимался спортом, ходил в театры. Родителям своим, жившим в Одессе, он регулярно отправлял магнитофонные телеписьма. От них приходили спокойные назидательные ответы. Ему доставляло большое удовольствие, вставив магнитную пленку с телеинформацией в аппарат, смотреть на лица отца и матери, слышать их голоса. Старики, как всегда, были чем-то обеспокоены и хотели оградить любимого сына от всяких действительных и мнимых невзгод. Эрик стремился утешить их, подробно рассказывая о своей работе, о диссертации, которую начал писать. Успехи Эрика на работе были значительны. Он разработал новые оригинальные методы диагностики и чувствовал, что каждая победа пролагает путь к другим, еще более блистательным.

Как-то произошло событие, которое на время всколыхнуло его будничное спокойствие. Однажды ночью, перед самым рассветом, он вскочил с постели в страшном возбуждении. Быстро оделся и выбежал на улицу. Неделю назад выпал первый снег, но было тепло, снег подтаял. В темноте на сером фоне сияли черные раны луж. Дул сильный влажный ветер. Огни солнечного света, притушенные на ночь, горели неверным тусклым светом. Где-то над крышами высоких домов неслись рваные дымные облака, напоминавшие грязные тряпки.

По улице бежали люди. Их было много, этих молчаливых черных фигур, кое-как одетых, но они не толкались, не мешали друг другу. Они спешили деловито и целеустремленно. Человеческая толпа быстро скатывалась вниз по мраморным ступеням.

Эрик увидел багровый отсвет. На набережной горело большое многоэтажное здание. Эрик знал эту образцовую школу-интернат. Вскрикнув, он бросился бежать к школе.

— Меня не удивляет, что мы спасли детей, — говорил Эрик на другой день кому-то из соседей. Он пристально рассматривал свои изодранные в клочья домашние туфли. — Но… почему я не простудился, а? Девять часов с мокрыми голыми ногами…

— Нервное возбуждение. На войне не бывает насморка.

— Так-то оно так, — протянул Эрик, — но хотя бы легкая ангина должна быть, а?

До этого случая ему часто хотелось уйти в серый зимний парк и долго бродить по холодным и мокрым аллеям. Может быть, он сидел бы на набережной и смотрел, как спит свинцовая Москва-река, закованная в красный гранит. Может быть, он стоял, бы на новом мосту, и электробусы, проезжавшие мимо, дышали б на него горячо и торопливо. Может…

Но теперь ему захотелось ощущения резкого и неожиданного. Вид бланков экспертизы, почерк главврача вызывали в нем смятение. В нем возникло ощущение смутное, как сон, зыбкое, неустойчивое, неверное. Зубная боль сердца, она накатывала волнами и уходила, оставляя сожаление и ожидание нового приступа.

Эрик торопливо вышел из больницы. На улице автопогрузчики собирали снег. Грязный асфальт, похожий на растерзанную шкуру леопарда, блистал тысячами бриллиантовых блесток. В солнечных лучах красным фонарем горел чудом уцелевший дубовый лист. Эрик слышал, как в хаосе звуков проскакивает знакомая мелодия. Просвистели один за другим три автолета. Не то! Кто-то похвалил погоду и щелкнул замком, складывая сферический зонтик. Не то! На углу проспекта Чернышева стояли корзины с яблоками. Они пахли тонко, неуловимо, влекуще. Но и это было не то!

То была мелодия, безнадежно потерянная в рокоте и запахах толпы, в шуме города, в блеске неба…

Внезапно Эрик увидел дверь. Вернее, здание, а в ней дверь. Она помещалась как раз между Большим универсальным магазином и стоянкой прогулочных автолетов. Здания эти были блестящие и современные, а дверь — старая и невзрачная, безнадежно отсталая дверь. Вдобавок ко всему над ней висела надпись, сделанная масляной краской и покрытая стеклом. Это было уж совсем смешно и трогательно. Короткая незатейливая надпись «Кафе «Сардинка». Эрик толкнул дверь и вошел. Несколько шагов по ступенькам вниз, и через узенький проход он попал в большое полутемное помещение. На забранных решетками окнах неподвижно повисли длинные тонкие шторы с рисованными от руки рыбами, креветками, морскими звездами. Эрик присел за столик и осмотрелся вокруг. Зал был оформлен в виде грота на морском дне. По стенам ползали лангусты, у ног колыхались водоросли, в которых плутала мелкая морская живность. На выходе из грота расплывалось зеленоватое сияние — там, как призрак, застыл буфет, похожий на потонувший корабль, обросший ракушками, затянутый илом. Из угла комнаты послышалась прозрачная стеклянная музыка. Ломались хрупкие сосульки, дробился свет в гранях белого кристалла. Эрик был один в этом странном помещении, и ему стало немного жутко.

Он привстал со стула.

— Не уходите, я сейчас, — раздался негромкий голос.

Над входом вспыхнул свет, и рисованный осьминог зашевелился. Маленький человечек, белый, седой, с сероватой кожей лица, подплыл к Эрику.

— Что вам угодно заказать?

Тон человечка был нежный и умиленный. Что-то просящее и ожидающее заключалось в его голосе. Мелодия прошлого, мелодия забвения снова зазвучала в ушах Эрика. Из руин, обломков и пепла нужно было восстановить что-то очень знакомое и дорогое. Это была мучительная противоестественная работа. Настоящее самоистязание.

— Ладно, — наконец сказал Эрик. Он взмахнул рукой, словно этим движением можно было прогнать мысли. — Принесите бутылку коньяку.

Человечек радостно взметнулся. Его синюшные щечки заалели, глаза благодарно расширились. И он исчез.

Эрик с некоторым удивлением посмотрел ему вслед. Тот своей энергичной экспрессией нарушил мир задумчивых покачиваний и шевелений на льняных волнах. Но, может быть, так и полагалось поступать в этом Синем гроте, который почему-то назвали «Сардинкой»?

— Пойдемте, — человечек коснулся локтя Эрика.

— Куда?

— Туда, где вы будете пить, — он указал на заросший ракушками корабль.

Эрик поднялся и прошел через зал. На корабле оказался искусно декорированный бар. Эрик сел на высокий стул, бутылки и рюмки стояли прямо перед ним, на стеклянной доске стола.

— Я отлучусь, — сказал беленький человечек, — а вы можете начинать. Здесь найдется все для самого изысканного вкуса. Благодарю вас.

Он прошел через заднюю дверь бара и скрылся в темном коридорчике. Эрик взял бутылку в руки. Она была пыльной и грязной. Эрик осторожно провел по ней пальцем. Этикетка осыпалась темным коричневым порошком. Эрик открыл бутылку ржавым штопором и налил в рюмку золотисто-коричневую жидкость. Он выпил подряд три рюмки, закрыл бутылку и поставил ее на прежнее место, среди таких же грязных и старых бутылок.

Кто-то вошел в зал. Шаг его был размашистым и легким. Такой человек, вероятно, привык много ходить. Эрик услышал глубокое сильное дыхание. Новый посетитель сел у стойки рядом с Эриком. Уверенным движением он взял одну из бутылок и налил в стакан бесцветную жидкость. Эрик рассматривал его профиль, и мелодия утраченного прошлого загремела в нем, как набат. Выпив, незнакомец повернулся к Эрику и сказал: